Национальные особенности русского блэк-метала: интервью с Яниной Рапацкой, академической исследовательницей самого черного из всех музыкальных жанров

— Расскажи, как ты заинтересовалась блэк-металом и почему решила сделать его предметом научного исследования?

— Кажется, впервые я услышала блэк-метал, когда лет в 13–14 мне подарили диск Impaled Nazarene. До этого я слушала в основном готик-метал и дарквэйв. Музыка IN меня зацепила (именно музыка, потому что это был самопальный CD-R без текстов и картинок), хотя не могу сказать, что с тех пор я полностью перешла на блэк, но из виду его никогда не теряла.

В прошлом году я поступила в аспирантскую школу по искусству и дизайну в НИУ ВШЭ с совершенно другой темой — я собиралась в академических рамках продолжить работу над другим проектом, связанным с интерактивной литературой. Но уже после первого организационного собрания аспирантов стало понятно, что книга за 12 лет мне надоела, и если продолжить работу над этой безопасной, но совершенно исчерпанной для меня темой, я предам свою же идею, которую пытаюсь донести до своих студентов: хотя бы во время учебы стоит рассказывать только о том, что на самом деле интересует.

Ночью я написала руководительнице аспирантской школы, что меняю тему, а на следующий день пошла посоветоваться с Евгением Вороновским, моим коллегой по Школе дизайна. Я уже точно знала, что буду писать про визуальное в музыке, но нужно было сформулировать тему конкретнее. Мы опять же начали с безопасных тем вроде рисованного звука, но потом в разговоре возник блэк-метал, и я загорелась этой идеей, потому что тут действительно есть жестко кодифицированный визуальный язык и набор образов, а подход к ним может меняться в зависимости от поджанра, взглядов музыкантов и национальной культуры.

Далее я определилась с материалом: решила взяться только за блэк-метал из России, потому что имею к нему непосредственный доступ — какие-то знакомства, возможность посещать концерты, читать интервью и тексты на родном языке, да и культуру нашу в целом я знаю лучше, чем другие.

— Что включает в себя визуальная культура блэка?

— Оформление альбомов, буклетов, постов в социальных сетях, мерч, зины, музыкальные клипы, фотосессии, сценический образ музыкантов и прочие артефакты, рассматриваемые в культурном контексте. Сейчас я изучаю аутентичные для российского блэк-метала темы, визуальные приемы и различные проявления локально-территориальной идентичности, то есть то, как местные группы пытаются быть аутентичными и вписываться при этом в рамки жанра: корпспейнт, шипы, черно-белые обложки, нечитаемые логотипы, антихристианская символика (конечно, у нас она меняется с поправкой на православие), природа, дохристианская образность и т. д., то, как они перерабатывают работы российских художников и используют национальные клише. Например, есть какое-то количество современных групп, которые играют в основном атмосферный блэк и используют для оформления изображения леса.

Здесь как будто нет ничего уникального, потому что лесные прогулки, обращение к соответствующим божествам — все это типично для мировой сцены, но авторы некоторых групп говорят, например, о том, что сибирский лес — особенный, он часть их локальной идентичности. Моя задача — разобраться в таких особенностях и выяснить, как с ними работают музыканты и художники.

— А о какой аутентичности можно говорить в данном случае? Нет ли ощущения, что под привычные скандинавские жанровые клише, созданные Mayhem, Burzum, Darkthrone и т. д., просто просто подгоняется какая-нибудь русская образность, а в названиях используются слова вроде «мор» или «леший»?

— Клише формируют жанр, поэтому такое ощущение совершенно нормальное. Другой вопрос, как музыканты эти клише используют и переосмысляют. Допустим, иллюстрации Киттельсена не спутать с иллюстрациями Билибина, хотя параллель между этими художниками провести можно: жили примерно в одно время, иллюстрировали народные сказки — популяризировали фольклор. Художественный язык Ивана Билибина близок, например, языку Альфонса Мухи, движению «Искусства и ремесла» и другим европейским художникам, работавшим в стиле модерн — тогда многие обращались к народным сюжетам, промыслам, увлекались историей, но в то же время интересовались восточным искусством (например, модным в то в время японским) и не отказывались от собственных амбиций. Выработанный Билибиным стиль стал частью национальной идентичности. Работы Киттельсена можно найти на обложках, например, Burzum и Carpathian Forest, а Билибиным вдохновлялись создатели обложки EP «МАРА» группы «ЗИМА» и мерча Second to Sun.

Мне интересно то, как люди по обложке альбома определяют страну его происхождения. Недавно я увидела под постом с новым релизом петербургского проекта Gigrøma такой комментарий: «Взглянув на обложку, я сразу подумал, что это русский проект. Похоже, зарождается какой-то национальный стиль в оформлении, что замечательно». Понятно, что дело в православном кресте, но здорово, что эта тема в принципе поднимается.

Во время интервью я всегда прошу музыкантов и слушателей назвать самую русскую, на их взгляд, блэк-метал обложку. Пока лидирует обложка альбома «Песни смерти» псковской пост-блэк группы «Путь».

— А возможна ли в блэк-метале реальная региональность (если не считать прописку), если даже норвежцы второй волны больше вдохновлялись Толкином, чем национальной культурой?

— С национальной культурой все сложно, потому что часть традиций, которые мы считаем «исконными», на самом деле были созданы искусственно и появились относительно недавно. Вспоминается видео с разбором современного русского фолк-метала: согласно музыковеду из РАМ им. Гнесиных в музыкальном плане только 3 группы из топ-10 по версии подписчиков канала имеют хоть какое-то отношение к русской народной музыке.

(В этом ролике с разбором русского фолк-метала интересна в том числе реакция аудитории: немалая часть фолк-метал сообщества агрессивно реагирует на конструктивную критику, а о традиционной русской музыке отзываются как о чем-то далеком от темы и совершенно необязательном. — Прим. Булата Халилова.)

То есть, чтобы не выглядеть странновато, нужно сперва провести полноценную исследовательскую работу, а потом уже очень осторожно реконструировать и стилизовать. Разумеется, это относится и к изображениям, и к типографике: например, старославянские шрифты (стилизации под устав, полуустав, скоропись, вязь и их переходные формы) связаны с появлением на Руси христианства, и тут возникает вопрос, насколько уместно их использовать для оформления альбома, посвященного мифам славянского язычества.

Хорошая работа с региональностью встречается. Характерный пример — польский проект «Батюшка» (на сегодняшний день — два проекта, но в данном контексте это не имеет значения), который опирается на традиции своего региона: пограничного Подляского воеводства, северо-восточной области Польши, где преобладает православие. Локальные обряды, пейзажи и письменность стали частью их узнаваемого образа. Мне кажется, что и в России такой подход сработает: из одной только Восточной Сибири столько всего можно вытащить: сюжеты местных мифов, обряды, шаманские символы и пр.

— Как продвигается научное изучение этой культуры и с помощью каких методов ее исследуют?

— Если очень кратко, то схема традиционная и выглядит примерно так: нащупать проблему, найти материал, описать, типологизировать и, обращаясь к визуальным, устным и письменным источникам, постараться объяснить, почему найденное выглядит так, как выглядит.

В рамках аспирантуры я стараюсь придерживаться правил игры и использовать типичные для искусствоведения методы. Но так как мое исследование междисциплинарное и у меня в принципе есть тяга к социологическим методам, я прибегаю к привычным для продуктового дизайнера качественным исследованиям и количественным опросам целевой аудитории, в ходе которых можно проверить свои гипотезы, выяснить внутреннюю мотивацию музыкантов, художников и фанатов, например, узнать чем руководствуются группы, выбирая тот или иной образ для обложки.

— В российской науке изучение экстремальной музыки — это все еще исключения и странности, или уже формируется некоторая традиция?

— Поле metal music studies выделилось из более старой и разработанной области — исследований популярной музыки (которые в свою очередь лежат на пересечении социологии музыки, музыковедения и cultural studies) и за последние 30 лет обзавелось своими классиками вроде Дины Вайнштейн, Роберта Уолзера, Кита Кан-Харриса, рецензируемым журналом и конференциями, самая крупная из которых — это International Society for Metal Music Studies Biennial Research Conference. Но в российской академической среде, кажется, пока не так много исследователей, которым интересны различные аспекты экстремальной музыки. Я это хорошо прочувствовала, когда мне нужно было найти научного руководителя. Задача оказалась сложной, потому что кроме того, что этот человек должен хоть немного разбираться в моей теме, ему нужно было соответствовать формальным требованиям: иметь научную степень по искусствоведению, культурологии или другой более-менее близкой гуманитарной дисциплине, а также релевантные публикации. В итоге моя научная руководительница — кандидат исторических наук, она занимается в основном изучением британской музыки, но именно она рассказала мне про конференции и журналы, помогла определиться с концептуальной рамкой и методами.

Наверняка я кого-то из исследователей упускаю (а с кем-то стесняюсь познакомиться, если честно), и очень надеюсь, что скоро смогу исправить эти упущения. Пару месяцев назад я завела телеграм-канал «Цирк с козлами», публикую там короткие заметки по теме (но не совсем, потому что мне сложно удержаться от комментирования иностранной сцены). Недавно я совершенно внезапно получила позитивные отзывы от авторитетных для российского метал-сообщества каналов Docuch и его металлы и Blackwall, меня это очень воодушевило и навело на мысль о том, что, возможно, у публики есть потребность и в более академических текстах. Я сейчас, конечно, не про «Цирк», потому что я в самом начале пути, а про то, что было бы здорово развивать изучение экстремальной музыки у нас, проводить локальные конференции, формировать научное сообщество.

— А зачем это вообще изучать?

— Блэк-метал — часть культуры. Через изучение того, как музыканты используют и переосмысляют различные образы и темы, как они выбирают выразительные средства, мы лучше начинаем эту культуру понимать.

— Вернемся к блэк-металу. Насколько существенна роль визуальной составляющей для этого жанра? Это действительно часть идеи или просто яркая упаковка?

— Мне очень понравилась мысль из статьи Baptism or death. Black metal in contemporary art, birth of a new aesthetic category (Elodie Lesourd, 2013) о том, что блэк-метал — это гезамткунстверк. Не думаю, что такая музыка работала бы без своей «яркой визуальной упаковки», перформансов, текстов, политических, социальных жестов и истории становления жанра. Но можно немного приземлиться и порассуждать о том, что дизайн добавляет ценность продукту, делает его узнаваемым и иногда работает как критерий выбора новой музыки: когда заходишь в тематический паблик и включаешь альбом из-за того, что тебя привлекла обложка. Также мерч групп — это не только способ поблагодарить и поддержать любимые группы, но и способ трансляции своих взглядов, и возможность узнать своих в толпе. Конечно, очень хочется, чтобы мерч был эстетичным.

— Как изменились визуальные образы и в целом стиль бм-релизов в эпоху запрета разных радикальных символов?

— Нужно понимать, что есть радикальные символы в международном и локальном масштабе. Кажется, в Европе осталось не так много тем, которые на самом деле могут разозлить или напугать. На конференции Modern Heavy Metal 2020 один исследователь утверждал, что если крайне правая политика станет нормой для некоторых стран, то возможно, НСБМ перестанет быть таким привлекательным, так как утратит радикальную составляющую. Об этом также писали Масперо и Рибарич в книге «Волки среди овец: история и идеология национал-социалистического Black Metal».

В России актуализировалась еще как минимум одна тема, работа с которой может навлечь проблемы на музыкантов. Я не помню разговора с зарубежными коллегами, в котором бы меня не спрашивали про ситуацию с РПЦ. Участники группы Todestriebe в интервью «Людям С Вороньего Острова» говорят, что они находят и позитивные стороны в таком положении вещей, потому что запретное всегда притягивает, то есть их аудитория только вырастет, если концерт хоть раз сорвут. В целом этот конфликт способствует росту количества визуальных материалов на антихристианскую тематику.

— Как менялся дизайн в российском блэк-метале? Смогли ли старые группы создать стандарты визуала для русского бм, или особенный стиль нащупывается только сейчас?

— Ситуация сильно изменилась в лучшую сторону за последние годы. Оформление релизов стало более умелым и качественным. На смену незапоминающимся обложкам с фотографиями леса и текстами, набранными чрезмерно «хитрым» шрифтом, или с идейными, но не очень хорошо нарисованными артами, пришли настоящие шедевры. Наверное, это в том числе связано с большей доступностью художников, дизайнеров и референсных проектов в интернете.

— Какова роль дизайнеров в российском бм сегодня? Это близкие к группам люди, которые делают что-то по дружбе или подешевле, или у нас есть признанные мастера?

— Я очень рада, что эта роль в принципе становится видимой. Многие группы стали указывать имена художников и дизайнеров в пресс-релизах рядом с именами музыкантов, которые участвовали в записи. Это несложное действие помогает художникам получать хорошие заказы и больше времени посвящать любимому делу, так постепенно поднимается уровень визуальной культуры.

Конечно, есть музыканты, которые сами справляются с оформлением или ищут бесплатной помощи, и не во всех случаях получается плохой результат. Но есть и те, кто внимательно относится к выбору исполнителя, потому что визуальная составляющая — это отчасти то, с чем проект будет ассоциироваться, логотип и ключевые образы вообще могут стать чьими-то татуировками. К счастью, заметных мастеров становится все больше, есть из кого выбрать. О русских художниках, которые делают обложки для иностранных групп, несколько лет назад выходил материал в Furfur. Я немного дополню этот список теми, чьи работы все чаще встречаю в сети: Елена и Владимир Снегоцкие, известные как проект Rotten Fantom, оформляли релизы многих групп («Бесконечная Зима», Wardra, «Туга» и т. д.) и некоторые плакаты для Ritual Booking; Andrey Otshivaloff — автор лесных логотипов лейбла Slowsnow records; Миля Яновская — сибирская художница, работавшая с Sargeist, Second to Sun, Ultar, Александр Morkh Шадрин и Александр Гельдт имеют приличный список клиентов, в том числе и зарубежных, обложками и логотипами занимается Владимир Прокофьев.

— Если музыканты порой теряют интерес к теме, когда снижается градус ее радикальности, можно ли сказать, что в основном бм-музыкантам важны не конкретные идеи, а нигилизм как таковой?

— Сейчас слишком много сцен, проектов и способов их типологизировать: территориально, по поджанрам, по темам, по отношению к коммерциализации, доступности, участию в фестивалях и т. д. То есть при всем желании сложно получить статистику, каких команд больше, и тем более разобраться, по каким причинам музыканты транслируют те или иные идеи и осознанно ли они это делают. Но я не сомневаюсь в существовании тех, для кого просто важно быть радикальными, и для них это основной критерий аутентичности.

— Раньше блэк-метал чаще был идейным и активистским (поджоги церквей, убийства), а сегодня все смешалось, и появились гибриды — от хипстер-блэк-метала и блэк-хопа до блэк-метал пива. Как ты смотришь на эти изменения с точки зрения слушателя и с точки зрения исследователя? И как их воспринимает сцена изнутри?

— Я бы не сказала, что поджоги церквей в прошлом. Но в целом мне кажется естественным, что экспериментов, сюжетов и коммерции стало больше, потому что информация и сама музыка стали доступнее, и мне как исследователю очень нравится, что все смешивается, развивается и усложняется. Если говорить о визуальной стороне дела, то меня в позитивном смысле забавляют тенденции вроде проникновения блэк-метал эстетики в модный графический дизайн (даже было мероприятие, посвященное этой теме). Меня восхищают такие дизайнеры, как Valnoir и его студия Metastazis, которые делают качественные и осмысленные работы для метал-проектов.

Сцена неоднородна, потому мнения бытуют самые разные, и мне совсем не хочется вовлекаться в бесконечную дискуссию об аутентичности. Однако, я посоветую прочитать выложенную в свободный доступ главу об андеграундной этике из книги Дайала Паттерсона «Black Metal: Эволюция Культа». Если коротко, там проинтервьюированные автором музыканты говорят о том, что все субъективно, и, возможно, идея андеграунда себя исчерпала, но в любом случае главное — не пытаться угодить публике, а распространять идеи, в которые веришь, пусть не все смогут их понять и принять.