«Когда человек лепит скульптуру, он неосознанно делает свой портрет». Псковский керамист Юрий Пересада — о магии посуды, созданной вручную, о глиняных плитах для монашеских могил и о кайфе от своего дела

— Я сейчас держу в руках вашу кружку, у нее на дне — спираль. Это отсылка к чему-то или особенность ручного производства?

— Я это рисую умышленно. Спираль обозначает бесконечность. В какой-то момент я решил подписывать свои изделия вручную, чтобы люди точно понимали: это сделано для них, сделано с любовью. Таким образом я как бы адресно обращаюсь к каждому покупателю.

На моей визитке написано: «Каждый день мы берем кружку в руки, наполняем тем, чем любим, обнимаем и целуем». Если это такая вещь, которую мы обнимаем и целуем, то она интимная. И она должна быть классной. Она должна быть особенной, индивидуальной.

Промышленные кружки из-под пресса обезличены.

— Но, думаю, каждый, кто берет в руки вашу керамику, в первую очередь обалдевает от цвета. Как вы его таким делаете?

— Всё просто. В керамике основными красителями являются оксиды металлов: железо, марганец, никель дают коричневый цвет, медь — зеленый, кобальт — синий, определенное сочетание марганца и кобальта — фиолетовый. Существуют и другие оксиды металлов, они работают в составе глазурей не столь очевидно. Еще значение имеют газовая среда в печи, состав черепка, состав глазури и режим обжига.

Но такой цвет можно сохранить только при определенной температуре. Если в печи будет жарче, чем нужно, то цвет пропадет. И мне сейчас это как раз интересно — не от цвета избавиться, а перейти на более высокую температуру. Вещи высоких температур выхолощенные, аскетичные, но в этом есть определенная красота. Мне просто хочется это пощупать.

— Максимально качественная посуда ручной работы, которая уже граничит с искусством — это какая?

— Вершина керамического искусства — это фарфор. Придумали фарфор китайцы, и они до сих пор делают с ним что-то невероятное. У меня просто в голове не укладывается.

Представьте себе восьмиметровую фарфоровую вазу, полностью расписанную. В керамике крупные вещи сделать сложно, потому что в печи они могут деформироваться, осесть, обвалиться. А китайцы делают. И при этом делают дико, каким-то кустарным способом.

Например, я видел, как они раскатывают глину, чтобы потом из нее сделать так называемые фарфоровые простыни — они буквально бревном по глине елозят.

— Но теоретически фарфор можно обжечь в любой печке?

— Чтобы обжечь фарфоровое изделие, его нужно поместить в печь, нагретую до 1300–1350 градусов (температурное ограничение обычной бытовой духовки — 300 градусов. — Прим. ред.) Представляете, сколько это? Вот никто не представляет. Мы можем понять, что такое мокро, что такое холодно, а что такое температура 1300 градусов — нет, это для нас всего лишь цифры. 1300 — это много. Это как, простите за грубое сравнение, гнать 180 км/час на машине. То есть ощутимо.

В этой области знания большинства людей ограничиваются температурой кипения, при обычном давлении это 100 °С, а в лучшем случае — температурой возгорания бумаги: это около 230 °С.

— А чтобы сжечь человеческое тело, нам надо…

— Чтобы сжечь органику, хватит 600 градусов. 600 градусов — и от нас ничего не останется. Только неорганические вещества, разумеется.

— То есть из нас нельзя сделать фарфор.

— Можно взять компоненты. Некоторые делают из костной золы искусственные камни, типа бриллиантов, и еще я видел в интернете американского керамиста, который делал глазурь на основе праха и покрывал ею погребальную урну.

— Всегда считала глазурь чем-то хорошим. Ладно, а как работаете вы, тоже бревном глину раскатываете?

— Я работаю не с глиной, а с каменными массами. В современном мире большинство профессиональных керамистов работают с каменными массами.

— Что это такое и почему классическая красная глина вышла из моды?

— Сегодня красная глина используется как учебный материал или как материал для изготовления традиционных видов керамики. Она недорогая, пластичная, для ее обжига не нужно слишком больших температур. Но многие глазури, которыми ее покрывали в старину, вредны, потому что содержат свинец.

Каменная масса — материал для современных нужд. Она обжигается при температуре от 1160 градусов и выше, благодаря такой температуре обжига изделие хорошо спекается, и потом его можно мыть в посудомойке, а для современного человека это важно.

Каменные массы появились в России не так давно. Когда я заинтересовался этим материалом, он стоил очень дорого, около 160 рублей за килограмм. Чтобы вы понимали, мне в месяц нужно килограммов 500. Поэтому вначале я сам на коленке делал свою каменную массу, смешивал разные виды глины: одна глина держала высокие температуры, другая добавляла прочности, третья — пластичности и т. д. Но это муторно. Сейчас каменная масса доступнее.

— То есть я не могу просто залезть в подвал, достать глину и сделать что-то качественное?

— Глина из подвала может быть лишь одним компонентом той же каменной массы.

— Хорошо. Отмотаем назад, к тому моменту, когда вы только начали заниматься гончаркой. Была ли у вас иллюзия, что через неделю вы станете профи? И с чего вообще всё это началось?

— Я об этом не думал.

Полепил — и меня прям вставило. Кайф, реально кайф! И я подумал: раз мне это так нравится, почему бы не сделать это своей профессией?

Начал ходить в библиотеки и читать книги про гончарное дело. Мне было лет 18.

Сначала что-то лепил на кухне, потом попал в мастерскую в Москве, которая занималась фарфором. Я работал литейщиком (разливал фарфор по формам) и глазуровщиком (ставил изделия в печку). Но это такое… Литейные вещи могут быть сделаны хорошо, но в моем понимании это какая-то мертвечинка.

Потом я устроился в мастерскую «Архив школы огня». И это было что-то. Там ребята лепили в основном сосуды крупного размера и совершенно архаичными способом, а потом продавали их на Крымском валу, и для того времени за хорошие деньги продавали: 200–300 долларов за штуку. Работа там была в чистом виде творчеством, за которое платили. Такого просто не бывает! Но в какой-то момент мастерская начала умирать.

— А вы делали подделки?

— Делал. Ну как…

Был период, когда в мастерских под Москвой в огромном количестве подделывали гжель. Я тоже в этих мастерских работал. Я эту гжель глазуровал и ставил в печку, а мастерская ставила штампик «гжель».

Бренд был раскрученный, гжель хорошо покупалась, а технологически воспроизвести ее несложно.

Потом ситуация изменилась. Перестройка закончилась, а вместе с ней и повальный интерес иностранцев к России и всему русскому. Так что гжель больше не покупали.

— Вы как-то сказали, что Москва может быть хорошей школой, а потом надо возвращаться в свой регион и добиваться большего для своей малой родины. Почему вы уехали в Псков, в Печоры, хотя это не ваша малая родина?

— Так получилось. Псков — чудесный город. И здесь совершенно очаровательные Пушкинские горы. Довлатов сюда приезжал, описывал всё это. Один мой знакомый тоже как-то приехал, сидел в этих самых горах и Довлатовым зачитывался. Вот такой круговорот.

К тому же здесь крупные месторождения глины и есть предприятие, на котором эту глину обрабатывают.

— Когда я впервые увидела ваши кружки, а это было в не менее прекрасном городе Торжке, продавщица сказала, что вы — лучший керамист России. Я понимаю, что природная скромность не позволит вам с этим согласиться, но что вы вообще о себе думаете как о художнике?

— Видимо, это была реклама. Я вообще считаю себя больше ремесленником, чем художником в чистом виде.

В моей работе творчество занимает процентов 5–10. А когда эти проценты подступают, когда мне, например, нужно расписать блюда, меня аж потряхивает от стресса.

Красишь два-три блюда за день — и ты выжат.

— Если вы выжаты, то почему не продаете дорого?

— У меня заниженная самооценка. Я не могу продавать дорого, просто не могу. И я ведь знаю, что магазины повышают цены на товары, чтобы получить выгоду. Кстати, я нашел лазейку — гостиницы. Если у них в фойе поставить витрину с товарами, то можно договориться, чтобы торговая наценка была не более 50%. Для сувенирного бизнеса обычная торговая наценка — 100%.

— То есть от вас не ждать кувшина за 40 тысяч?

— Да, в этот сегмент я не стремлюсь, однако с учетом инфляции — почему бы и нет?!

— Как определить хорошую вещь среди дорогих керамических? Вот перед нами кривая ваза и стоит 40 тысяч. Брать?

— Да никак не определить, это просто вещи для дорогих и крутых интерьеров, для тех людей, которые могут и хотят себе это позволить. Мы иногда смотрим на фарфор и спрашиваем друг друга: «За что? Ну за что?!» За то, что автор дружит с правильными людьми. Ну и за то, что автор умеет продавать и общаться с богатыми. У меня такого навыка нет, к сожалению, я не продажник. Одна моя знакомая ведет в Москве бизнес-тренинги, и я как-то попросил ее научить меня продавать за те деньги, за которые захочу, и так, чтобы человек ушел радостным. Она посмотрела на меня и сказала: «Что в тебе развивать? Чтобы развивать, надо чтобы было что развивать».

Когда я обо всем этом еще не знал, спросил своего друга, который занимается антиквариатом: «А зачем они покупают эти вещи за, в моем понимании, совершенно необоснованные деньги?» Он сказал:

«Ты знаешь, что такое шопинг, на чем он построен? Зачастую шопинг — это когда человек покупает себе что-то чуть дороже или сильно дороже, чем он может себе позволить, и от этого испытывает кайф. Это как наркотик. Так вот я дилер». И он мне рассказывал про бизнесменов, которые каждую копейку считают, а потом приходят и покупают дорогущую хрень.

Вот он умеет с ними общаться. Он как бес вокруг них крутится, змей-искуситель. В общем, это какая-то определенная духовная сфера.

А я продаю, как могу. Но моей семье этого достаточно. Более-менее скромненько живем. Параллельно я строю печорскую мастерскую, медленно, но хорошую и красивую.

— А напомните, сколько вы делаете одно изделие?

— Если кружку, то на весь процесс нужен 21 день. А если говорить про керамиды — это надгробные плиты для монастыря — то три месяца.

— То есть вы еще делаете надгробные плиты.

— Недавно сделал три.

В Печорах у нас есть пещера, и братию хоронят именно там: выкапывают небольшую нишу, и эту нишу закрывают плитой. В древности, веке в XVI, их закрывали плитами, покрытыми зеленой глазурью, — керамидами.

Керамиды — это не просто плиты, это скульптурный рельеф. Работа трудная, сложная. Чтобы ее выполнить, я обращался к скульптору. В итоге получилось очень красиво, но мне вы можете поверить только на слово. Люди, которые у меня их заказывали, просили фотографии плит в социальных сетях не размещать.

— А вы всё еще делаете щанки — специальные сосуды для щей?

— Нет. Раньше у меня было до 70 видов изделий, но сейчас есть ценообразование, и самая ходовая позиция — кружка. Кружка — мерило того, что я делаю. И больше всего поэтому я делаю кружек.

— А изразцы для печей?

— У меня был такой период, это правда. Это было интересно, перспективно. Но из-за пожара я перестал этим заниматься. У меня в 2011 году сгорела мастерская. Причин не знаю.

Денег изразцы больших не приносили: чтобы на этом зарабатывать, нужно производство, либо нужно продавать реально дорого, что в Пскове крайне сложно, потому что уровень обеспеченных людей не очень высокий, и сам народ прижимистый.

Был один случай, связанный с изразцами для печи, который меня немного расстроил. Надо было сделать изразцы для одной молодой семьи. И я им предложил: давайте вы все придете, вместе с детьми, и мы полепим, а потом эти квадратики пойдут на печку. Не просто дядя Юра сделал, а вы, и это навсегда. Хотя это был бы определенный головняк, я был готов пойти на это, потому что это что-то новое и интересное. Но они отказались.

— Кстати, по поводу печей, но про другое. Видела в соцсетях, как люди обжигают керамику в каких-то кубышках с дровами. Это что такое и зачем?

— Да, некоторые художники строят дровяные печи и обжигают в них свою керамику. Только сейчас это печи на большую температуру — на 1280–1300 градусов. Раньше в дровяных печах обжигали преимущественно посуду из красной глины максимум на 1000 градусов. И, когда появилась возможность от таких печей отказаться, от них отказались, потому что в пламенной печи было трудно добиться стабильного результата. А профессионализм подразумевает гарантированный результат: когда ты делаешь, ты знаешь, что будет на выходе. Результат в электрической печи можно просчитать.

Однако те, кто сейчас работают с дровяными печами, часто придумывают целые легенды, говорят, что это особенный обжиг и т. д . Я не очень люблю мистификацию, потому что миф близок к приукрашиванию и обману. Как-то я у одного человека спросил: «Чем вы занимаетесь?» Он ответил: «Щеки надуваем». То есть важничаем. Вот и я так думаю.

Но, как ни странно, мне тоже хочется поработать с пламенными печами, потому что это как стихия, это как идти под парусом. Если работать на дровах на высокий обжиг, то во время обжига изделия немного деформируются и действительно становятся уникальными. И получается такая японская эстетика.

Не так давно проходила прекрасная выставка «Керамика Раку» в Эрмитаже и в Пушкинском музее. На ней можно было посмотреть шедевры такой керамики.

Если попытаться это осмыслить, то представьте, что наряду с дворцовым расписным фарфором в XVI веке появляется, на первый взгляд, очень грубая керамика, на которую смотришь и думаешь: «Ну что в ней такого?» Но потом ты понимаешь, что она настоящая. Это такая эстетика — такой подход: показать красоту материала с минимальной обработкой.

И это действительно круто, когда ты получаешь что-то не потому, что нахимичил, а потому что просто взял глину и сделал чашку. Потом, во время обжига, от огня летит пепел, а пепел работает как глазурь, то есть изделие хаотично окрашивается, и в этом есть красота. И вот конкретно это мне интересно. Просто я не хочу это мистифицировать.

— Хорошо. А какие керамические российские школы вы отметили бы?

— Честно говоря, я не очень слежу за образовательными школами. Есть знаковые фигуры, которые, по сути, занимаются просветительской деятельностью, что важно, потому что мы находимся в некоторой изоляции от мирового керамического сообщества.

Есть, например, Татьяна Пунанс, которая является куратором многих выставок, проводит прекрасные лекции и обучает учеников. Есть студия у великолепной Татьяны Бригадировой. Есть эксперт по японской керамике Анна Егорова. Наверное, многих интересных людей я просто не знаю. Ну и к тому же мой интерес, пожалуй, более практический.

Для примера, есть такой Александр Бердин-Лазурский в Самаре. Он проводит обучение по глазурной химии. Я и сам хотел к нему поехать, потому что интересно. Но недельный мастер-класс у него стоит 40 тысяч. Это без проживания и питания. Недавно написал ему: «Можно я приеду и поработаю гончаром, в общем, „натурой“ отдам?» Он такой: «Нам некогда». Таким образом поездка мне выйдет в тысяч 80. И я стою перед выбором: либо канализацию строить, либо к Саше поехать. Понятно, что с глазурной химией можно и самостоятельно разобраться, но мне же интересно пообщаться!

Но с радостью и восхищением скажу, что те рецепты, которые он протестировал, он выкладывает в своем инстаграме. Мне это импонирует.

В информатике есть понятие «открытый код» — группа людей делает программы и выкладывает их в открытый доступ. Мне нравится, когда мы не всё превращаем в авторские права, а делаем что-то вместе на общее благо. Это здорово, надо лишь преодолеть эго и сказать: я буду жить по своим правилам.

— А вы сами преподаете?

— Сейчас уже нет, потому что я занудно к этому подхожу. Когда у меня были ученицы, я им давал домашние задания и список литературы. Мне казалось это необходимым. Керамика — это не то, чему вы научились от кого-то, а ваше понимание процессов.

— А какие-нибудь мастер-классы в Москве вы можете посоветовать?

— Их полно, и все нормальные. Идите, куда ближе, всё равно получите удовольствие. Это же классно. Берешь фактически кусок земли, потом лепишь, она сохнет, получается предмет, который можно тут же использовать или подарить — ну замануха!

Еще интересно, что даже если все делают одно и то же, всё равно почерк, стиль, понимание мира — это всё отображается в том, что человек делает, и получается особенная вещь.

Когда человек начинает лепить скульптуру, пусть даже анималистику, каждый делает свой портрет. Неосознанно. Попробуйте.

А потом, когда человек что-то поделал руками: слепил, покрасил, достал из печечки, он меняет свое отношение к керамике, видит, в чем разница между заводской вещью и ручной.

Один мой друг был в Южной Корее, и он сказал, что там в каждом доме посуда ручной работы. Для них это важно. Вообще, мекка керамистов — это Южная Корея и Япония, ну и, конечно, Китай, точнее, небольшой город Цзиндэчжэнь, известный как столица фарфора. В Южной Корее керамика поддерживается на государственном уровне, это достояние страны, соответственно, есть специальное образование, там организовывают международные конгрессы, семинары ярмарки, выставки.

А вот как скоро наши люди будут готовы хотя бы к тому, чтобы покупать тарелки не из «Икеи» (они тоже хорошего качества, но заводские), а ручные, я не знаю.

— Значит, Южная Корея и Япония — это столица керамики. А каково место российской керамики в мире?

— Для большого мира российская керамика — это неизведанная территория. У нас есть самобытные авторы, кто-то из них пытается участвовать в международных симпозиумах и выставках. Чтобы в них участвовать, надо определенным образом подать заявку, правильно составить документы. И многие коллеги здесь сходят с дистанции, им просто не до этого. Я один из таких людей. Плюс я занимаюсь керамикой на уровне ремесла. А там это вопрос искусства.

Но чтобы о российской керамике всё же что-то узнали за границей, Татьяна Пунанс с Анастасией Чариной, к примеру, запустили проект по созданию каталога керамистов, работающих в России. Там будут фотографии работ, их описание и творческое кредо мастеров.

— Какое же кредо у вас?

— Очень простое. Я делаю качественные и красивые вещи, доступные обычным людям.