Экзорцизм vs медицина: как врачи в России XIX века изгоняли злых духов холодной водой и почему это не нравилось церкви

Письменные свидетельства показывают, что русские крестьяне довольно часто становились жертвами «вселившейся» в них нечистой силы, это называлось кликушеством, и духовенство, конечно, не могло остаться в стороне: приходилось как-то осмыслять крестьянскую одержимость и работать с ней. Но обязательно ли было приглашать в деревню с кликушами экзорциста или у русских священников были свои, менее радикальные методы работы с бесноватыми? Входило ли это в обязанности духовенства или ответственность лежала на других инстанциях? И что сами крестьяне думали о странной болезни?

Ответы хранятся в многочисленных свидетельствах крестьянской одержимости в России XVIII — начала XIX века, не только церковных. В правление Петра I в дискуссию о кликушах включились и светские судебные органы: именно в то время появились законы о наказании за притворное беснование. А «крестовый поход» врачей во второй половине XIX века и вовсе отменил возможность существования нечистых духов — врачи окрестили кликушество легкой формой истерии. На протяжении XVIII–XIX веков на кликуш заводили следственные дела, а известные врачи писали исследования на основе наблюдений за ними.

Читайте также

Огненные джинны или скрытые дети Евы? Как африканские духи обжились в пустынях Ближнего Востока

Одно такое судебное расследование хранится в фонде Екатеринбургской духовной консистории в Государственном архиве Свердловской области. Этот небольшой документ показывает целый спектр мнений о кликушестве в России XIX века. Оказывается, желающие помочь крестьянам расходились и в том, каковы истоки болезни, и в том, как ее лечить, а распространенный недуг преимущественно крестьянских женщин становился полем идеологического конфликта разных групп российского общества. Посмотрим, как появились кликуши на реке Чусовой и какие версии происхождения и способы лечения предлагали участники чусовского расследования.

Странные происшествия на реке Чусовой

В 1839 году жители уральской деревни Нижней на реке Чусовой пожаловались священнику приходской церкви, что у них появились кликуши. По их «словесному объявлению», «при наступлении болезненных припадков» у кликуш «во всех членах показывались сильныя судорожныя движения и род беснования».

«Резким и внятным выговором» больные «обнаруживали, кто, когда и за что именно отравил» их и кто виноват в этом «страдательном положении». Так как болезнь охватила чуть ли не половину деревни, 44 человека, священники были обязаны разобраться.

Дело быстро дошло до иерея Дмитрия Флоровского, и он сам, как благочинный, отправился в деревню для выяснения подробностей и наблюдения за состоянием кликуш. На месте священник составил подробный рапорт, похожий на репортаж с места событий, и даже приложил к нему медицинский разбор «эпидемии» кликоты, сделанный местным комитетом врачей.

Причина болезни: «отравительные вещества» vs нечистые духи

Дмитрий Флоровский начал расследование с опроса родственников пострадавших и их односельчан о колдунах деревни Нижней. И это было неслучайно. Духовенство в то время было хорошо осведомлено о точке зрения крестьян на происхождение кликоты, и вплоть до начала XX века некоторые из них даже разделяли взгляды крестьян.

В российских деревнях кликушами называли преимущественно женщин с определенными симптомами и похожими историями болезни. В какой-то момент недавно здоровые крестьянки начинали резко недомогать, к этому добавлялись периодические судороги и конвульсии. Наиболее ярким симптомом болезни было специфическое речевое поведение.

Кликуши «кричали на голоса», изображая различных животных, произносили бранные и кощунственные слова и «выкликали» имена испортивших их колдунов.

Это выкликание было связано с теорией происхождения болезни, которая поддерживалась родственниками, соседями, да и вообще всеми деревенскими жителями, — в кликуш вселилось демоническое существо, нечистый дух, «посаженный» колдуном. Виновных в порче выдавало не только выкликание их имен, но и те физические страдания, которые приносила больным встреча с испортившими их колдунами. Кроме того, выдать колдуна мог и сам «сидящий» в испорченных нечистый дух: больные, с которыми заводили разговор соседи, священники, врачи, знахари или приставы, говорили от лица демона, представляясь, рассказывая свою «биографию», срок «сидения» в человеке, называя свой статус и социальное положение и заодно указывая на хозяина, то есть того, кто их «посадил».

В ответ на вопросы Флоровского о виновных в порче крестьяне указали троих подозреваемых:

«Лет двенадцать сильныя подозрения всегда падали на жену непременнаго господина Яковлева работника Тимофея Селянина Евдокию, которая то ли посредством трав или минеральных веществ садила на многих людей и скот наросты (килы) и отравляла птиц, кошок и собак. При страдании от нея многих из жителей и погибели животных тайныя ея действия обнаружились, и жители принуждены двукратно доносить Уткинской господина Яковлева конторе, дабы оная приняла со своей стороны законные меры к удержанию сей чародейки от вредных и гибельных ея действий на людей и безсловесных животных».

Вторую колдунью давно отправили в Сибирь, видимо, не без давления со стороны общины. А про третью ходили слухи, что она знается с нечистой силой.

Болезнь, по словам жителей, появилась неожиданно и это было связано с внезапной активностью всех «чародеек» деревни.

Священник прислушался к мнению прихожан. Со своей стороны он «за необходимое почел спросить жителей, какими средствами достигают чародейки своей цели, как действуют на организм страждущих». Оказалось, что мнения по этому поводу разделились (или же их разделил сам священник):

«Одни говорят: а) может быть, колдуньи действуют посредством отравительных веществ, смешанных с пищею или питием, которыя употребивши, здоровый человек вдруг начинает чувствовать давление под ложкой, тоску, потом производит различныя движения членами, испускает пронзительныя крики и некоторой род икоты, и, наконец обнаруживает сильное негодование на известных знахарей, которых при встрече готов (ежели бы беснующихся не удерживали) растерзать… Другие, имеющие более доверия к знахарям, утверждают, б) что чародеи, состоя в связях с темными духами, не употребляя никаких физических и посторонних средств, будто бы самый воздух подчиняют своей силе, и воля их есть единственный состав всех страданий, которым они по злобе своей подвергают известное лицо. Стоит им только пожелать, и болезненныя явления на человеке обнаружатся».

Такие объяснительные модели колдовства часто сосуществовали в крестьянской среде. С одной стороны, колдун, как человек, знающий полезные и вредные свойства растений и минералов, использует их для того, чтобы избавиться от человека или заставить его страдать. Сам факт колдовства в таком случае может интерпретироваться рационально, как отравление. С другой — связь колдуна с нечистой силой и вытекающие отсюда умения, недоступные обычному человеку: пустить нечистую силу по воздуху в конкретного человека или «в кого попадет». Наличие такого колдуна в деревне представлялось крестьянам очень опасным и предвещало массовые «порчи».

В документах о кликушах деревни Нижней нет описания самой технологии «пускания» демонов. Но мы можем предположить, как это делалось, читая другие документы колдовских следствий XVIII–XIX веков. Почти на век раньше, в 1770 году, ярославская крестьянка Марфа Григорьева показывала Пелагее Никитиной — случайной крестьянке, пришедшей к ней в дом просить милостыню, — как испортить своих односельчанок:

«Незнаемо каких вредных человеческой жизни десети семечков да и корешек дала ей, Пелагее, и приказала она, Марфа, ей под тех женок, [кого хочет испортить], где случится им идти на переход, ис тех семечков, да отломя от того корешка частицу, подкинуть. И как де подкинешь и оне чрез те семечка и корешек переидут то на них дунуть и выговорить их поимянно: „Поди враг Устинью, Акилину и Фетинью диавол“».

Интересно, что в своем рапорте священник Флоровский сначала называет версию с нечистыми духами «неимоверными рассказами» и рассуждает, могли ли здесь «иметь влияние отравительные средства» или же это притворное беснование. Но встреча с самими кликушами резко меняет его взгляд. Наблюдения за их поведением показали ему, что притворщица в деревне всего одна, да и версия с отравлением выглядит не совсем убедительно. В своем стремлении помочь бесноватым Флоровский оказался близок к крестьянскому мировоззрению.

«Прибегают к хитрым чародеям…»

Для крестьян кликушество было повседневным явлением. Но при этом неоднозначным. Наличие кликуш в деревне могло приносить свою пользу. Они проговаривали то, что часто замалчивалось или существовало в обществе в виде слухов и сплетен. Они помогали распознать колдунов и обнажали конфликтные ситуации, выстраивая тем самым определенные иерархии и способы взаимоотношения внутри общины. Фольклорист и антрополог Александр Панченко рассматривает поведение кликуш как материал для исследования «подсознания культуры» — того, что не проговаривается, но программирует смыслы и поведение в обществе. Так, речевое поведение кликуш помогало крестьянской общине разрешать кризисные ситуации и снимать социальное напряжение неэксплицируемым путем.

Появление кликуши в деревне не всегда оценивалось отрицательно. Их могли использовать для гаданий.

Очень ярко описал такой случай в 1868 году камышловский священник в «Пермских епархиальных ведомостях»:

«Когда разнеслась весть, что в деревне Обуховой в Марию Б. вселился дьявол, тогда не только местные жители, но и жители отдаленных селений и даже горожане начали стекаться к ней для ворожбы с разными приношениями. У кого что потеряется, тот, после тщетных поисков потерянного, обыкновенно говорит: „Надобно сходить к бесу, он правду скажет“, — и идет к бесу, кланяется Марии и просит ее, чтобы она сказала, кто вор».

И всё же, несмотря на позитивные функции кликушества, страдание заболевших осознавалось крестьянами как проблема, родственники искали способ вылечить бесноватых, а деревенское общество было занято выяснением истоков болезни, ведь «изгнанные» бесы могли вселиться в других, а колдуны — продолжить порчи.

Намного позже, в 1990-х годах, участники экспедиции факультета этнологии Европейского университета (Санкт-Петербург) в Новгородской области записали красноречивый диалог с демоном, «сидящим» в кликуше:

«„Дак как я уйду?! Я столько лет жил [в испорченной], — говорит [кликуша]. — Да я, — говорит, — еще и не один“. А я [тот, кто ведет беседу с кликушей] говорю: „Как это — не один?“ — „А я, собака и кукушка“. А я говорю: „Дак как… А тебе как помочь? Я говорю, батюшка поможет?“ — „Нет, не поможет“. — „А врач поможет?“ — „Нет, не поможет“. Я говорю: „Дак кто же вам поможет?“ — „Такие люди могут… есть помочь“».

«Такими людьми» были, как правило, те же колдуны, которые «посадили» нечистую силу, или же знахари, специализирующиеся на ее изгнании с помощью особых молитв и заговоров. О привычке крестьян деревни Нижней полагаться на помощь знахарей говорит с негодованием и наш герой, иерей Флоровский:

«Надеясь найти помощь в человеческих средствах, [крестьяне] прибегают к хитрым чародеям, всем известному им деревни Талицы, состоящей в приходе Шайтанской Петро-Павловской церкви, государственному крестьянину Ивану Филлипову Ромашкову, состоящему в связи с нечистыми духами, коих у него во власти находится три, и которыя якобы излечал того ж селения государственного крестьянина Андрея Алексеева Пьянкова жену и Господина Демидова крепостнаго крестьянина Анания Скоробогатова жену Анисию, которые ныне не подвержены беснованию».

А какие способы лечения больных считал эффективными и подходящими к случаю Флоровский?

Тошнота от святой воды и «боязнь святости»

Выбор способа лечения зависел от объяснения природы болезни. У крестьян и приходских священников чаще всего такие объяснения совпадали в одном существенном моменте: в кликуше действовал демонический персонаж. И всё же характер этого существа имел разные оттенки: точно определяемый каноном церкви дьявол или же не имеющий исключительно религиозных коннотаций фольклорный «нечистый дух». Поэтому и способы излечения церковь в лице приходских священников предлагала свои. Они могли полностью отличаться от «народных» или же представляли собой некий гибрид канонических и традиционных крестьянских практик.

Разделение религиозных практик на «официальные» и «народные» в современной антропологии считается условным. В 1995 году американский антрополог Леонард Примиано предложил отказаться от двухуровневой модели, согласно которой существуют «официальные», или «канонические», то есть первичные религиозные практики и «народные», то есть вторичные.

Антрополог ввел термин «вернакулярная религия» для обозначения нового подхода к изучению религии с особым вниманием к индивидуальному процессу веры, ее вербальным, поведенческим и материальным способам выражения, отличающимся от человека к человеку и от группы к группе.

Согласно такому подходу, практики лечения кликушества зависят и от различных способов интерпретации, и от индивидуального отношения к больным и к самому феномену кликушества всех участников сложившейся ситуации.

На мнение Флоровского, безусловно, повлияла встреча с кликушами и беседа с ними. По его словам, их страдания «наведут уныние на самаго строгого наблюдателя». И именно появление священника усугубило их состояние: иерей столкнулся с ярким проявлением кликушества — «боязнью святости». Вот как он описывал одну из таких встреч:

«Не в дальнем разстоянии от занимаемой мною квартиры, я со священником Евгением Оглоблиным… осматривал лес, приготовленный для постройки часовни. Навстречу к нам идет с водою Василиска Захарова селянина жена Параскева, самаго скромнаго вида и по отзывам соседей хорошаго поведения. Издалека увидев нас, переменилась в лице, побледнела, едва с трудом держала ведра с водою, при дергании всех членов едва могла устоять на ногах, однако с слезами и всхлипыванием принужденно подошла к нам обоим для принятия благословения. После сего физические силы ея истощились до такого положения, что она принуждена была прислониться к близ стоящему забору и провести сильныя, первыя пароксизмы болезни. По прибытии в квартиру мою долго плакала и до трех раз Святую воду, и влитую ей в рот, извергала вон со рвотою. Имя нечистому духу, в ней обитающему Плаксивой».

Приступы болезни при встрече со священниками и взаимодействии с предметами церковного обихода — типичное поведение кликуш. Конвульсии, плач и хохот могли быть вызваны, например, причастием, запахом ладана, видом чудотворной иконы или исполнением Херувимской песни во время службы. Для священника Дмитрия Флоровского повышенная чувствительность кликуш к присутствию церковников и вообще любых должностных лиц — одно из доказательств того, что страдающие не притворяются:

Припадки «всегда возобновляются и увеличиваются по прибытии в селение Нижнее кого-либо из начальствующих по делу о кликушах. Одержимые болезненными припадками, не находясь в то время в селении, не видя едущих, не слыша ни от кого о приезде их, иногда разделены десятиверстным и более разстоянием, вдруг чувствуют разслабление во всем составе тела, необыкновенную тоску, начинают плакать и пронзительно кричать, когда целый день бывают совершенно не способны не только к трудным работам, но и к самым легчайшим занятиям. При самой встрече в селении с начальствующими лицами или духовными особами чувствуют к ним отвращение, непреодолимый страх, истерические припадки, то пронзительно кричат, хохочут, икают, а некоторые убегают в домы».

Флоровский уверен, что «бесноватость» и «боязнь святости» можно вылечить только при помощи предметов церковного обихода и регулярного участия в церковных обрядах. Тем опаснее, что страдающие женщины, как он узнает во время расследования, давно не были у причастия и совсем не посещают церковь. Сделать это их не побудил даже приезд «начальства».

«В субботу 12-го числа, почти половина жителей знали уже о приезде нашем и слышали продолжительный звон к малой вечерне, и, видя всегдашнюю нужду в Священослужении, никто не пришел к Богослужению. Жители онаго селения весьма охладели к православной вере, весьма недостаточно любят церковь Божию. Но при таком положении духовнаго их состояния для них [нет] более средств, как читать над беснующимися от прогнания злых духов каноны, совершать молебны, и по умягчении сердец их исповедать и приобщать святых таин, как от всего этого страждущие теперь уклоняются».

В конце концов Флоровский связывает эпидемию кликушества и отказ от похода в церковь, объясняя это распространением еще одной «заразы» — «раскола» и «ереси».

«В недрах Матери Святой Церкви, в Священных ея таинствах нещастные сии должны искать избавления от жестоких страданий своих. Селение Нижнее, хотя не на большое пространство удалено от приходской своей церкви, но в оном с давняго времени существует раскол. Некоторые из страждущих читают по-раскольнически молитвы, вероятно, без начала не приступают к домашним занятиям. При раскрытии существующей заразы в селении Нижнем, и при видимом отвращении больных от Святыни, нельзя удалиться от вопроса: не открывается ли в болезни страждущих тех темных начал, на коих раскол хочет основать свое мрачное здание, поселяя в страждущих начально отвращение к Духовенству и Святыни правоверующия церкви, [чтобы] в последствии привесть болящих, как бы уже предварительно завлеченных, в сети заблуждения, хочет удержать в скрытной своей ереси, подобно Квакерской».

Мнение Флоровского по поводу кликуш деревни Нижней не было радикальным. После нескольких дней, проведенных в деревне, он убежден, что кликуши «заслуживают сострадания» и необходимо принять меры к «возстановлению прежняго их здоровья», и даже считает, что нужно читать над ними каноны «от прогнания злых духов».

Но о настоящем «изгнании» нечистой силы, вселившейся в крестьянок, речи здесь даже не идет. «Изгнание бесов» со стороны церкви для него ограничилось питьем святой воды и наложением крестного знамения. Всегда ли русские священники останавливались на этом?

Практики православных «экзорцистов»

Екатерина Мельникова в исследовании, посвященном ритуалам исцеления бесноватых в России, говорит, что хотя практика экзорцизма была достаточно распространенной и востребованной в России, правила проведения обряда и взаимодействия священников с бесноватыми не были строго определены церковью. Экзорцизм никогда не был официально запрещен (так же, как не был и разрешен), но отношение церкви к кликушеству и чудесным исцелениям от него менялось на протяжении двух веков.

В XVIII столетии духовная элита боролась с суевериями крестьян и относилась скептически к такого рода практикам, так же как, например, к случаям исцеления у народных святынь. А в XIX веке церковь примиряется с народным благочестием, отстаивая «возможность чудесного» в секуляризующемся обществе.

Независимо от взглядов церкви, у крестьян обращение к изгоняющему демонов священнику было так же популярно, как и обращение к знахарям. Конечно, зависело это и от того, служит ли в местной или в соседней приходской церкви специалист, владеющий такого рода техникой. Такой случай встречается в документе более раннего времени — следственном деле 1793 года о крестьянке Владимирского наместничества Мавре Васильевой. Будучи «привороженной» нанятым к ней в дом работником Григорьевым из другого села «за отлучкою мужа», Мавра стала «тосковать и хлеба не есть» и просила избавить ее от болезни самого Григорьева. Проделав по его совету магические манипуляции с хлебом и водой, Мавра почувствовала облегчение. Но позже кто-то «научил» ее, как стать кликушей, видимо, чтобы ее болезнь от порчи перешла в активную фазу:

«Научили ее, а кто — не припомнит, чтоб у колокола с языка скатить воды, и оную выпить, и ты, де, после того будешь имянно [то есть по именам] выкликать, кто тебя испортил, что и она зделав, в самом деле начала кликать и кокушкой коковать, и кошкой мяукать и волком выть, и сабакой лаять, и выкликать на вышеписанного крестьянина Семена Григорьева и тои же деревни крестьянку Татьяну Степанову».

Лечиться пришлось теперь от кликушества. И тут на помощь пришел священник-экзорцист:

«Сказали ей, что в селе Лужинках, поблизости села Пучежа священник кликуш отговаривает, почему брат ее, Васильевой, родной, той же вотчины деревни Холмы крестьянин Григорей Васильев, взял, повез ее в село Лужинки к священнику. Которой, ее связав, начал читать заклинателные молитвы. А она в то время выкликала: „Хоть читай хоть не читай от тебя пользы не будет, а помилует Николай Чудотворец. Ищи в олтаре Николу Чудотворца!“ Что слыша, священник, вошедши в олтарь, нашел на окне небольшей образ Николая Чудотворца и отдал ее, Васильевой, брату, чтоб показал ей, которой она увидя, закричала: „Он, великой угодник!“ А священник, взявши кадило и животворящей крест, и начал служить молебен. Где в то время у ней переходила болезнь, в груди или в животе, священник упирал животворящим крестом. После почувствовала, что у нее за кожей подобно как уж ходит вкруги, после чего разинулся у нее рот, и почувствовала, что она давитца, и что-то такое у ней из гортани выходит, отчего и зделалось ей легче. А образ поставили на налое и начали служить молебны».

Диалог священника и больного, разные формы физического воздействия на «беснуемого», непосредственный отклик «заклинателя» на слова и действия больного — такие черты обряда экзорцизма встречаются и в подробных описаниях психологов начала XX века, изучавших феномен кликушества как форму душевной болезни.

Один из них, Ардалион Токарский, описывает похожую на владимирский случай «ловлю» беса в теле кликуши с помощью помазания елеем:

«Помазываются разные места тела не всегда одинаково. Некоторые считают необходимым помазывать ноги между всеми пальцами, так как нередко бес уходит в ноги… Вообще присутствие беса в той или другой части тела узнается по тому, что больная начинает кричать, что ее жжет как огнем, если в помазанном месте находится бес, тогда как в противном случае отнесется к помазанию совершенно спокойно».

Екатерина Мельникова рассматривает ритуал экзорцизма как диалог священника и прихожан.

Обряд был построен таким образом, что точки зрения на болезнь кликуши и исцелителя, даже если они не совпадали полностью, уживались, перекликались и поддерживались друг другом в диалоге.

Поселившийся в теле человека демон ощущался больным как нечто физическое, переходящее из одной части тела в другую. Для священника такое представление было подспорьем в воздействии на тело «бесноватого» священными предметами. Элементы церковного обряда трансформировались в связи с крестьянскими представлениями о природе болезни. При этом каждый участник обряда мог вкладывать свой смысл в происходящее: для священника это было излечение от одержимости, а для прихожанина — избавление от последствий порчи.

«Псевдоэкзорцизм» врачей

Еще до приезда в деревню Нижнюю иерея Дмитрия Флоровского гражданские власти привлекли врачей и штаб-лекарей завода и близлежащих городов и создали из них комитет для расследования обстоятельств случившегося. В своем рапорте Флоровский эмоционально описывает лечение кликуш этим импровизированным комитетом:

«Какие же средства Комитет врачей употребляет для изгнания из страждущих злых духов? По мнению моему не медицинския, насильственныя, противузаконныя. Ежели по уголовным преступлениям на публичных площадях законами строго воспрещено совсем обнажать женщин, то [почему возможно] при собрании четырех врачей и Уткинскаго прикащика Ивана Китаева в присудствии большаго числа рабочих людей раздевать и оставлять без рубашки женщин и 13-тилетних девиц, держать их с обеих сторон руки и распущенные волосы, потом, вовсе забыв человеколюбие, со льдом смешанной воды из пожарной машины выливать по одной и по две сороковых бочек на каждую страждущую, приказывая держащих оборачивать на все стороны, и направлять биение воды на те места, в коих чувствуют присутствие духа, и язвительными сарказмами спрашивать обнаженных обливаемых: вышел ли нечистый дух? Когда страждущие и принужденные выносить новыя страдания от холодной воды при самом крепком сложении и поддержании посторонних лишались физических сил, падали иногда без чувств, или готовы были пасть, произносили выпытанное признание, что нечистая сила вышла, и они не чувствуют в себе никаких больше прежних болезненных припадков».

Как ни странно, этот жестокий обряд больше напоминает церковные практики экзорцизма, чем те методы лечения, которые избрал и рекомендовал Флоровский. Только здесь инструментом становится холодная вода, а не предметы церковного обихода, а сама техника чем-то напоминает известную водную процедуру, изобретенную французским врачом-психиатром Жан-Мартеном Шарко.

Врачи объяснили выбор метода лечения в своем рапорте в Уральское горное правление. Перебрав различные гипотезы происхождения болезни и причины ее распространения, они остановились на одной — «чистая хитрость» и притворство «ложнобольных» кликуш. При этом они отказались от таких вариантов, как «вредные испарения» болот (ведь на реке Чусовой нет болот), «подозрения насчет грибов или каких-либо ягод и трав», вредных для здоровья, и, наконец, «отравление одуряющими средствами со стороны старух, играющих роль между суеверными крестьянами чародеев». У лекарей не остается сомнений — кликуши притворяются:

их взгляд во время припадков «не выражает того потрясения души, которое хотят произвести с намерением, иные же из них если только видят, что глаз наблюдателя обращается на другаго беснующегося, начинают отдыхать от предшествующего напряжения с тем, дабы при взгляде на них тотчас начать играемую ими роль с новыми силами, и это продолжается до тех пор, пока в самом деле ослабев в силах совершенно успокоиваются, подобно восторженным шаманам».

Интересно и то, что среди больных врачи обнаружили двух мужчин и дали им нелестную характеристику: «один, по-видимому, порядочный хитрец, а другой — довольно глупый, приближающийся характером к женскому полу». Конечно же, о настоящем лечении в таком случае речи не шло, поэтому они решились на меры по изобличению притворщиков:

«И так Комитет… решился для открытия настоящей истины прибегнуть к мерам, которыя самым скорейшим путем обнаружили подложность общаго притворства их… Приказал для вывода надлежащаго результата набрать некоторых из мнимо страждущих в Уткинский госпиталь, где при помощи средств, какия в этом случае признал приличными, имея в виду благосостояние общее, не забывая и человеколюбия как главнаго двигателя его действий, в самое короткое время достигнул выполнением возложенной на него начальством обязанности той цели, которое оно предполагало от него видеть. Следствием этого было, что забранные в первый раз 6-ть человек после хитроведеннаго с ними разговора и воды, пущенной тонкою струею на место пребывания нечистаго духа, сознались чистосердечно, что он их оставил совершенно… после чего потребованы были священники Завадский и села Уткинскаго, которых они сами пожелали, и которым по совершении крестнаго знамения и целования Креста и Евангелия при пастырском духовном напутствовании сознались по совести, что присутствия нечистаго духа в себе более не чувствуют, и что им чрезвычайно стало легко. Какому примеру и прочие приводимые, всего 23 человека последовало, но не прежде, как сделано было медицинское испытание, что явно показывает их намерение избавиться стыда пред людьми и показать, что они действительно были одержимы бесом».

Хотя врачи оценили результаты своего «лечения» как положительные, со слов иерея мы знаем, что этот радикальный способ не помог избавиться от кликоты. Не смог помочь крестьянам и сам иерей, хотя внимательно выслушал мнение каждого.

Колдунов, на которых указали крестьяне, уже даже не думали выдворять из общества (как часто происходило в XVIII веке), а походы к знахарям осудили как «суеверие». Екатеринбургское духовное правление согласилось с тем, что кликуши притворяются, и документы отправили в светские судебные инстанции, повернув преследование в сторону жертв — кликуш.

Как показывает в своем исследовании о крестьянской одержимости в России Кристин Воробек, явление кликушества могло остаться незначительной чертой русской крестьянской жизни, если бы не приобрело большое символическое значение в государстве в период его модернизации, начиная со второй половины XIX века. Кликуши стали играть в пространстве идей и смыслов совершенно разные роли: регулировали отношения в крестьянском обществе, подтверждали возможность чудес и актуальность церковных обрядов в среде духовенства, служили проводниками расширяющих влияние в сельской местности врачей и психологов, становились символом бедной крепостнической или благородной и духовной России для писателей XIX века. Близкий к этому времени документ о чусовских кликушах как раз показывает момент зарождения споров, толков и разговоров о крестьянской одержимости в России.