«Надо заново проходить все свои этапы». Как академический художник Александр Рубцов уехал в Африку и стал «певцом Туниса»

Александр Рубцов родился в 1884 году в Петербурге, с детства путешествовал и учился рисунку и живописи. На него повлиял художник и преподаватель Ян Ционглинский (1858–1912) — вместе с женой, художницей Екатериной Вахтер (1860—?), он воспитывал Рубцова. Образование, окружение и обстоятельства обещали ему прочное будущее: он брал уроки у знаменитого педагога Павла Чистякова, во время учебы пересекался как с заказчиками из императорской семьи, так и с будущими авангардистами, часто бывал за границей.

Чистяков воспитал самых разных мастеров от Ильи Репина до Михаила Врубеля, а соучеником Рубцова некоторое время был Павел Филонов.

Также в мастерской Ционглинского он общался с будущими участниками авангардного «Союза молодежи» — Михаилом Матюшиным, Еленой Гуро, Варварой Бубновой и другими. Поражает и география путешествий Рубцова: уже в 1899–1903 годах он вместе с Екатериной Вахтер и Яном Ционглинским ездил в Крым, Варшаву, Вену, Венецию, Мюнхен, Финляндию, Париж. Позднее художник начал даже вести дневник путешествий — на французском языке. В одной из парижских поездок он побывал в мастерской Огюста Родена (1840–1917).

Если углубиться в этот период жизни Рубцова, можно собрать мозаику из пересечений людей и событий, вроде той, что можно увидеть в книге Флориана Иллиеса «1913. Лето целого века», где рассказывается о ключевых героях европейской культуры и истории XX века, когда они еще не стали таковыми, а многие трагедии еще не случились: Адольф Гитлер был художником, Иосиф Джугашвили скрывался в Вене. Даже Первая мировая еще не началась. Рубцов развивался как человек мира и европейский художник с академическим базисом; если тот же Павел Филонов, побыв немного вольнослушателем в Академии, бросил это дело, то Рубцов получал и приглашения участвовать в импрессионистских выставках, и похвалы Академии, и заказы на картины.

В 1911 году президент Академии, великая княгиня Мария Павловна, заказала ему картину с изображением интерьера столовой ее дворца. Бывал художник и на вечерах императорского двора — жизнь российской императорской фамилии он сравнивал с «пышностью властителей Востока», контрастирующей со «сдержанностью и умеренностью Запада».

Летом 1912 года Рубцов работал в имении князя Павла Голицына Марьино в Новгородском уезде, написал картину Empire («Интерьер в стиле Империи») и получил за нее гран-при на академическом конкурсе, звание художника по живописи и право на четырехлетнюю пенсионерскую поездку за границу с 1 января 1913 года по 1 января 1917-го. Добавим, что пенсионеры Академии освобождались от воинской службы — это важно в контексте Первой мировой. В конце декабря 1912 года умер учитель Рубцова Ян Ционглинский, художник помогал с описью имущества в мастерской на Литейном проспекте и вскоре уехал в путешествие. Уже в 1913 году, попав ненадолго в марокканский Танжер, Рубцов задумал посвятить второй год поездки Тунису — тем более, что Ционглинский до него побывал в тех местах, и Рубцов знал работы учителя.

В конце 1913 года Рубцов попросил у Академии разрешения вернуться, чтобы помочь организовать посмертную выставку Ционглинского и издать сборник афоризмов «Заветы Ционглинского». Сейчас это небольшое антикварное издание (в нем сорок шесть страниц) можно недорого купить у петербургских букинистов. В том же году Рубцов отчитался перед Академией о первом годе пенсионерства, причем ему сообщили, что из-за того, что он не работает над исторической картиной, как было положено, срок поездки могут сократить.

Закончив дела, Рубцов продолжил путешествие. 1 апреля 1914 года он прибыл в Тунис, предполагая позже оттуда съездить в Версаль для работы над исторической картиной для Академии. Но началась Первая мировая, и поехать во Францию не получилось. Рубцов написал об этом в Академию и продолжил изучать Тунис.

В 1915 году он еще не предполагал, что связь с Россией порвется совсем, и отправлял в Академию фотографии своих работ. В конце 1915 года Рубцов поселился в Тунисе (городе) в мастерской на улице Аль-Джазира, 33. Этот дом стал его постоянным тунисским адресом.

Здание находилось на границе арабской и европейской частей города. В конце 1916 года он просил Академию продлить его содержание за границей, но денег ему не выделили. Поэтому с начала 1917 года он счел себя свободным от обязательств, продолжил путешествовать по Северной Африке и работать. В этом же году он написал: «Я приехал в Тунис всего на несколько месяцев и остаюсь здесь на всю жизнь. Человек предполагает, а Бог располагает».

Рубцов не жил прошлым, не ностальгировал бесконечно о России, как многие русские литераторы в эмиграции. Не было у него и мнительности, которая часто мешает творческим эмигрантам прижиться на новом месте. Следы ностальгии можно усмотреть разве что в поздней дневниковой записи: «Вот уже много лет я констатирую, что напачкал много квадратных метров холста и посетил достаточно много прекрасных стран, чтобы получить право спокойно отдохнуть в своей могиле. <…>

Как старое мясо, начинающее гнить, требует для сохранения положить его в холодильник, так моя оболочка блуждает по земле более шестидесяти лет и также требует, чтобы ее охладили до ледяной температуры».

В этой цитате есть приземленность и физиологичность, которой не ждешь от художника-ориенталиста или импрессиониста, каким может показаться Рубцов.

Оставшись в Тунисе, он внимательно его изучил и искренне полюбил. Сегодня его подход назвали бы интеграцией. Когда в декабре 1920 года в Бизерту пришла Русская эскадра (корабли Черноморского флота Российской империи) с белогвардейцами из Крыма, некоторые из которых тоже осели в Тунисе, но Рубцов не много с ними общался.

Его живопись и записи, посвященные Северной Африке, не похожи на романтический ориентализм европейцев. В работе Рубцова удивляет эмпатия и умение ценить то, что есть вокруг. В 1918 году он путешествовал по южному Тунису и описал оазис Зарзис, пальмовые рощи, спускающиеся к морю, розовые ракушки, конические губки, светлые ночи на острове Джерба. А в Порто-Фарина художник нашел миндальные деревья, которые потом будет писать каждую зиму. Его портреты местных жителей напоминают этнографию Василия Верещагина (1842–1904), разве что у Рубцова не чувствуется дистанция, условность экзотики художников-ориенталистов, считываемая сегодня как колониальная оптика. Даже для Верещагина Восток был фактурой, которую он показывал на выставках в Европе, России, США. Для Рубцова Тунис стал домом, он вжился в этот край, даже стал называть себя на арабский манер Искандером.

Но не стоит думать, что «на всю жизнь» оставшись в Тунисе, Рубцов жил исключительно в Северной Африке и занимался только пейзажами. Зарабатывал он тем, что писал портреты на заказ, есть у него и соблазнительные ню. Он ездил в Европу, часто бывал во Франции, посетил Болгарию и Югославию, работал в Стамбуле и Малой Азии. Регулярно выставлялся в Тунисе, его знали французские и британские чиновники. Тунис в это время был французским протекторатом, так что связи с Европой были налажены. В этом смысле художник остался, насколько было возможно, человеком мира. В 1924 году Рубцов получил французское гражданство и с тех пор называл себя «французом, родившимся в Петербурге». Во время одной из поездок, когда он посетил Венецию, Вену и Венгрию, он встретился с княгиней Александрой Голицыной (1857–1937). Она рассказала о смерти в 1924 году его матери и бабушки, живших вместе с Екатериной Вахтер недалеко от усадьбы Марьино, где когда-то работал Рубцов. Марьино к тому времени стало историко-бытовым музеем.

Здесь опять скажем, что художник не жил прошлым. На выставке работ Рубцова из собрания Меди Дусса весной 2022 года в Русском музее показывали документальные кадры с художником в Тунисе: на них улыбчивый человек плескался в море и бегал по побережью. Благодаря жизни в Тунисе изменилась и живописная манера Рубцова. Заметно, как постепенно рука у него становится легче, цветные тени — органичнее. В дневнике он писал, сколь многому его научил тунисский свет. Чтобы увидеть трансформацию академического художника, можно сравнить работы Рубцова с улицами Туниса или оазиса Зарзис с живописью Василия Поленова, который ездил в Палестину и Египет. Поленов был отличным колористом (он учил в том числе Константина Коровина), который также умел чувствовать натуру. И в его вещах больше академической тяги к композиции, поиска драматургии, которая у Рубцова со временем превратилась в порхание красочных мазков.

Его, петербуржца, всегда впечатлял юг, и однажды он написал, что фактически заново учится живописи в местных условиях. И его волновала не только природа: он искренне переживал за местную культуру.

В 1938–1940 годах Рубцов написал для журнала Tunisie серию очерков о том, как на аутентику Туниса наступает европейский модернизм.

Очевидно, культура этой страны была для него чем-то большим, чем «экзотика». Уже перед смертью он писал в дневнике: «Со времени поселения на улице Аль-Джазира я начал ощущать недостаток своих знаний в рисунке и живописи, и в дальнейшем, к 1944 году, все более убеждался, что не умею ни рисовать, ни писать, и надо заново проходить все свои этапы».

Если вы привыкли к броским работам Анри Матисса (1869–1954) на тему Северной Африки, Александр Рубцов вам, вероятно, покажется не таким впечатляющим. Но если вдуматься в содержание его живописи и путь художника — это нечастый пример космополитизма и второй жизни после вынужденной эмиграции. Хоть он и решил, что «не умеет писать», он связал несколько культур. Рубцова сегодня почитают в Тунисе и помнят во Франции. Россия немногое знает об этом петербуржце, который волею судеб стал «певцом Туниса». Тем не менее, умирая в 1949 году в Тунисе от туберкулеза, художник в бреду говорил только по-русски. В XXI веке его история выглядит примером того, что даже оставшись без родины, можно не зацикливаться на исторических трагедиях. В таких условиях тоже можно увидеть и полюбить мир вокруг себя.