Эмигрантская одиссея на философском пароходе: зачем из нашей страны выгоняли ученых, мыслителей и общественных деятелей
«Дурная повторяемость явления — это и есть то, что Пифагор называет беспредельным. Беспрерывно повторяется акт раскаяния, сожаления или другой эмоциональный акт, и ничего не извлекается из опыта или — ничто не переключает человека, приобретшего этот опыт, в такой регистр жизни, где возможно, наконец, извлечение смысла — раз и навсегда».
Мераб Мамардашвили
Глава 1. Великий голод и Помгол
В 1921 году в поволжских избах ночевал лишь выпадающий снег: зияли глазницы выбитых окон домов, домашние животные и даже соломенные крыши были съедены. Вороны и те опасались подлетать к околице мертвеющего от голода пространства: опухшие от недоедания люди пытались их поймать.
Съедали всё: суррогат из тряпья и навоза, трухлявую кору деревьев, мышей и хорьков, которые прибегали на зимовку в пустые амбары (там грызуны не находили и мельничной пыли).
В деревнях хоронили по 14–15 человек за день. Потом у людей не осталось сил, чтобы выкапывать могилы, и амбары быстро заполнились трупами. В сиротеющих далях началось трупоедство.
«Ели, ели людей. Из ямы таскали прямо мертвых, а то и живых. Пропал — нету. Поймают, зарежут, съедют человека и сами помрут. Страшно по улице было ходить. Сколько народу померло, кто ж их считал. Ямы. Как же их сосчитаешь? Идут или едут, валят туда. Опять кладут, опять кладут».
Из воспоминаний Матрены Харитоновой из села Константиновска Большеглушицкого района
Зима кормила стужей, знойное лето — сухостоем, который выжигал все поля. По сводкам ГПУ, из-за стихийного голода страдали 34 губернии. Счет жертвам шел на миллионы.
Голод в Поволжье 1921–1922 годов
Из-за разрушительных последствий Гражданской войны, засухи, уничтожения денег и торговли и из-за отъема собственности среди населения на европейской части России начался голод. 1920 год выдался неурожайным. Кроме того, крестьяне остались без запасов из-за политики продразверсток — когда государство облагало население налогом в виде зерновых культур и других продуктов. С 1920-го по 1922 год население сократилось на 5 миллионов человек. Если не считать военных потерь, голод в России 1921 года был крупнейшей катастрофой в европейской истории после Средневековья.
Как помочь голодающим
Новости о гуманитарной катастрофе быстро разошлись среди ученых, писателей, социологов, экономистов и других интеллектуалов. Объединить всех для помощи голодающим решились Сергей Прокопович — экономист, министр продовольствия Временного правительства в 1917 году — и его жена Екатерина Кускова.
Мать и первый муж Кусковой умерли от туберкулеза, а сын — от дифтерии. Кускова писала в дневниках: «Теперь смысл жизни мне придется искать одной». Его Екатерина Дмитриевна нашла в бурном революционном потоке. Она познакомилась с Прокоповичем, ездила с ним в Швейцарию, где лечилась от легочного туберкулеза, спорила с Лениным о сущностном значении революции. Кускова утверждала, что страна нуждается прежде всего в экономических реформах.
После одного из таких споров Ленин назвал Кускову предательницей рабочего строя, «вшивой экономисткой» — и затаил занозистую обиду.
Немилость вождя означала, что в его государстве ты окажешься в норе, из которой тебя никто не должен слышать. Но Екатерина Дмитриевна продолжала «искать смыслы».
Отправиться на переговоры с новой властью Прокопович и Кускова попросили своего старого знакомого Максима Горького. 29 июня 1921 года на заседании Политбюро он озвучил идею о создании Помгола — всесоюзной помощи голодающим. В состав Помгола войдут театральный режиссер Константин Станиславский, нарком просвещения Анатолий Луначарский, президент Академии наук Александр Карпинский, благотворительница и политик графиня Софья Панина и многие другие эссеисты, экономисты, аграрии. Комитет возглавил председатель Моссовета Лев Каменев.
Горький думал, что проложил мост между старым и новым, между властителями и креативным классом. Но большевистские «фронтмены» не торопились дружить с «классово чуждыми элементами».
Появление Помгола казалось им попыткой привлечь внимание и помощь западного мира. А напрямую обращаться к сторонникам буржуазии не хотелось: это скомпрометировало бы антикапиталистическую риторику красного государства.
Поначалу Помголу разрешили многое: открывать свои отделения в Европе, приобретать там продовольствие, медикаменты. Активисты договорились с правительством Швеции, поэтому делегация готовилась к поездке в Стокгольм за гуманитарной помощью. Однако почти через месяц Помгол закрыли. Спасать оголодавших людей европейские добровольцы помогали уже без комитета. Одним из них станет исследователь Заполярья Фритьоф Нансен.
«Травите кукишей!»
26 августа 1921 года Ленин направил письмо наркому госконтроля Сталину. Желчно обозвав комитет помощи голодающим «кукишами», он приказал арестовать Прокоповича по обвинению в речах против правительства. Следователи продержали основателя Помгола в застенках три месяца, чтобы за этот срок разобраться в «антигосударственной работе комитета». Газеты получили указание «высмеивать и травить кукишей не реже одного раза в неделю».
27 августа 1921 года Каменев зазвал часть активистов на собрание в подготовленный капкан — сразу оттуда комитетчиков отвезли на Лубянку и в Бутырскую тюрьму. На следующий день газета «Известия» опубликовала постановление о роспуске Помгола.
Следом газета «Правда» написала о связи участников Помгола с Антоновским мятежом. Это одно из самых масштабных восстаний крестьян против советской власти, которое возглавлял бывший эсер Александр Антонов, было внутриполитической раной для нового режима апостолов коммунизма.
Прокопович позже скажет, что, несмотря на шокирующие новости из голодающих губерний, многим членам Помгола было трудно примириться с советским режимом и сотрудничать с ним. Компромисс душил их. Екатерина Кускова уже в эмиграции напишет:
«Конечно, мы критиковали власть на собраньях, ибо считали, что их неразумная экономическая политика привела к катастрофе».
Журналист Михаил Осоргин, активно описывавший работу комитета, также оказался среди арестованных. Перед арестами у него с Екатериной Кусковой состоялся короткий диалог:
— Как думаете, Михаил Андреевич, расстреляют нас?
— Думаю, Екатерина Дмитриевна, расстреляют.
— И я так тоже думаю.
Власти подумывали расстрелять Кускову и Прокоповича, но их спасли протесты путешественника по Заполярью Фритьофа Нансена. Малоизученный герой русской истории, Нансен активно занимался гуманитарной помощью и спасал голодающих. Позже он получит Нобелевскую премию мира. Защита Нансена помогла: 1 ноября 1921 года организаторов Помгола сослали в город Тотьму Вологодской области.
Почему власть разогнала Помгол? Официальная причина — «пренебрежение комитета интересами деловой работы ради участия в контрреволюционной политической игре, которая завязалась вокруг его создания среди заграничных белогвардейцев и вдохновляемых ими правительственных групп Европы».
Казенную многословность можно истолковать однозначно: нельзя допустить, чтобы люди, которым чужды ценности правящей верхушки, были популярны и могли влиять на общество.
Вскоре в документах четвертого отделения ГПУ возникла тяжеловесная запись:
«Задуманный ими план использовать легальную организацию под вывеской Комитета Помощи голодающим в контрреволюционных целях разбит. Работа парализована. Особую опасность теперь они не представляют».
Арестантов вывезли ночью из тюрем, втолкнули в вагон с выбитыми стеклами вместе с людьми, зараженными тифом. Ехали трое суток. Зима свирепствовала, а вагоны не отапливались. Кругом черно, будто в старой печи.
«В российской жизни всегда есть отпечаток власти и никогда нет отпечатка общественной самодеятельности», — эта цитата Петра Чаадаева точно описывает судьбу комитета.
До изгнания из страны Питирима Сорокина, Екатерины Кусковой, Сергея Прокоповича и Михаила Осоргина оставалось 7–8 месяцев.
Глава 2. Хулиганы от метафизики
После революции социально-философская мысль переживала расцвет. Всё дышало культурным ренессансом Серебряного века.
Автономия в издательской деятельности родила россыпь журналов и газет: к 1922 году в Москве и Петрограде насчитывалось более 200 печатных изданий, в них публиковали в том числе философские свободолюбивые статьи. В Москве и Петрограде образовывались философские кружки и собрания.
В квартирах спорили ученые; потолки желтели от дыма сигарет. Писатель Андрей Белый, населивший город в своем романе «Петербург» призраками и сумрачными видениями, организовал Вольно-философскую ассоциацию: тут Блок декламировал стихи, а философ Николай Лосский рассуждал о том, что интуиция — главный инструмент познания.
Академические лекции по философии собирали полные аудитории. В Москве на одной из них философ Николай Бердяев получил скомканную записку из зала:
«Осторожно, пол может провалиться от слишком большого скопления людей».
Николай Бердяев и персоналистический социализм
С детства мальчик Коля Бердяев рос вертопрахом. Помимо легкомысленности и хулиганства, ему были свойственны приступы гнева; однажды он разбил деревянный стул о подростка, который его задирал. Позже он скажет: «У меня была черта самодурства — это русский барский недостаток». Повзрослев, Бердяев останется буйным хулиганом — но уже на поле философии, чем разозлит сначала царскую, а позже и коммунистическую власть.
«В исторической судьбе человека, в сущности, всё не удалось, и есть основания думать, что никогда не будет удаваться», — писал Николай Бердяев о трагедии человека в истории. Во многом таким мыслям поспособствовала насильственная эмиграция.
В 1919 году в Москве Николай Бердяев открыл Вольную академию духовной культуры (ВАДК). Там собирались лекторы-философы Семен Людвигович Франк, читавший курс «Введение в философию», Федор Августович Степун с циклом лекций «О соотношении жизни и творчества», литературный критик Юлий Исаевич Айхенвальд с курсом «История русской литературы». В первом ряду почти всегда сидел соглядатай из ЧК.
Собственного помещения у ВАДК не было, поэтому лекции и семинары проходили в разных учреждениях. Однажды лекторий расположился в помещениях Центроспирта. Газета «Правда» саркастично написала: «Между религией и спиртом всегда была связь».
После выхода статьи куратора ВАДК Бердяева доставили в ЧК на допрос. Человек с остроконечной бородкой представился:
— Дзержинский.
— Имейте в виду, я считаю соответствующим моему достоинству мыслителя и писателя прямо высказать то, что я думаю.
— Мы этого и ждем от вас, — ответил Дзержинский.
«Единственное, что он не услышит от меня — сведения о других людях. Помню, как хитро выведывали про жизнь близких друзей при старом режиме», — подумал Бердяев.
Дзержинский со стальным взглядом выслушал выпады философа против коммунистического режима и отпустил. Пройдет два года, Николая Александровича снова арестуют — и выгонят из страны. Он никогда не был белым монархистом и ретроградом, как, например, философ Иван Ильин (его тоже вышлют на пароходе). Царская Россия для Бердяева — что-то почившее в прошлом под гнетом своего же насилия.
Коммунистический атеизм, по мнению Бердяева, стал расплатой за грехи огосударствленной церкви. Революцию он рассматривал трагически, как роковую стихию апокалипсиса.
Коммунизм философ не принимал:
«Я сторонник социализма, но мой социализм персоналистический, не авторитарный, не допускающий примата общества над личностью, исходящей от духовной ценности каждого человека, потому что он свободный дух, личность, образ Божий».
Образ большевиков для Бердяева уродлив. Он проповедник свободы личности, экзистенциализма, а догматы Ленина о коллективности — это удавка. Свои воззрения Николай Александрович не скрывал ни на лекциях перед аудиторией, ни перед вселяющим страх, словно дементор из вселенной Джоан Роулинг, Феликсом Дзержинским.
«Человеческое сознание перерождается, когда им овладевает идолопоклонство. Коммунизм как религия, а он хочет быть религией, есть образование идола коллектива. Идол коллектива столь же отвратителен, как идол государства, нации, расы, класса, с которым он связан».
Николай Бердяев
Федор Степун и безумие советского бытия
Зиму 1919–1920 года семейство Степун вдесятером пережидало в деревне. На обед полагалось по тарелке «брандахлысту» — супа из свекольной ботвы. Рацион питания поменялся из-за несчастья: однажды на аркане удавилась их лошадь, ее пришлось разделать и питаться конским мясом. Потом Степун с женой пешком пробирались по снежным барханам к железнодорожной станции, чтобы иногда выезжать в город.
Федор Степун руководил Показательным театром в Москве и читал лекции в ВАДК у Бердяева. После одной из лекций Степун с женой Натальей возвращались домой. Улицы Москвы задыхались от мусора. Федор Августович беспокойно озирался из-за снующих хулиганов. Услышал скрип полозьев, он пригляделся и увидел, что костлявая лошадка везет труп извозчика.
«Бежать от страдающей России в благополучную Европу, войти в тихую жизнь маленького немецкого городка и отдаться вечным философским вопросам представляется прямым нравственным дезертирством», — размышлял Степун.
Философ рассуждал и о многомерности человеческого сознания. В многомерность сознания помещалось и желание оказаться в уютной Европе. Потом он корил себя за «малодушные мысли»: для него экзотичность пережитого — важный полигон для творчества. Степун пытался жить в монастыре собственного духа, смирившись с голодной реальностью, и транслировал безумие бытия через постановки в театре и лекции. Из-за этого на него летели доносы в ГПУ.
«Душа за пять последних лет русской жизни окончательно срастила в себе ощущение бытия и безумия в одно неразрывное целое, окончательно превратила измерение безумия в измерение глубины», — скажет Степун уже в эмиграции.
Для него большевизм — географическая бескрайность и психологическая безмерность России.
Степун рассматривал революцию как часть и «культурологического нигилизма Толстого», и «смрадного богоискания героев Достоевского». На выступлениях он говорит, что революция — «исповедь горячего сердца вверх пятами».
Новые властители, по Степуну, сумели оседлать эту ретивость и безудержность, поэтому вождей коммунизма Федор Августович называл эксплуататорами, за что быстро попал в черные списки ГПУ.
Питирим Сорокин и инакомыслие среди преподавателей
В академической среде университетов тоже разгулялось инакомыслие. Так, 21 февраля 1922 года социолог Питирим Сорокин — будущий автор теории социальной стратификации — произнес дерзкую поздравительную речь перед студентами в день рождения Петроградского университета:
«Первое, что вы должны брать с собой в дорогу, — это знание, это чистую науку, обязательную для всех, кроме дураков, не лакействующую ни перед кем и не склоняющую покорно голову пред чем бы то ни было; науку, точную, как проверенный компас, безошибочно указывающую, где Истина и где Заблуждение. Берите ее в максимально большом количестве. Без нее вам не выбраться на широкий путь истории. Но не берите суррогатов науки, ловко подделанных под нее псевдознаний, которые ныне царят».
Речь его получилась морализаторской, почти как Нагорная проповедь, с той разницей, что она была обращена к научному миру. Выступление социолога закончилось под шум аплодисментов. На следующий день газеты остервенело критиковали «буржуазные измышления кучки преподавателей».
Прошлое Сорокина не нравилось власти: бывший эсер, спасшийся от бесшумного расстрела в тюрьме великоустюжского ЧК. К тому же Питирим Сорокин — летописец голодной катастрофы в стране.
В большом научном труде «Голод как фактор» Сорокин с научной позиции описывает влияние голода на поведение людей, социальную и общественную жизнь. Эту работу пытались уничтожить из-за подробного описания трупоедства и бедствий, которые происходили при новой власти. Позже книгу удалось воссоздать.
Политическая элита раздражалась от того, что с молодежью работают инакомыслящие профессора и ученые. И так идеологический контроль над свободолюбивым студенчеством толком не установлен, а тут еще и лекции крамольные читают.
Похожая ситуация была и в Москве, где в МГУ кафедрой философии руководил Семен Франк. Он говорил:
«Стремление внешними, человеческими организационными мерами установить царство Божие на земле не только оказывается фактически неосуществимым, но неизбежно приводит к прямо противоположному итогу — к разнузданию и торжеству сил зла, к некоему царству ада на земле, — эта гибельность утопизма неопровержимо засвидетельствована эмпирически историей».
Франк считал революцию омутом безобразности, а социальную утопию — обманом.
В наши дни о философских идеях Франка, Бердяева, Степуна пишут увесистые научные труды. Вместе с Сергеем Булгаковым, Николаем Лосским, Павлом Флоренским они стали визионерами неохристианской философии.
Кто-то критично полагает, что они модерновые богословы, а не философы в строгом смысле, но в черные списки мыслители попадают не из-за дискуссионного вопроса чистоты философствования. Гуманитарная тусовка была слишком самостийна и чужеродна для коммунистов, она мешала воцарению идеологического контроля.
Все эти события привели к ультимативному решению большевиков избавиться от идеологических соперников. Им было важно подчинить науку и культуру общегосударственной политике.
Глава 3. Изгнание
«Философский пароход» — общее название актов изгнания интеллигенции из Советской России в 1922 году. Из-за идеологического неприятия большевики выслали философов Николая Бердяева, Федора Степуна, Семена Франка, Николая Лосского, Сергия Булгакова и других мыслителей из страны.
«Без подготовки наглупим»
12 марта 1922 года вышла программная статья Ленина «О значении воинствующего материализма». Вождь революции раскритиковал либеральных экономистов и социологов, назвал их крепостниками, а современных философов — «дипломированными лакеями поповщины» и объявил борьбу против «буржуазной идеологии, философских реакционеров со всеми видами идеализма и мистики». Так с 1922 года тайные стражники СССР (ГПУ/ОГПУ/НКВД/НКГБ) получили безграничные полномочия решать судьбы ученых, писателей, поэтов, накинув хомут контроля на интеллигенцию.
Уже 15 мая нарком юстиции Курский получил письмо от вождя:
«Товарищ Курский! По-моему, нам надо расширить Уголовный кодекс! Добавить расстрел за незаконное возвращение из-за границы».
По этому закону охапками будут высылать неугодных профессоров с сомнительной биографией.
19 мая 1922 года Феликс Дзержинский еще не успел проснуться, а ему уже пришло тайное сообщение: «Товарищ Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки наглупим».
В советских газетах запустили кампанию по обличению неугодных. «За современной философской видимостью Франка видна средневековая схоластика», «идеологи ретроградства», «философы для богомольных старух» — это слова из материалов, видимо, заказанных партией и, возможно, даже лично Лениным. Многие профессора и философы получили в газетах ярлык «внутренних врагов».
Идею всеобщего изгнания неугодных позаимствовали из Древней Греции. Эллины практиковали остракизм — превентивную меру, когда человека изгоняли на десять лет из страны, если он угрожал демократическому режиму. Правда, там изгнание происходило после голосования.
Устраивать мясорубку из расстрелов и повсеместных посадок Владимиру Ильичу не хотелось. Тогда большевики еще немного стыдились ассоциаций с отморозками и палачами, накинувшимися на «хилых интеллигентов». Несмотря на антизападную риторику, Ленин не желал, чтобы европейские политики считали его душегубом и дикарем.
Война всё списывает, когда расстреливаешь мятежных белогвардейцев. Но примени подобный акт к известным в Европе профессорам — и тебя сочтут варваром даже братья-коммунисты из других стран! Поэтому Ленин в тайнописном сообщении Дзержинскому указывает, что важно не только «не наглупить», но и выловить всех, кто идеологически влияет на молодежь.
Власть критиковали не только философы и общественные организации, но и экономисты и медицинские работники, что укрепило желание всех их куда-то спровадить одним махом.
«Главной ареной борьбы против советской власти антисоветской интеллигенцией избраны: высшие учебные заведения, различные философские общества, печать, различные ведомственные съезды, театр, кооперация, тресты, торговые учреждения и в последнее время религия. В недалеком будущем при современном темпе развития эти группировки могут сложиться в опасную силу, противостоящую советской власти».
Отрывок из записки следователя ГПУ Якова Агранова, 1 июня 1922 года
Лев Троцкий назидательно ответит американской журналистке Анне Луизе Стронг: «Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны, но они потенциальное орудие в руках наших возможных врагов… Это гуманизм по-большевистски», — добавит с колючей улыбкой второй человек партии после Ленина. По дьявольской иронии, самого Льва Давидовича превратят в изгоя и выгонят из страны через семь лет.
Первыми выслали бывших кураторов Помгола Сергея Прокоповича и Екатерину Кускову 19 июня 1922 года. В случае возвращения их ждал расстрел.
«Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей Родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании».
Николай Бердяев
«Идеологические врангелевцы» покидают Россию
Летом 1922 года Николай Бердяев и Федор Степун встретились в Москве. Большую же часть времени они проводили на дачах, где воздух пахнет яблоками и не так навязчиво маячит красный стяг коммунизма. Бердяев приехал в Москву за книгами, а Федор Августович получил письмо от сестры. Та сообщала, что в московской квартире Степуна прошел обыск без предупреждения. По городу устраивали засады на студенческие кружки — вылавливали контрреволюционную молодежь.
Бердяев рассказал Степуну, что готовится высылка религиозных философов и других людей из научно-просветительской среды. После этой встречи Николай Александрович заглянул на свою квартиру; там его арестовали и доставили в ГПУ.
«С момента Октябрьского переворота и до настоящего времени Бердяев не только не примирился с существующей в течение пяти лет Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности».
Из заключения ГПУ о высылке Николая Бердяева 22 августа 1922 года
31 августа 1922 года в газете «Правда» опубликовали заметку: «Среди высылаемых нет крупных ученых. Принятые советской властью меры предосторожности, несомненно, будут с горячим сочувствием встречены со стороны пролетариата и крестьян, которые с нетерпением ждут, когда эти идеологические врангелевцы будут выброшены». Крестьяне и пролетариат безмолвствовали.
23 сентября 1922 года Федора Степуна с женой Натальей выслали на поезде Москва — Берлин. Степуны уезжали вслед за изгнанным социологом и летописцем поволжского голода Питиримом Сорокиным. Позже Питирим Александрович основал социологический факультет в Гарвардском университете.
Степун смотрел на заплаканные от дождя дали и понимал, что они с женой уже не увидят в живых своих родителей, оставшихся в России. В эмиграции, уже после их смерти, он напишет:
«В Россию же нас тянет потому, что мы не можем убить в себе подсознательного чувства, что, какою бы она ни была, она все-таки своя».
29 сентября из Петрограда отплывал пароход «Обербургомистр Хакен». На борту было около 30 профессоров и философов из Москвы, Казани и других городов. Среди них были Николай Бердяев, писатель и участник Помгола Михаил Осоргин, историк Александр Кизеветтер. 16 ноября выслали пароход «Пруссия» с философами Николаем Лосским, Львом Карсавиным, Иваном Лапшиным, первым директором Пушкинского дома Нестором Котляревским.
Их архивных документов следует, что изгнанию должны были подвергнуться 224 человека.
Чувства у отъезжающих были полярными: ощущение освобождения от государственного мордора и вместе с тем невозвратной потери дома, близких людей. Как признался философ Лосский:
«Германия всё же не Сибирь, но как же чудовищно трудно было оторваться от корней, от самой своей сути, которая умещалась в одном коротком слове — Россия».
Эпилог
Наш дом на чужбине случайной,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружен.Владимир Набоков, 1927
Когда журналистка Нурит Берецки спросила Владимира Набокова, чувствует ли он себя в изгнании, он ответил: «Искусство — это и есть изгнание».
Набоков — сирин (псевдоним писателя; в древнерусском искусстве и легендах сирин — райская птица) русской эмиграции, упорхнувший за три года до всеобщего выдворения в 1922 году. Тогда его отъезд с родителями из Крыма стал незаметным знамением для российских эмигрантов ХХ века. Уже потом его подхватили философскими пароходами и поездами Прокудин-Горский, Бродский, Солженицын, Довлатов и многие другие.
Изгнание и передача интеллектуалов, профессоров, философов в ежовые рукавицы тайных стражников ГПУ/ОГПУ/НКВД/НКГБ — стиль решения проблем, который зародился на стыке 1921–1922 годов. После взрывной революционной попытки избавиться от архаики Россия снова вернулась к властной иерархии, которая ее душила.
Похоже, и по сей день русское сознание не поменялось. В интернет-спорах то и дело всплывает предложение возродить насильственную депортацию, а ответом на критику положения дел часто становится «если вам не нравится — уезжайте».
Плохо государство, главное достоинство которого — возможность из него уехать.