Русская пустота
Мы привыкли слышать разговоры о перенаселении и шутить о том, что некоторые мегаполисы скоро станут размером со всю страну. Однако мало кто обращает внимание, что многие населенные пункты по всему миру сокращаются, а не растут. Еще реже говорят о пустующих пространствах между городами, в которые мы сегодня заглянем вместе с антропологом и режиссером Дианой Мацепуро.
Как рождается пустота
После Чернобыльской катастрофы 1986 года много говорят о «зоне отчуждения», территории площадью 30 километров вокруг руин атомной электростанции, и городе Припять, ближайшем к Чернобылю и полностью расселенном. Но были и другие зараженные районы, находящиеся значительно дальше от эпицентра катастрофы, например, пограничная зона России и Белоруссии. Лишь через полгода после аварии этот регион официально признали пострадавшим от радиоактивного облака, и местные власти разделили его на несколько зон.
В зонах обязательного отселения жители были вынуждены покинуть дома, а в зонах с «правом на переселение» — например, в Клинцах, небольшом промышленном городе в 307 км к юго-западу от Чернобыльской АЭС — людям оставили выбор: уехать или остаться. Бывшие оживленные транспортные узлы и индустриальные центры опустели.
Пострадавшие от чернобыльских осадков территории лишь один пример запустения, которое распространяется по Восточной Европе и другим регионам мира в результате экологических катастроф (таких как Чернобыльская), политических катаклизмов (например, распада СССР), усугубления деиндустриализации, депопуляции и эмиграции. Запустение и то, что остается или образуется на этих территориях, изучает антропология пустоты.
У истоков изучения процессов запустения в Восточной Европе после распада Советского Союза стоит антрополог Даце Дзеновска. В рамках проекта Emptiness Дзеновска рассматривает трансформацию отношений между людьми, территорией, политической властью и капиталом в регионе.
Даце Дзеновска отмечает, что пока мегаполисы продолжают расти, небольшие города и деревни, расположенные вдали от экономических центров, стремительно теряют население и инфраструктуру. Эти территории остаются вне привычных циклов капитализма, и для их осмысления не существует подходящих рамок. В результате разрыв между пространствами, где сосредоточены социальные и экономические связи, и территориями, где они размываются, становится все глубже.
Постсоветская пустота — далеко не первый случай в мировой истории, когда территории стремительно пустеют.
Например, после падения Священной Римской империи города также начали приходить в упадок. Если в III веке до н. э. население империи составляло от 59 до 76 миллионов человек, то спустя 500 лет, в условиях перенаселенности, высокой смертности и антисанитарии, численность городского населения резко сократилась, а смертность превысила рождаемость. Храмы и административные здания пустовали, а люди использовали их в быту, оставляя там, например, белье для сушки.
И хотя сам феномен запустения совсем не нов, но жизнь в условиях пустоты для человека становится радикально новым опытом на разных уровнях (экономическом, социальном, эмоциональном).
Воображаемая география
В 1989 году Советский Союз занимал третье место в мире по численности населения, уступая лишь Китаю и Индии. Согласно переписи, в СССР проживало 286 миллионов человек. Огромная страна включала в себя 15 республик, 14 из которых после распада СССР в 1991 году стали независимыми постсоветскими государствами.
После распада последовали экономические кризисы, массовая эмиграция и снижение рождаемости — характерные последствия любой экономической нестабильности. Произошли значительные демографические изменения, особенно в сельской местности, которая начала стремительно пустеть.
Все эти процессы, стремительно охватившие постсоветское пространство, можно рассмотреть через призму неопределенности — состояния, возникающего в моменты радикальных перемен и сопровождающего переход от одной системы к другой. Антрополог позднего социализма Алексей Юрчак связывает это состояние с понятием «вне» — глубоко укорененной в российской истории неопределенностью, выражающейся в том, что страна оказывается ни полностью Западом, ни полностью Востоком, ни Европой, ни Азией.
Сегодня это ощущение утраты и подвешенности физически воплощается в исчезающих ландшафтах и пустеющих городах, которые, вопреки глобальному тренду урбанизации, скорее сжимаются в связи с наплывом нового населения, а не растут.
В книге «Все было навсегда, пока не кончилось», посвященной парадоксам позднего социализма, Юрчак объясняет концепцию «вне» на таком примере:
«Использование Инной понятия „вне“ указывает на особую форму сосуществования с системой, при которой человек остается в ней, но в то же время остается относительно „невидимым“. Он использует поведенческие стратегии, которые не вписываются в бинарную логику „за“ или „против“ и не могут быть полностью включены в рамки официального дискурса».
Юрчак рассматривает двусмысленность как способ существования одновременно «внутри и вне» определенного контекста — например, авторитарной системы СССР. Иногда это называли «внутренней эмиграцией», то есть физическим пребыванием в стране, но отказом от полного вовлечения в окружающую реальность. Таким образом, двусмысленность всегда была и остается стратегией адаптации к условиям, навязанным политическими и экономическими кризисами.
Такой способ жизни в постсоветском пространстве составляет значительную часть невидимого человеческого опыта. Например, жители пограничной зоны России и Белоруссии, пострадавшие от чернобыльских осадков, или люди, оставшиеся в опустевших регионах после распада СССР, оказались вне мировой капиталистической системы.
Пограничный город Клинцы, который стал местом действия моего документального фильма, сначала пострадал от радиоактивных осадков, что привело к оттоку населения и специалистов разных сфер, включая врачей. Те, кто решил остаться, до сих пор вынуждены обращаться за медицинской помощью по ряду направлений в ближайший областной центр. Зараженный город, когда-то стоявший перед угрозой расселения, оказался экономически невыгодным для финансирования и развития.
Позже, с распадом СССР, восемь градообразующих предприятий были переданы в частные руки и закрылись. Также закрылись учебные заведения, готовящие профессиональные кадры для этих предприятий: училище и текстильный техникум. Районный промышленный центр стремительно пустел, так как абсолютное большинство жителей остались без работы и возможности ее получить.
Это фактически исключило их из системы циркуляции капитала, но в то же время заставило приспосабливаться — работать вахтовым методом в Москве и других крупных городах, переориентироваться на создание локального бизнеса в сфере товаров и услуг.
В фильме я обратилась к истории своего отца, который родился и вырос в городе Клинцы. Он делится опытом столкновения с запустением, и вместе мы впервые отправляемся в дом, где прошло его детство — дом, который много лет назад он передал муниципальным властям в рамках программы переселения из зон, загрязненных радиацией.
Ощущение пустоты в таких регионах Даце Дзеновска называет состоянием жизни «между смертью старого мира и рождением нового». Однако, несмотря на исключение из мировой капиталистической системы, образ жизни людей формирует новые пространственные и временные реальности (представления о мире, правила жизни и поведения), существующие за пределами контроля.
Как отмечает Даце Дзеновска, пустота никогда не бывает по-настоящему пустой — она создает новые формы жизни, новые способы восприятия времени и пространства.
В Клинцах, например, существует местная система определения «чистых» лесных зон, где безопасно собирать грибы и ягоды. Эти представления нередко противоречат официальным данным властей о радиационной обстановке в регионе. Неформальная информация имеет большее значение в повседневной жизни местных жителей, чем любые государственные заявления.
Размышляя о новых формах жизни в пространствах запустения, неизменно возвращаешься к понятию дома как убежища, свободного от давления авторитарного дискурса. В таких пространствах людям не нужно демонстрировать лояльность системе, подчиняясь ритуалам, но если они это делают, то по собственной воле.
Как отмечает Алексей Юрчак, такие новые формы позволяют людям жить «внутри системы» и выполнять предписанные им практики, сохраняя при этом собственные представления о том, как, например, минимизировать последствия радиационного заражения.
Неоднозначность, неопределенность и пустота — все это последствия положения постсоветского пространства в стремительно меняющемся мире, балансирующем между социализмом и капитализмом, между индустриализацией и ее упадком.
Постсоветская пустота — не уникальное явление, но оно дает нам ключ к пониманию того, как государство пытается поддерживать чувство принадлежности и как люди теряют это чувство, если знают, что не могут вернуться домой — просто потому, что инфраструктуры для этого больше не существует.