Русская готика: проваливающиеся под землю храмы, ритуальные убийства и эксгумации алкоголиков как отражение специфики местной религиозности

Завязка истории кинематографична: деревенская девушка пошла к бабушке в соседнее село по узкой тропинке через заболоченную низину (чувствуете зловещую атмосферу триллера?). Нет, убили не ее — но она стала первой, кто обнаружил в той самой низине тело, которое лежало спокойно, никого не трогало, было прикрыто каким-то тряпьем. Девушка решила, что человек просто напился и уснул, и пошла своей дорогой. Чудеса невозмутимости.

Проблемы начались на следующий день, потому что за сутки тело никуда не исчезло, что уже не вписывалось в сценарий «напился и уснул». А когда обнаружилось, что у мертвеца нет головы, происшествие сразу перешло в категорию чрезвычайных и из ряда вон выходящих — со всеми вытекающими последствиями: полиция, специально присланный человек из самого Петербурга, поиски преступников.

Выводы следствия шокировали российскую публику: выяснилось, что убийство было частью древнего культа местного населения.

Отрезать голову, изъять внутренности, выпустить кровь, и все это в ритуальных целях — абсолютная дикость даже для XIX века.

Газетная шумиха была достаточно долгой (какой скандал!), и в итоге чисто юридический прецедент породил уже культурологический вопрос: а что вообще произошло?

Разбирательство (подробно задокументированное) заняло пару лет. В протоколах расследования густо намешаны все краски русской провинции XIX века: территориальные споры, межродовые дрязги и вульгарный национализм — в причудливом сочетании с богословием. Решение суда было достаточно типичным для дореволюционной России, в уголовном законодательстве которой имелась статья за богохульство, — несколько лет каторги для семи человек из ближайшего села. Авторы многочисленных публикаций (адекватные и не очень) еще с десяток лет возвращались к этому случаю — то обвиняя «иноверцев» в непросвещенности и отсталости, то возмущаясь (да как такое возможно в исконно православной России?!), то набрасываясь на тезисы Александра III о полупринудительной русификации коренного населения. Впрочем, чем больше информации появлялось о Мултанском деле (а именно такое название закрепилось за этой историей) — тем запутаннее оно становилось.

Голову потерпевшего то находили, то снова теряли, то хоронили, то откапывали; затем внезапно обнаруживалась вторая голова, да и с самим телом происходили не менее удивительные метаморфозы.

Потом стали припоминать записанные этнографами лет за сорок до этих событий легенды о каких-то тайных культах и их явно недоброжелательных последователях, прячущихся в древних лесах.

Через пять лет после преступления дело пересмотрели и в расследовании поставили точку: никакого ритуального умерщвления не произошло — оно было лишь инсценировано. Убийство, конечно, имело место, как и грубое надругательство над останками, но мотив куда банальнее: обычный бытовой спор перетек в кровавую расправу, а дальше случившееся попытались использовать для решения давних деревенских споров. Просто месть и внутренняя вражда — никакой сакральности. Осужденных даже возвратили с каторги. Но характерный запах остался, и информационное пространство всколыхнулось знатно — детали произошедшего обсуждали еще долго.

Вспомнили их снова и лет десять спустя, когда межнациональная вражда обострилась и дело дошло до еврейских погромов. Однако их мы оставим в стороне: межэтнические конфликты — занятие заведомо сомнительное и достаточно глупое что в XIX веке, что в XXI, и, вообще, не стоит увеличивать количество зла в мире рассуждениями о нем. Поговорим лучше о жертвоприношениях.

У многих может возникнуть вопрос: какие жертвоприношения, вы о чем? В России уже с тысячу лет как укоренилось христианство, которое к подобным развлечениям относится резко негативно, да и, вообще, здесь же не Мезоамерика, где ацтеки не считали зазорным за один день угробить пару сотен человек во славу Вицли-Пуцли. Вопросы «зачем?» и «почему?» в данном случае отпадают как будто сами собой — какими бы ни были цели и причины, сам метод больно уж экстравагантен.

Но если бы все было так просто, Мултанское дело не появилось бы. Конечно же, человеческие жертвоприношения в России не практиковались — по крайней мере ни одного достоверно зафиксированного случая автор статьи вспомнить не может. Но нельзя отрицать и того, что вместе с христианством существовал еще крайне специфический пласт народных верований. Иногда он образовывал с официальной религией настолько странную смесь, что для характеристики сложившейся ситуации представляется уместным особый термин — «двоеверие». Мимикрировавшие под христианство культы, сохранившиеся со времен, которые можно смело назвать незапамятными. Или христианство, успешно их в себя вобравшее.

Некоторые из таких «гибридов» общеизвестны — скажем, празднование Масленицы, которая даже в исключительно религиозной и патриархальной имперской России никого не смущала, несмотря на откровенно странные формы. Сюда же можно отнести менее известные сейчас проявления: пророка Илью русская традиция внезапно наделяет функцией «громовержца», а поминовение Иоанна Предтечи удивительным образом сочетается с чествованием откровенно языческого Купалы. Однако давайте посмотрим глубже и поговорим о совсем уж сокровенных элементах бытовой религиозности.

Жертвоприношения на Руси в какой-то момент перекочевали в разряд суеверий.

Возможно, многие слышали о том, что рассыпавшаяся соль — к ссоре (она же горькая, соленая и вообще вредная). Но избежать неприятностей очень просто — нужно бросить немного специи, попавшей вместо кастрюли со щами на пол или на стол, через левое плечо, где обязательно должен заседать маленький противный демон, который, получив необходимую дозу соли, будет уязвлен и обижен, и зло проиграет. Вполне себе жертвоприношение, да еще и подкрепленное бытовой религиозностью. Достаточно наивное действие, но выполнялось оно, судя по этнографическим материалам, беспрекословно — потому что не требует никаких усилий, зато создает чисто психологическую уверенность в том, что некая абсолютно абстрактная беда была успешно предотвращена.

Здесь же следует упомянуть раздражающую некоторых своей глупостью традицию кидаться мелочью в фонтан или водоем, оказавшись в новом для себя месте, — «чтобы вернуться снова». Своеобразная «дань почтения» самой локации — прикормить парой монеток в знак одобрения. На самом деле корнями эта традиция уходит в седую старину.

Перемещения тогда были предприятием рискованным, и чем древнее эпоха — тем чаще для подобных целей использовалась вода — стихия опасная и неподконтрольная человеку, как и путь по ней. Нужно задобрить и ее, и духов, населяющих пучину, — водяного. Ему грустно и одиноко, и он может напакостить от досады или для привлечения к себе внимания.

А от пары копеек никто не обеднеет. Дядя, я тебя помню — просто дай мне проехать, не утащи меня на дно, ладно?

Впрочем, наладить взаимовыгодные отношения со стихией удавалось не всегда — так и появлялись утопленники. Не потому, что водяной существует (как мы помним, это ставит под сомнение и наука, и христианская религия), а потому, что вода непредсказуема. И если утопленник обнаруживался — то потусторонним силам немедленно приписывали вмешательство в его печальную судьбу. Происками их и попущением Божьим. Так было проще всего объяснить, почему человек жил-жил себе спокойно, а потом взял и утонул. Но если в происходящем участвует какая-нибудь нечисть — с одной стороны, все становится понятно, а с другой — требуются особые меры, потому что раз что-то потустороннее проявило себя однажды, то оно не успокоится, это уж так заведено — вспомним бесконечные повторения в сказках и бесчисленные сиквелы одного и того же хоррора.

Похожая логика прослеживается и в других ситуациях. В описанном выше Мултанском деле жертва не утонула — но ее кончина была явно «неправильной», равно как и место обнаружения тела, что делало происходящее абсолютно демоническим.

Итак, «неправильный» характер смерти свидетельствовал о вмешательстве потусторонних сил, и это мнение было распространено практически повсеместно. Упоминания о ритуалах, связанных с такими верованиями, встречаются в огромных количествах вплоть до XX века. Удивительно: к Владивостоку уже протянули железную дорогу — а рядом с теми же устрашающими поездами люди всерьез судачили о туманных и зловещих перспективах, появлявшихся после обнаружения неизвестного тела или чьей-то «злой» смерти! И ладно бы это мракобесие ограничивалось только обсуждениями — так ведь нет!

Сложившееся в России двоеверие создавало удивительную ситуацию: с одной стороны — набожность и благочестие, закрепленные даже на уровне официальной идеологии, с другой — то, что можно назвать живым и активным язычеством.

И если в Мултанском деле обнаруживается еще и ксенофобский подтекст, то в большинстве случаев его нельзя отыскать даже при самом пристальном рассмотрении: в абсолютно русской деревне русские люди совершают действия, которые иначе как ритуальными не назовешь.

Для аграрного общества, которое и представляла собой дореволюционная Россия, любые неполадки природного характера — катастрофа. Засуха или затяжные дожди в перспективе чреваты локальным апокалипсисом, и это неминуемо требует проведения определенных ритуалов. Когда обычные для таких случаев и социально одобряемые официальные действия вроде молебнов или крестных ходов не помогают — наступает время для более решительных шагов.

В 1873 году целый ряд регионов в Поволжье столкнулся с природным катаклизмом: холодный и засушливый май начал губить посевы. Официальные меры не помогли — и началось самое интересное.

Что удивительного в том, что за полгода до этого два крестьянина замерзли в пути? Случается. Похоронили по христианскому обычаю — и забыли. Снова вспомнили с наступлением небывалых майских морозов.

Когда ситуация стала совсем угрожающей, их тела выкопали из могил и с крестным ходом перенесли в ближайшее болото. Странная и безумная сцена разыгралась в Самарской губернии.

Что символично, той же весной в соседних регионах произошло не меньше трех подобных случаев, и везде были осквернены останки тех, кто погиб от мороза.

Логическая связь очевидна: такая кончина мало чем отличается в бытовом сознании от смерти утопленника, а длительные и неуместные холода увязываются с «неправильным» погребением того, кто «неправильно» же и умер. В мифологическом сознании он «притягивает» холод, и необходимо как можно радикальнее продемонстрировать отказ от соседства с ним. Впрочем, как свидетельствуют данные климатологов, аномальные холода в том году продолжались вплоть до июля. Видимо, ритуальные надругательства над мертвецами не помогли.

Не только окоченевшие односельчане подвергались посмертному преследованию.

В случае аномальной засухи объектом народного гнева становились умершие от «опоя» — излишнего употребления алкоголя. Так, спустя пару лет после событий в Самарской губернии в тех же краях во время экстремальной засухи выкопали из могилы старуху, почившую после десятилетнего запоя, торжественно вывезли гроб на середину Волги и выбросили в реку.

Аналогичные перформансы повторялись в среднем, если верить источникам, раз в пять-семь лет в различных регионах — и это только те, что хоть как-то были зафиксированы. Логика действий и здесь кажется понятной: приютили страдавшего долгое время от алкогольного обезвоживания покойника — навлекли на себя гнев природы в виде засухи — восстановили равновесие путем его утопления. В большинстве случаев информации о том, насколько результативными были подобные акции, нет, но, думается, далеко не всегда их организаторам сопутствовал успех.

Точно так же самоубийцы или неизвестные покойники «вызывали» эпидемии, болезни скота или просто «абстрактные» неурожаи — и боролись с ними похожими методами. Последние сведения о подобных безумных мероприятиях относятся к началу 1910-х. Видимо, потом в условиях плавно перетекшей в пару революций Первой мировой войны стало не до «охоты на ведьм» в лице «неправильных» покойников.

Во всех этих историях очень ярко выражен один мотив — граничащее с религиозным экстазом, исступленное ощущение крайней степени единства человека и окружающей среды.

Возможно, в таком масштабе оно не было свойственно даже древним язычникам — здесь же люди и природа фактически уравнены в своих правах: малозначимые (в контексте вселенной) поступки человека приводят к глобальной реакции со стороны мира, и для восстановления нормальной работы системы также необходимо совершить определенные действия. Выкапывание мертвецов из могил, надругательства, полурелигиозные шествия, за которые их участников запросто могли бы отлучить от церкви, — все это делается с ощущением полной уверенности в необходимости таких шагов и ответственности за них.

Люди, выбрасывающие в реку гроб с умершей от алкоголизма женщиной, свято верят в то, что так они могут спастись от засухи. В свете этого многие парадоксы старорусского общества кажутся абсолютно понятными и легкообъяснимыми.

Исключительную роль в потенциально бесконечном ряду подобных историй играет мифологический сюжет о проваливающихся под землю церквях (автор статьи может назвать его одним из своих любимых в русской бытовой мифологии).

Помимо мотива взаимоотношений человека с окружающим миром и его духовной организации, здесь есть и другая важная линия — христианско-богобоязненная.

Одни исследователи считают этот сюжет простой городской легендой с колоритным антуражем, другие видят в нем попытку через красивый образ описать какую-то скрывшуюся в прошлом катастрофу, третьи… А вот с точки зрения «третьих» мы и посмотрим на эту легенду.

Здесь прослеживается уже знакомый нам мотив — окружающее пространство может «мстить» человеку за неподобающее поведение. Идея чисто языческая: человек и природа в лучшем случае равноправны, а скорее всего, первый даже находится в подчиненном по отношению к ней положении. В том, что здание церкви воспринималось как неотъемлемая и необходимая часть ландшафта, сомневаться не приходится. Это подтверждает и богословский контекст, и само отношение к постройке: достаточно лишь посмотреть на любую древнюю сельскую церковь на фоне окружающего ее пространства, чтобы убедиться, что она вписана в него максимально органично — «как будто тут и была».

Но природа умеет мстить, и истории с надругательствами над «неправильными покойниками» это подтверждают. В христианской традиции церковное здание играет важную (если не ключевую) роль, а потому неподобающее поведение, связанное с ним, становится особенно порицаемым.

Крайняя степень осуждения — демонстративный или не очень уход самой церкви. Что интересно, этот сюжет известен только в православной культуре — нигде больше сакральные постройки не исчезали.

Подобных историй великое множество. Скорее всего, они распространены в каждом регионе России. Даже в Москве есть как минимум одно такое место — озеро Святое в Новокосине. Обычно легенда связывает название водоема с церковью, провалившейся под землю. Когда и почему это случилось — неизвестно, просто провалилась и всё. Впрочем, есть и более очевидная этимология: здесь уже давно существует достаточно крупный храмовый комплекс, а как назвать озеро, рядом с которым стоит сразу пара церквей? Святое, потому что святость — вот она, на самом берегу. Однако давайте отвлечемся от слишком прямолинейного и разрушающего всю сказочность этимологического толкования — и обратимся к легенде.

Итак, почти все истории об исчезающих церквях в конце концов сводятся к одному: храм провалился под землю.

Но в этих сказаниях финал не так важен — намного интереснее основной сюжет, то есть вопрос, что заставило сакральное здание уйти под землю? И здесь появляется несколько очень близких мотивов.

Первый из них — назидательный и высокоморальный: церковь провалилась за «грехи людские». Он идеально укладывается в логику нашего разговора — природа наказывает за неподобающие действия. Особым очарованием наполнены детали, повествующие об этих проступках. Так, например, в одном из вариантов жители деревни вели себя нечестиво, в храм приходили только для вида, а в конце так и просто перестали там появляться. Тогда церковь исчезла, ну а вместе с ней — и вся благодать. Согласитесь, сюжет грозный и даже хтоничный.

Есть и более развернутая версия. Однажды в церковь на престольный праздник никто не пришел, потому что на улице была гроза, — напрасно служители отчаянно звонили в колокола, зазывая люд, все прятались по домам. Утром же обнаружили, что храма нет.

Моральный подтекст истории очевиден: вера сама не появится, и благодать из ниоткуда не прольется — за ней прийти надо, пусть даже и в грозу.

В другой версии легенды речь идет о настоящем должностном преступлении. Как-то раз священник вместо того, чтобы вести вечернюю службу, ушел развлекаться с молодой девицей (а в одной из вариаций — так и вовсе предался плотским утехам прямо в храме). Когда он вернулся — церкви уже не было. Можно себе представить, как стыдно ему стало после случившегося.

А вот вариант, встретившийся автору лишь раз, — но и этого хватило, чтобы вызвать у него особую любовь к сюжету с исчезновением храма. Сама картина происходящего очень выразительна и поражает своим эпическим размахом. Однажды в церкви во время праздничного богослужения подрались прихожане. Все, массово. Постройка незамедлительно провалилась под землю, погребя с собою и участников мордобоя. Ибо не место это для рукоприкладства. Сцена драки в церкви с последовавшим погружением ее под землю заслуживает того, чтобы стать сюжетом эсхатологической драмы.

Но подобные события далеко не всегда связаны с наказанием — иногда, наоборот, они становятся актом спасения. Наиболее показательный пример — известная легенда о граде Китеже, который якобы провалился под землю, когда его попытался осадить кто-то агрессивный и нечестивый. Впрочем, чаще всего в качестве потенциальной угрозы называются монголы, а сам мифический населенный пункт географически связывают с многочисленными местами атак во время ордынского ига. Есть основания полагать, что в этих историях нашел отражение как раз мотив переложения катастрофы в легенду, о котором мы говорили ранее: известно, что один лишь первый поход Батыя привел к уничтожению нескольких десятков городов, местонахождение части из них до сих пор определено только очень условно. Однако этот сюжет будет недостаточно хорош, если не вспомнить одну экстравагантную версию, где главным героем становится… Наполеон.

Итак, однажды Бонапарт распорядился привести в церковь лошадь. Зачем? Да низачем, нужно просто принять это как должное и неизбежное. После того, как приказ был выполнен, церковь немедленно ушла под землю. Вместе с лошадью. В назидание предкам и потомкам.

Третья большая группа историй о проваливающихся храмах связана с проклятьями, которым в мифологическом сознании отводится исключительная роль: они становятся наиболее простым и действенным способом наказать обидчика. Но зачем проклинать церковь? Оказывается, есть причины.

Сюжет очень прост: ночью не то в храм, не то в монастырь начинает стучать человек (один или несколько — не важно) и просить о помощи. Хотя бы впустить внутрь. Под каким-то странным предлогом в церкви отказывают; тогда раздосадованный путник остается один на один с преследователями. И незамедлительно гибнет — не то от рук разбойников, не то от холода. Но перед смертью проклинает церковь за то, что ее обитатели не оказали ему помощи, хотя, казалось бы, кто, если не они? После чего здание проваливается под землю — потому что не выполнило своей функции и становится «неуместной в пространстве».

К этим историям нередко добавляется вполне предсказуемая деталь: на месте, где находилась церковь, пытаются проводить раскопки. Конечно же, любительские и «по горячим следам». Иногда постройку удается вырыть, и в ней даже видны люди. Но всякий раз она проваливается еще глубже. Потому что не надо копаться в прошлом.

Есть еще одно объяснение этого сюжета, которое стоило приберечь на самый финал. Оно универсально: и Мултанское дело, и страх перед стихиями, и разграбление могил, и уж тем более исчезающие церкви — все можно объяснить очень емко, очень по-русски — и оставляя при этом открытой дверь для любых трактовок.

Некоторые подобные истории заканчиваются всего тремя словами. И после них уже нечего добавить. Будет правильным завершить ими и эту статью:

«Так было нужно!»

Впрочем, раз уж мы начали с разговора о Мултанском деле — стоит к нему вернуться. Во-первых, из всех приведенных историй эта максимально достоверна и даже задокументирована. А во-вторых, в любом хорошем детективе в конце выясняется, кто же убийца.

Как уже говорилось, несмотря на то, что несколько человек были осуждены, повторное расследование показало, что жертвоприношение вовсе ни при чем.

Имена убийц стали известны через два года, однако назвали их только в 1932 году. Это были два жителя соседней деревни Анык, принадлежащие к другой этнической и религиозной группе. Они сознались на исповеди, что совершили убийство и инсценировали жертвоприношение для того, чтобы местных удмуртов выселили и жители их деревни смогли присвоить себе поля вокруг Мултана.

Но фокус не удался.

Однако даже после таких заявлений тема жертвоприношений продолжала волновать умы — теперь уже нескольких священников, занимавшихся этнологией. С их точки зрения, целью подобного ритуала была «очистка воды» — попытки защитить деревню от холеры, вспышки которой возникали в округе. Якобы по поверьям, бытовавшим в Мултане и окрестностях, вода становится безопасна для питья, если в ней утопить человеческую голову. И немедленно вспомнили еще несколько историй с отрубанием головы в Удмуртии (впрочем, никаких документальных подтверждений на сей счет не сохранилось). Сторонников этой версии не смущало, что отсутствие религиозных мотивов в убийстве было уже даже официально доказано и юридически признано. Крайняя степень глупости и упрямства? Возможно. Но если вспомнить замечательное объяснение «Так было нужно!» — все становится на свои места.