«Главное — не остаться кастрированным тигром»: интервью с А. Y., создателем проекта Room Ov Pleasure

— Описывать свои сны — так себе занятие, и всё же: какова она, твоя Комната Наслаждений?

— Это место, где мечты и кошмары сливаются в одно целое, как бы банально оно ни звучало. Представь себе «красную комнату» из «Видеодрома» Кроненберга. Здесь витает стойкий аромат дистопического безумия. Стены покрыты краской, цвет которой не имеет значения, как и любой цвет в общем, не считая крови. В воздухе сепия. Каждый предмет расположен с таким расчетом, что вызывает максимальное количество вопросов с минимальным количеством ответов. Повсюду свисают старые цепи, позванивая, будто колокола на свадьбе с похоронами. Каждый день в комнате — словно последний, и это придает ей особую, фаталистическую прелесть. Эдакая экзистенциальная «приватка», вызывающая головокружение от морального упадка. Это не место для мягких подушек и теплых объятий. Возможно, это вообще не место, а метафора того, как далеко можно зайти в поисках истинного экстаза.

— Липецк у меня ассоциируется с мороженой картошкой, которой у нас в Строгино торговали с рук в 1990-е. А какой он для тебя, твой город: злой, добрый, кислый, горький?

— Липецк — как та самая картошка, о которой ты говоришь; надо лишь уметь ее правильно приготовить. Для меня он как злая симфония, пьяная от железа, пропитывающего воздух. Как заводская сирена, что пронзает тишину утра. Симфония разрушения и созидания, за которой сотня историй — не всегда веселых, зато честных до боли. Липецк не кричит о красоте, он немного агрессивен, но серьезного страха не внушает: так, стоит себе на своем месте и чадит. Повсюду Чугунные Боги, предприятия по производству стройматериалов и прочий черномет. Немудрено, что в Липецке большинство ежедневно сосет народный антитоксин, это что-то типа ритуального напитка от серых будней и кислых ночей; помогая, он дарует злость. Здесь всё как у всех: мигранты трахаются в подсобках завода и получают ***** от своих же побратимов на проходных после, девушки падают с балконов, в барах набивают и опорожняют кишку, торчки кровопускаются в подъездах… Хотя, думаю, определение «злой и пьяный» уместно для любой провинции.

— На тебя это всё повлияло?

— Может, не напрямую, но да, несомненно. Я нахожу утешение в этом мраке, наслаждаясь каждым аккордом разрухи. В таких местах учишься видеть красоту в уродстве, слышать сам шум, живя в постоянном ожидании некой катастрофы. И любишь всё это так, как можно любить хладнокровного, но обаятельного маньяка.

— По мнению СК, нойз — музыка грубых парней с рабочих окраин. Согласен? Ведь на деле ни Корбелли, ни Манди не тянули на тафф-гаев.

— Не согласен. Наоборот, это музыка взвинченных аутсайдеров, которые находят власть в хаосе и беспорядке, что прекрасно иллюстрируют твои примеры. По крайней мере, фундамент закладывали такие парни. Впрочем, можно быть тафф-гаем на сцене и девственником, преподающим литературу, в обычной жизни.

В целом, нойз — поле для самых разных выражений: от диких, почти животных, до глубоко философских звуковых ландшафтов. Например, есть ранимый, «неприспособленный» Atrax Morgue, который своими маниакальными «вспышками» создавал настоящие аудиокатарсисы. А есть банально Клаус Хильгер, чьи диктаторские призывы к сопротивлению строятся на интеллектуальной провокации.

— Когда и с какой ноты грянул шум?

— В аналоговом виде — в 2018-м, когда я приобрел синт Korg MS-20. Правда, мой первый звук скорее походил на жалобный вой, нежели на шум. Я просто играл на паре низких нот, звучание которых мне казалось тревожным и предостерегающим. Шумными они стали на записи, благодаря выводу синта через усилитель на колонки с хриплыми вздохами советской электроники. Снималось всё потрепанным микрофоном, подсоединенным к аудиодеке и видавшим лучшие времена в начале 1990-х. Во многом весь этот каскад технических катастроф и определил мой нынешний подход к записям.

— Как в Липецке обстоят дела с шумовой сценой? Гиговать приходилось или ты удовлетворял свои «особые интересы» дома в наушниках?

— С шумовой сценой в Липецке дела не обстоят никак. Гиговал я разве что подростком, в местном гоп-рок-баре и других убогих локациях, где играли локальные бэнды, а районные колориты легко могли навалять «перкуссий» в будку. Но это гигование длилось недолго. Я всегда чувствовал себя неуютно среди массовых скоплений, поэтому свои «особые интересы» удовлетворял в домашних условиях, окруженный наушниками и колонками, которые выдавали больше боли, чем на сеансе у психотерапевта. Помню, был период, когда мне нравилось бродить по парку поздними вечерами. В дымке тумана я предавался жутким фантазиям о случайных прохожих под соответствующий музыкальный аккомпанемент. Сейчас это, конечно, смешно вспоминать.

Сегодня в Липецке приток модных тенденций: dj-сеты, стильные вечеринки с винилом и горе-рейвы, на которых пытаются танцевать, а не выживать. Есть одна рок-площадка, где гордо оберегается дух 2007-го. Густой концентрат нелепого и абсурдного. Так что я, пожалуй, лучше дома посижу.

— Как правило, те, кто в нойзе, априори фетишисты: у всех нас имеется свой темный угол в квартире. Твоя история?

— Да. Моя тяга к темным сторонам быта зародилась еще в детстве, подпитанная черным юмором, байками и розыгрышами от моего деда. Он мог подвесить кота в туалете, что я категорически осуждал, или просто инсценировать ограбление со взломом. Ну как тут было избежать появления фетишей?

Одним из таких стало визуальное насилие, культивированное хоррорами и экстравагантно-ранящим контентом времен появления домашнего инета. Тогда была популярна файлообменная сеть DC++, где можно было откопать вещи, от которых пришел бы в восторг сам Питер Сотос. Заменять по ИК-порту порно с конем или серию «Ликов смерти»? Легко!

— А что насчет чулков, плетей или стеклянных фаллосов?

— Тут мне тебя удивить нечем. Помимо музыки в разных форматах у меня есть немного военной атрибутики — противогаз, каски, монеты. Люблю ножи — не потому, что планирую убийство, а просто за их холодную красоту. Еще на барахолках и торговых площадках я скупаю книги по религиозной и блатной тематике или тупо за понравившуюся обложку. Особенно доставляют старая бумага и способ печати иллюстраций.

— Другая крайность, что объединяет шумных, — это литература трансгрессии, которую нам привили Беннет с Томкинсом. Твоя чашка кофею? Или, может, тебе роднее всякая эзотерическая бесовщина?

— На моих полках всего хватает, но за последние годы мне стало ближе бесовское; я нахожу его отклик в самых неожиданных ситуациях. Трансгрессии достаточно и в повседневном, а некоторые надуманные вещи даже не дотягивают до того сюра, что творится вокруг. Впрочем, невредно помечтать о хороших переводах работ, малоизвестных здешнему диссиденту.

В общем, если уж бегать от реальности, то лучше в какие-нибудь адские глубины или дремучие леса, где шум — неотъемлемая часть жизни, слова колют заклинаниями, а люди достигают лож Богов.

— Ты синефил с богатой коллекцией старых хорроров. Чем они так хороши?

— Для меня моя коллекция — не просто набор странных и забытых картин, но настоящий портал в мир, где страх и смех идут рука об руку. Старые хорроры — отдельный вид искусства, в котором скромность бюджета застилает безграничный полет зловещей, грязной фантазии. Вся эта аниматроника, практические спецэффекты, где каждый кадр наполнен напряжением и отвращением. Невиданный цинизм и брутальность. Смелые, зачастую максимально неординарные саундтреки. В нынешнем кино вряд ли услышишь едкую флэнжер-петлю или неплохие задатки шума. Конечно, порой эти фильмы смешны с их деревянной игрой актеров и нелепыми действиями. Однако на фоне общей несуразицы одна-единственная сцена может кардинально изменить представление о картине и въесться в память. Поджечь лобок факелом, имитировать член козьим копытом, домогаться до матери во время зомби-нашествия или галлюцинировать сексом трупов — готовы ли на такое нынешние герои? А ведь это не предел экзотики! Меня это очень воодушевляет.

Безусловно, современные хорроры с их спецэффектами хороши. Они создают атмосферу, где легко сопоставить себя с персонажем, да и действия выглядят правдоподобно. Однако в том же кроется их недостаток: слишком много реального. Много стерильности и толерантности, продиктованных нынешним социумом. Потому сегодня нет места для образов такого культового актера, как Дэвид Хесс. Когда вышел «Последний дом слева» Уэса Крэйвена (знаковый для американского хоррора), прохожие на улицах буквально шарахались от Дэвида, ожидая от него чего-нибудь недоброго. Этакий Стефан Бессак от мира эксплуатационного кино.

— Кажется, ты не очень любишь, когда тебя называют дизайнером. Почему? Судя по твоим зинам и кавер-артам, у тебя всё хорошо со вкусом.

— Не обязательно быть дизайнером, чтобы иметь вкус. Просто я не хочу вводить людей в заблуждение. Представь, что неофит вдруг возомнит себя адептом лишь потому, что может провести несложный ритуал. Я не тратил годы на изучение всех тонкостей этой профессии; скорее в рабочем процессе набрался навыков. Да, я могу сделать арт или коллаж, но это в первую очередь порыв вдохновения, игра с образами, а не осознанная и тщательно продуманная работа. К тому же в моем мире всё прекрасно и без подобных ярлыков.

— Прежде чем начать творить самим, все проходят школу шума с инет-форумами, мейл-флудом и т. д. Тебе это знакомо?

— Форумы с чатами были: Special Interests, Die Militarmusik, Neformat, Gearspace. Это общеизвестные сетевые гетто для аудиофилов и маньяков, где вращались всякие психи и гении (нередко в одном лице). Любопытно, что многие «поехавшие» оттуда ныне известны не только своим друзьям по дурке. Однако никаких гуру, обещающих нирвану через шум, у меня не было и наставничества я не искал.

Серьезная школа шума началась, когда я решил заняться творчеством по-настоящему. В исследования погрузился, как свинья в навоз: копался в архивах сети, пытаясь понять, как писались те или иные альбомы, искал оборудование и примочки, необходимые для воплощения моего звука. Путь был тернист, но в итоге всё осветилось. Или «затемнилось», если угодно.

— А что насчет тус с блек-джеком и шлюхами?

— Конкретно шумовых тусовок в моей жизни было немного. Упомяну лишь, что имел удовольствие напиться джина с Рогером Кармаником. Впрочем, кто с ним только не пил. Думаю, у Рогера и собака умела килькой закусывать.

— Однако! Где ж ты его выцепил?

— В Берлине, на юбилейной вечеринке лейбла Total Black году в 2018–2019-м, в клубе Urban Spree (если не ошибаюсь). Мы с ним до того допились, что Рогер решил, будто мы с моей нынешней женой предлагаем ему и его пассии групповуху. Жена, кстати, после первого же сета потерялась, потому как мы с ней еще заблаговременно уделались и пришлось вести ее до хостела (благо он был в 10 минутах ходьбы от клуба). Вечерок веселый получился, конечно: помню, чувак с лейбла Bacteria Field зазывал на тайский массаж, а один из Smell & Quim вообще под столом валялся. Тогда же я познакомился вживую с Егором-Неолитиком. До 6 утра с ним пивом накачивались, пока моя жена в номере умирала с бодуна.

— Судя по их со Стасом Андреевым дебютному CD, толковый шумовик.

— Да, Егор здравый. Поначалу, правда, он принял меня за украинца, потому как счел мой вид радикальным. Потом, в ходе общения, я понял, что он автор паблика Warwarreich, и пошло-поехало. Мы собирались вместе в Дрезден на фестиваль Tower Transmission, но мне тогда не позволили финансы. Еще во время лечения в местной клинике Егор обнаружил котельную времен Второй мировой (с сопутствующими царапинами на стенах). Там намечалась солидная нойз-вечеринка, но вмешалась «корона»…

— Досадно. Но ладно, перейдем к Room Ov Pleasure. Это твой первый серьезный проект или были какие-то пошумелки «в стол»?

— Первый. Мои творческие потуги до больше напоминали аудиопытки, и не в хорошем смысле. Я брал нарезки и пробовал клеить их по Берроузу в нечто, подобное контролю. Экспериментировал с условными техноструктурами. Происходило это всё в цифровых программах. Затем я увлекся манипуляцией с пленками пиратских кассет с блэком 1990-х. Это была настоящая аудиоклоака, самое то для нефоров, чтоб в логу забухать. Так-то здравые идеи у меня водились, но с реализацией я плоховал: например, одну дорожку ухитрялся наложить на другую так, что их не различили бы даже опытные оккультисты.

Конечно, и мой нынешний шум не лишен элементов какофонии, но теперь, по крайней мере, эта какофония структурирована и вполне слушабельна. Если предыдущие работы напоминали страшный сон младенца, то RoP — более многослойный кошмар, психоделический. Так и надо: на мой взгляд, искусство должно вызывать противоречивые эмоции, и если после прослушивания возникает желание перекурить или, что еще прекраснее, просто нажать на stop — значит, вы на верном пути.

— Расскажи о своем сет-апе. У тебя есть любимые девайсы, синты или «дрынды», как величает свои поделки Гриша Аврорин?

— Ну, без MS-20 mini я вообще бы ничего не начал. Это мой верный карлик, готовый исполнить всё, что я пожелаю. Мученический стон, удар плетью, вой из дыры в земле, шум старого проектора — любой каприз! Далее — сэмплер Roland SP-404A, его я использую для нарезок и миксов всяких диковинных аудиофрагментов; надежен, как швейцарский нож. Дисторшн Boss DS-1 служит мне одновременно для загрязнения сигнала и для небольшой компрессии ‐ чтобы всё звучало как неурядица, но с намеком на порядок. Магическая Earthquaker Rainbow Machine — доза тяжелого вещества для создания психоделических ландшафтов. Реверберация Boss RV-6 помогает создать пространство, в котором нужно потеряться. Вот, в общем-то, и вся кухня RoP; остальное добавляется по вкусу.

А до самоделок мне еще надо дорасти. По правде сказать, я не силен в техническом плане, во внутренностях, платах и конденсаторах не разбираюсь. У меня есть несколько перепаянных старых микрофонов, рация и небольшая металлическая шейкер-коробка с датчиком внутри, купленная у забугорного дельца. Звучит всё это дерьмово, но я доволен. В остальном обхожусь подручными средствами, пропущенными через синт или через цепь педалей: жерновами старой кофемолки, чугунными котелками, колокольчиками, тату-тачками, струнами, печатной машинкой, кусками мяса. Но свой уникальный объект в будущем я всё же хочу. Пусть он будет изготовлен не моими руками, зато под мой тон.

— Есть мнение, что лучшие шумовые альбомы делаются «дешево и сердито». Плюсуешь?

— Вполне. Иметь большой опыт за плечами, крутой мастеринг и кучу оборудования — не залог успеха. Например, мой первый полноформат Wet and Restless Dreams (2019) был записан при помощи синтезатора и процессора эффектов. Другой 20-минутный материал (он пока не издавался) построен на параноидальных фидбеках, паре полевых записей и сэмплах — глубокого рвотного минета и выпуска новостей.

Фишка в том, чтобы запись действительно звучала дешево и сердито, а не в стерильной цифре, подобно большинству современных альбомов. По сути, много ума не надо, чтобы греметь ведром с пьезомикрофоном внутри: важно создать атмосферу. Многие великие альбомы шума рождались в условиях, когда у музыкантов вообще ничего не было, кроме примитивного оборудования и желания заставить слушателя почувствовать себя скотом, ведомым на убой. Желания быть пастухом.

Словом, решают подход и концепция. В конечном итоге если твоя музыка не в силах вызвать эмоции, то никакие дорогие штуки тебя не спасут.

— Культовый треш-музыкант В. Лемков говорил, что для сочинения хорошей песни о пожаре необязательно прижигать себя спичками. Адекватен ли такой подход в идейном ПЕ?

— Тут скорее обратная ситуация: «ожоги» той или иной степени приводят в ПЕ, а он, в свою очередь, служит неким терапевтическим актом.

— На кого ты поставишь в шумовом «баттле» — на Паси Марккулу, Микко Аспу или на Кристиана Олссона?

— Вообще это совершенно разные полярности шума… Хотя, думаю, ты заранее знаешь ответ: Кристиан Олссон! По крайней мере, особую медаль за просвещение индустриальной сцены ему выдать надо. Недавно была издана его тяжеловесная энциклопедия деструкции — Giftnalen. Ознакомьтесь — это потрясающе!

— RoP, как и ближайший твой соратник Rex из Desgranges, — явные «западники». Ты принципиально издаешь все свои релизы у буржуев? По качеству те же Abgvrd, Ufa Muzak и Zhelezobeton никогда не уступали Европе.

— На самом деле принципиальной задачи издаться где-то за бугром не было. Для меня важны эстетика лейбла, люди, что стоят за ним. Просто западным «друзьям» мое визионерство отчего-то пришлось по вкусу: основные отклики и предложения приходили именно оттуда.

— У вашего с Rex’ом совместного проекта Rectal Nylon второй альбом вот-вот выйдет на немецком Desolation Galaxies. Поздравляю, Source of Sin очень крут. Вопрос в том, зачем издавать такой взрослый материал на кассетах?

— А мы и метили на винил, если честно. По идее, нас должны были выпустить Skuggsidan, но они очень долго «тележили», плюс возникла путаница в аккаунтах, вот и не срослось.

— А кто там чего напутал, расскажешь?

— Проблема в том, что за лейблом стоит несколько человек. Я связался с одним; он пришел в восторг от материала, вроде как дал добро на выпуск — и замолчал. Спустя какое-то время я напомнил о нас, но он сообщил, что со мной должен был связаться другой товарищ, и скинул его мейл. Тот в свою очередь заявил, что Skuggsidan занят работой над винилом Mo*Te и что к нам они смогут приступить лишь в конце августа. Осенью я ему снова написал и услышал, что треки Грюха будут изданы на компиляции, а про Rectal Nylon он вообще впервые слышит. На этом всё: навязываться и что-то объяснять я не стал. К слову, обещанный LP Mo*Te тоже почему-то не вышел.

— Да уж, мутные замуты. Кстати, а как в твоей жизни появился Анатолий Грюх и в каком вы родстве с этим теневым персонажем?

— Анатолий появился неожиданно и с кучей неприятных последствий. Узнав его, ты словно вступаешь в секту, куда входят по добровольному принуждению, а выходят вперед ногами. Грюх говорит, что даже самые набожные передохнут от грехов. Он диктует правила.

— Стремный тип. Я послушал его крайние треки: жуть просто, Gulaggh отдыхает. Ты к ним какое-то отношение имеешь?

— Минимальное. Это целиком его работа, которую Анатолий доводил до крайних пределов. Запись была приурочена к выставке у нас в городе по теме «Голод». Я лишь выступил в роли звукооператора и визуального оформителя.

— СВО на 180% крутанула нашу нойз-сцену, где и до нее не пахло дружбой-жвачкой. Свои комменты оставишь? Или политическому в шуме не место?

— Опять же, я как-то вне русской нойз-сцены, поэтому не совсем в теме. Однако я знаю, что шум всегда был о свободе самовыражения. Политика? Да ради бога! Нойз — идеальная платформа для политических заявлений. Использование семплов речей противоречивых личностей, взрывов и прочего — это же неприкрытая провокация. Но данная история не про меня и уж точно не про RoP.

— Кстати, вот что интересно. Ты держишь связь с серьезными шумовиками по всему миру. Изменилось ли их отношение к русским в свете известных событий?

— Когда конфликт пустил полномасштабные корни, мне написали несколько человек с прямым вопросом: что я думаю по поводу происходящего? Честно говоря, я ожидал, что кто-нибудь да кинет камень, но нет, определенной позиции никто от меня не ждал. Ясно, что верить СМИ — это как стеклоочиститель на завтрак пить, сомнительная польза. Нас и так постоянно кормят катастрофами и трагедиями, поэтому любой здравомыслящий человек должен фильтровать официальные версии.

Так что нет, отношение ко мне после недолгих обсуждений не изменилось. Наоборот, один артист даже предложил коллаборацию — целиком на русском языке, вплоть до использования кириллицы в оформлении. Представляешь мое удивление? Увы, ввиду нестабильности артиста и трагических событий вокруг него, работа над проектом пока заморожена. Впрочем, всё может быть: поживем — увидим.

Ирония в том, что нойз всегда был также о разрушении; сейчас, видимо, мы просто попали в ритм времени. И нам как никогда нужен шум, чтобы выразить то безумие, в котором мы оказались.

— Мы живем в странное время, когда все извиняются перед всеми, и зачастую за чужие ошибки. А тебе есть за что припасть на одно колено, как американским футболистам?

— К черту это странное время и весь современный мир! Извиняться мне не перед кем. Разве что с Лебедевым-Фронтовым погано вышло. Мы пересеклись в Москве, перед презентацией фильма Industrial Soundtrack for the Urban Decay, это в 2015-м или 2016-м было. Покурили вместе, поболтали, но не спрашивай, о чем — я тогда крепко набрался. Настолько, что признал А. Л.-Ф., лишь когда он на сцене оказался. Вот это, конечно, позор, до сих пор стыдно.

— Есть мнение, что цензура в определенном смысле полезна для творящего, ибо подлинная свобода — там, где отказываешься от всех свобод. Либералы со мной не согласятся, а ты?

— Цензура должна быть обусловлена определенными факторами, чтобы стать адекватным стимулятором для творчества. Цензура — это кожный зуд, который напоминает, что у тебя вообще есть кожа. Это нож, который способен отсечь тебе кисть, если ты слишком глубоко запустишь руку под шкуру социума. Это катализатор, который заставляет нас видеть и создавать иначе. Да, цензура опасна, она диктует правила, но именно в этом диктате можно найти вызов.

Сегодня общество на деле стремится к контролю (хотя, естественно, утверждает обратное). Его свобода настолько «свободна», что ты даже связать себя можешь лишь по заранее утвержденному стандарту — отсюда ее очевидная бесплодность. Конечно, можно не быть функцией системы и при этом нарушать правила, но не стоит забывать, что за любым освобождением грядет установление еще более жесткой цензуры. Тем интереснее и слаще переступать границы дозволенного. Нет закона превыше, чем «Делай, что изволишь»; главное — не остаться кастрированным тигром.

— Говоря о судьбе русского ПЕ, олдари обычно плюются. А что думаешь о пациенте ты: он скорее жив или мертв?

— Думаю, что пациент в состоянии глубокой комы. Палкой потыкать можно, но лучше на расстоянии, чтобы эта штука не развонялась, испражняясь последними остатками жизни.

— Красиво завернул. Ок, спасибо за интересную беседу, друже. И напоследок: назови самый мерзкий звук, который выражает всю суть постмортема.

— Смех. Тот, что звучит за смертью. Или, может быть, за мной.