Вспомнить Русь. Как благодаря московским книжникам в России XVI века появилась «своя Античность»

Трагедия концепции «Москва — Третий Рим», сформулированной, по мнению большинства интересующихся, в посланиях псковского инока Филофея, заключается в том, что проследить ее развитие в других памятниках эпохи практически невозможно. И хотя многие ученые уверены, что послания Филофея были прочитаны книжниками-интеллектуалами тех лет, реальное влияние его идей сведено к нулю. Судя по всему, старцам волоколамского Иосифо-Волоцкого монастыря предложение о том, чтобы Россия «наследовала» далекому Риму, пришлось не слишком по душе. А поскольку именно этот монастырь определял «тренды» политической мысли в России XVI века, то от его книжников зависел дальнейший успех той или иной идеи. И пусть некоторые рассуждения иосифлян — митрополитов Даниила и Макария — имели созвучия с посланиями Филофея, сходство касалось лишь общих идей: государя, церкви и ересей. А утверждение Москвы как «царственного града» и «нового Константинополя» вовсе не требовало от ее правителей повторения пути Римской и Византийской империй. Однако если «Третий Рим» не устраивал ни церковный клир, ни политическую элиту тех времен, тогда какой образ прошлого казался им более адекватным и близким? Какой была «своя Античность» у Московского государства?

Образы «национального прошлого» в России и не только

Чтобы ответить на этот вопрос, стоит обратиться к тем памятникам, которые определяли основы московской идеологии XVI века. Среди них можно выделить «Сказание о князьях Владимирских», Русский хронограф, Степенную книгу и Никоновскую летопись. Именно в этих источниках нашли свое отражение основные идеи развития русской истории и ее истоков, определявшие современное авторам положение России. Ведь изменения, произошедшие со страной в правление Ивана III, требовали новой концепции власти, в которой Москва и ее правители были бы представлены наследниками царственных и победоносных предков. Не менее царственных и не менее победоносных, чем властвующие государи.

Легендарная повесть о происхождении царской власти на Руси — «Сказание о князьях Владимирских» — была создана в первой трети XVI века. Она концентрировала внимание читателя на генеалогической истории московских государей, возводя их род к мифическому Прусу — «сроднику» римского императора Октавиана Августа.

В созданной немного позже Воскресенской летописи Прус уже назван «братом» Августа, эта же степень родства представлена и в Степенной книге.

Впервые эта легенда фиксируется в «Послании о Мономаховом венце» митрополита Спиридона-Саввы (1510-е годы), послужившем источником «Сказания». Именно там впервые изложена длинная цепочка легендарных предков московских государей, уходящая аж во времена библейского Ноя. Вся эта мифическая генеалогия направлена на обоснование лишь одного — правители Москвы имеют полное право называться «царями» как по крови, так и по статусу. И если происхождение Рюрика от Пруса и еще целой плеяды великих исторических личностей оправдывает кровное происхождение московских князей от носителей царского титула, то правовое обоснование их власти опирается совсем на другие аргументы.

Среди прочих легендарных сюжетов в «Сказании» присутствует эпизод о передаче символов царской власти киевскому князю Владимиру Мономаху. Передал ему свои инсигнии не кто-нибудь, а сам византийский император Константин IX. Сделал он это отчасти потому, что больше не мог самолично противостоять ересям и расколам в христианской церкви. И хотя сама история не имеет ничего общего с историческими реалиями тех лет, в «Сказании» киевский князь представляется как эпический персонаж, который и веру христианскую хранит в чистоте, и врагов этой веры побивает мечом. Говоря о личности Владимира Мономаха, автор подчеркивает не только его могущество, но и величие его предков, совершавших успешные походы на Константинополь и бравших с него «великую дань». Так книжник пытается показать, что не единым Мономахом жива Русская земля, ведь и помимо него она рождала великих полководцев, способных даже «царей греческих» ставить на колени. Подобный прием был одним из многих способов продемонстрировать особый статус Древнерусского государства и его правителей, потомками которых являлись московские князья.

В Русском хронографе редакции 1512 года автор пошел несколько иным путем. Несмотря на то, что основное внимание в памятнике уделяется всемирной истории, начальной истории русов также отведено немало места. Среди прочих сюжетов в хронографе присутствует эпизод с крещением Руси до князя Владимира, что позволяло подчеркнуть древность ее истории и приобщенность к христианскому миру задолго до известных нам князей.

Стремление насытить текст славными, хоть и выдуманными событиями русской истории, касающимися ее древнейшего периода, разделяют и прочие памятники тех времен. В Никоновской летописи фиксируется целый ряд уникальных сюжетов, которые позволяют создать более объемную и насыщенную картину русской истории. В нее включены дополнительные сведения о князьях Аскольде и Дире, активных контактах киевских князей Ярополка Святославича и его брата Владимира с Византией и странами Европы, приходе на службу к Владимиру Святому болгарских и печенежских князей, а также о легендарных богатырях.

Особое внимание читателя летопись обращает на описание начала христианства на Руси, вводя рассказ о ее крещении неизвестным прочим летописям митрополитом Михаилом, который был послан самим патриархом Фотием. Последний был весьма авторитетным персонажем в православном мире, однако скончался почти за сто лет до крещения Руси. «Досрочная» смерть Фотия не помешала русскому книжнику XVI века сделать его частью русской истории, повысив тем самым престиж и авторитет последней. Ведь Фотий для летописца царской эпохи был настолько же историческим и легендарным персонажем, каким для нас является тот же Иван IV. А потому автору летописи показалось уместным «продлить» жизнь известного патриарха, чтобы сделать его неотъемлемой частью истории Руси.

Своеобразным апогеем в деле удревнения русской истории и ее прославления может считаться Степенная книга, созданная по инициативе митрополичьей кафедры в 1560-х годах.

Авторы этого произведения привлекли к работе огромное число как русских, так и переводных иностранных сочинений, пополнив древнюю историю Руси. В основном это делалось за счет включения в легендарные эпизоды русской истории великих личностей прошлого — императоров, патриархов и святых. Например, среди известных соперников Руси и «руских воев» оказываются византийский император Феодосий Великий, живший в IV веке, а также персидский царь Хосров, правивший в VI веке. Все эти добавления сделаны лишь для одного, о чем создатели Степенной книги прямо пишут на страницах памятника, — подчеркнуть славное прошлое Руси уже в языческий период ее истории:

«…и преже Рюрикова пришествия въ Словенскyю землю не хyда бяше держава Словенскаго языка».

Неудивительно, что начертанные рукой этого писателя пределы «единой» Русской державы среди прочего включили в себя целый ряд народов, о подчинении которых русским князьям говорить не приходится: чехов, литовцев, ляхов, лютичей, мазовшан, поморян, венгров. Ведь это, наряду с построением цельной истории Руси, позволяло говорить о непрерывной преемственности от Рюрика и Владимира до Ивана Васильевича.

Обращение к событиям мировой истории во всех упомянутых памятниках носило сугубо практический характер. Ведь чтобы история твоей страны выглядела более внушительно, ее стоит украсить участием известных и авторитетных личностей.

Их появление в легендарных эпизодах русской истории придает последней более возвышенный и древний характер, подчеркивающий величие современной книжникам России. И появление того же апостола Андрея в очередном совершенно нереалистичном сюжете о посещении им Валаама или Херсонеса позволяет сделать святого частью русского прошлого и приобщить Русь к немногочисленным, а потому очень важным местам мировой истории.

Столь бурное внимание русских мыслителей XVI века к древнейшему периоду истории страны можно сравнить с ростом интереса к античной истории в прочих европейских державах эпохи Ренессанса. Многие государства того времени искали легендарные корни своих правящих династий и государств именно в Античности, чего Русь позволить себе не могла.

Подобная практика имело место, например, в Польше и Литве, где в XV–XVI веках активно разрабатывается представление об античных истоках истории. Так «Хроника Великого княжества Литовского и Жемайтского» 1520-х годов сообщала о массовом исходе римской аристократии под предводительством «князя» Палемона в Польшу. И именно к римской знати, бежавшей от гнева императора Нерона, возводятся роды Гедиминовичей и Ягеллонов. Получалось очень престижно и статусно, да, но ни капельки не реалистично.

Интенсивная работа по удревнению «национальной» истории в эпоху позднего Средневековья велась и в Западной Европе. Например, английские историки и теоретики политической мысли XIV–XVI веков также нуждались в аргументах, способных подтвердить уникальность их народа и его превосходство над другими. Ответ, разумеется, волшебным образом «находился» в античных сюжетах, исправлявшихся в соответствии с политическими запросами тех лет. Так, в памятниках английского историописания получают распространение легенды об Альбине, старшей дочери Диоклетиана, и ее тридцати двух сестрах, которые были изгнаны из отцовского государства за убийство мужей, о заселении Британии потомками Брута, о происхождении бриттов и римлян от одних предков и о короле Артуре, который в новой версии становится покорителем не только всей Британии, но и большей части Европы — от Норвегии до Рима.

На интеллектуальном поприще «придумывания» и удревнения национальной истории русские книжники XVI века были не одиноки. Однако у них не было возможности каждый раз протягивать руки в сторону Античности. Всё же трюк с Октавианом Августом был скорее исключением, чем традицией. К тому же в этом не было необходимости, если у тебя есть более знакомый и близкий по времени образец для подражания. В случае с Россией XVI века это были Киевская и Владимирская Русь, преемственность по отношению к которым и определяла политическую идеологию Москвы того времени.

Киев — Владимир — Москва

Проводить параллели между разными историческими эпохами не так уж просто. Как минимум это требует интеллектуальных усилий, хорошего кругозора и знания исторических источников, на которые можно сослаться. В случае с моделью «Киев — Владимир — Москва» ученые обычно говорят о трех линиях преемственности, представленных в памятниках, — церковной, генеалогической и политической.

Церковная линия наиболее наглядно представлена на материале «Сказания о Владимирской иконе Богоматери». Этот источник, созданный во второй половине XV века, рассказывает о перемещениях главной святыни Русской земли, написанной, по преданию, самим апостолом Лукой. Образ действительно был доставлен на Русь из Византии, однако в свое время князь Андрей Боголюбский перевез ее в Северо-Восточную Русь из Киева, где та и получила свое название. Позднее, в 1395 году, чудотворный образ был перенесен в Москву из-за угрозы похода Тамерлана. И так новый дом для иконы превратился в новый дом для Русской земли.

Церковная линия преемственности связана не только с переездами туда-сюда одной древней иконы. Куда более значимыми были перемещения митрополита Киевского и всея Руси. Он точно так же из Киева перебрался во Владимир (1299) после упадка первого, а затем в Москву, после ее возвышения (1325).

Присутствие в Москве главы Русской православной церкви добавляло как самому городу, так и его правителям немало очков престижа, позволяло говорить о покровительстве церкви в целом и распространять свою власть на окрестные земли.

Идеи генеалогического и политического наследования Москвы Киеву и Владимиру получили распространение в уже упомянутом «Сказании о князьях Владимирских» и Казанской истории. И если в «Сказании» московские князья оказываются потомками как Пруса, так и киевских князей, получивших знаки царской власти из Византии, то автор Казанской истории упомянул это вскользь, как бы не обращая особого внимания. После описания границ Казанского ханства в древности он между делом отмечает, что

«…все то держава и область Киевская и Владимерская, по техъ же ныне Московская».

Своего рода историографический итог подвел составитель Степенной книги, собравший все вышеперечисленные аргументы, обосновывающие преемственность Москвы по отношению к Киеву и Владимиру. Более того, само разделение памятника по степеням, а не по годам, сделано именно для того, чтобы обозначить генеалогическую — кровную — преемственность правителей Москвы по отношению к древним киевским князьям. Все возможные легенды, сказания и мифы были выстроены таким образом, чтобы провести одну длинную линию от правителей Киева к Ивану IV. Сделать это было не так уж сложно, ведь Иван Васильевич действительно приходится далеким праправнуком князю Владимиру Святому. Однако группировка материала в случае работы с политикой и образами власти имеет очень большое значение. А потому Степенная книга оказалась насыщена церковными сказаниями, подвигами и героическими эпизодами русской истории, и все они как бы говорят: «Видите нашего царя? Вот это всё — его доблестные предки, а он кровь от крови их!»

Интерес к киевской эпохе, во всяком случае в XVI веке, имел вполне отчетливые политические коннотации. В этот период Московская Русь вела напряженную борьбу за присоединение русских земель — составных частей Польско-Литовского государства, ранее входивших в состав Древнерусской державы, управляемой предками московских государей — киевскими князьями. Сочинения интеллектуалов той поры давали генеалогические основания московским дипломатам в целом ряде документов именовать эти земли «отчинами» московских государей. Русским книжникам и дипломатам XVI века было очевидно, что московские князья — потомки киевских — имели все права на земли, некогда входившие в состав единой державы Владимира Святого и Владимира Мономаха. Например, описывая начало Ливонской войны (1558–1583), составитель Степенной книги апеллирует именно к древнейшим основаниям русской истории:

«…земля Ливонская… въ древняя же лета земля та зовома Чюдьци, идеже великии князь Ярославъ Владимиричь и градъ созда въ свое имя Юрьевъ, и многи святыя церкви постави. И тамо бяху епископи православни, иже подлежаху Рустеи митрополии».

А направлявшие внешнюю политику России А. Адашев и И. Висковатый в 1560 году заявили литовским послам:

«Ливонская земля изначала государей нашихъ даньщины, отъ великого князя Ярослава Владимировича и по се время…»

Стоит также отметить, что польские и литовские книжники вкупе с дипломатами и правителями с неменьшим рвением доказывали, что московские государи никаких прав на киевское наследие не имеют. И в данном случае история оказывается лишь очередным инструментом борьбы политических интересов, в которой реальная картина прошлого отходит на второй план.

Не «Третий Рим», а «третий Киев»

Как ни было бы печально признавать, но теория псковского инока Филофея «Москва — Третий Рим» в ее авторской интерпретации распространения в России не получила. И если в XVI–XVII веках его идеи пришлись попросту не к месту, то гораздо позже, в XIX–XX веках, Филофей стал жертвой отечественного мифотворчества, превратившего довольно сложную модель с абстрактными сущностями в простую мессианскую трактовку роли России на мировой арене.

Для книжника XVI века, как русского, так и иностранного, более привычным было помещение прошлого своей страны в «национальный» контекст.

Начиная со «Сказания о князьях Владимирских», русские книжники делали акцент на «славе русского оружия», доблести ее правителей, милосердии и христолюбии князей.

Образ могущественной Древнерусской державы, связанной с Москвой длинными политическими, генеалогическими и церковными нитями, определял и ее дальнейший путь как наследницы Киевского государства. Общий вектор политического развития Руси, движение главной святыни Русской земли — Владимирской иконы Божьей Матери, а также главы Русской церкви — из Киева во Владимир, а из Владимира в Москву сообщал последней идеальный образ нового — «третьего» — Киева.

Именно эта мифологема, в отличие от «Третьего Рима», сыграла важную роль не только в политической практике русских государей XVI века, но и в их реальной дипломатии и внешней политике. Ведь вместо того, чтобы строить великую православную «империю» по образцу Византии, московские князья и цари стремились к выполнению более близкой и прагматичной цели — к возвращению бывших земель Древнерусского государства. Образ Киева в российском историописании позднего Средневековья и раннего Нового времени стал альтернативой античному прошлому, к которому обращались европейские соседи Руси. И именно в древнерусском прошлом Москва искала примеры, идеалы и образцы для подражания, вполне отчетливо осознавая, что ни Рим, ни Константинополь предложить подобного не могут.

Что почитать еще:

Савва В.И. Московские цари и византийские василевсы. М., 2013.
Работа дореволюционного историка Владимира Ивановича Саввы практически не касалась вопросов «Третьего Рима». Однако автор скрупулезно исследовал степень византийского влияния на Россию конца XV — начала XVI веков. И его выводы о преувеличении в исторической науке византийского влияния на Русь оказываются актуальны даже спустя больше ста лет.

Гольдберг А.Л. Три «послания Филофея» (опыт текстологического анализа). М., 1974.
Фундаментальная статья одного из немногих советских историков, целенаправленно занимавшихся посланиями Филофея. Именно он высказал мысль о том, что концепция «Москва — Третий Рим» была вовсе не центральным мотивом политической идеологии России XVI века.

Rowland B. D. Moscow — The Third Rome or The New Israel? // The Russian Review Vol. 55, No. 4, 1996. PP. 591–614.
Статья американского историка Даниэля Роуланда во второй половине 1990-х годов подводила итог историографическому изучению посланий Филофея и ставила вопрос: какие священные образы были для московских правителей XVI века приоритетом?