Старый новый Санта. Как новогоднее кино Голливуда отражает древний миф об обновлении мира

В древности наступление нового года определялось временем завершения сельскохозяйственных работ. В Италии или Франции это был ноябрь, в Финляндии или скандинавских странах — октябрь. Занятость зависела от смены сезонов, где центральной точкой был Новый год — момент завершения одного трудового цикла и наступления другого. Там, где зима отличается от лета, новогодние праздники и подготовка к ним приходились на холодное время года. Урожай собран, домашний скот укрыт в тепле — самое время отдохнуть, заняться домашними делами, готовиться к следующему трудовому циклу, а значит, призывать хорошую погоду, надеяться на благополучие, желать здоровья себе и близким, менять старое на новое, гадать на лучшее. С распространением христианства даты и обряды новогоднего цикла слились с рождественскими торжествами, перенеся туда накопленный за столетия опыт верований и ритуалов, главными из которых до сих пор считаются ожидания перемен и обновления. Как бы ни боролась с этим церковь, образ Рождества во многом отражает следы обрядности дохристианских новогодних празднований. Ритуалы видоизменяются, но до сих пор остаются востребованы и имеют свои отражения в массовой культуре и, конечно, в голливудском кино.

Новый Новый год

Недавно Совет США по сохранности фильмов пополнил коллекцию Национального реестра, в которую входят кинокартины с признанным эстетическим и историческим значением, тремя ранними эпизодами «Звездных войн», «Кошмаром на улице Вязов», «Властелином колец» и «Валл-И». Дарт Вейдер, Фредди Крюгер, Братство кольца и самоотверженный пиксаровский робот приравнены к культурным героям и арт-сокровищам. Эти персонажи оставляют свой след в бытовой мифологии, и всё отраженное в них фиксирует момент, в котором фэнтези наполняется аллюзиями на реальность, где иносказание выбирается как единственный возможный прием ошеломления зрителя. Как и тысячи лет назад, сказка — добрая или страшная — вмещает в себя человеческие озарения и заблуждения, надежды и страхи.

В этом же списке среди серьезных исторических и психологических драм значится и американский традиционный телевизионный рождественский хит Фрэнка Капры «Эта прекрасная жизнь» (1946), с которого можно вести отсчет всей чехарды рождественских и предновогодних мелодрам и комедий, призывающих ложносентиментальный дух Рождества и зовущих покупателей на распродажи.

В основе «Этой прекрасной жизни» — рассказ американского писателя и историка Филипа Ван Дорена Стерна «Величайший подарок» (1939), напоминающий перевернутую версию другого классического рождественского сюжета о ростовщике Эбенезере Скрудже из сказочной повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь» (1843). Героя Диккенса несколько предпраздничных ночей посещают разнообразные духи, совестя за скупость и жадность, которые сковывают его прагматичную душу до такой степени, что кроме денег Скруджу ничто не дорого. Благодаря фантастическим приключениям, в которых он возвращается в детство, заглядывает в будущее, видит и ощущает нужды или радости людей, лишенных богатства и вместе с тем свободных от его бремени, Скрудж переживает трансформацию. Из злого он обращается в доброго, включаясь в праздничные хлопоты, разделяя его обрядность, диктующую особые правила поведения: быть щедрым, внимательным, милосердным. Джордж Бейли, герой Стерна, наоборот, исключительно положительный персонаж, допомогавшийся всем остальным людям до того, что, заработав непосильный банковский долг, готовится к самоубийству в канун Рождества. Буквально на краю пропасти он встречает ангела, сотни лет ожидающего дарования крыльев, вместе с которым он, как и Скрудж, отправляется в приключения по альтернативному сюжету жизни и воочию видит, как много добра и радости он принес жителям родного города и как плохо всем им будет без него.

До фильма «Эта прекрасная жизнь» в США было создано несколько экранизаций повести Диккенса, но статус традиционного рождественского хита получает именно фильм Капры и его утешающий приземленный и ровный сюжет о праведном человеке в идеальном мире, в котором порядок восстанавливается благодаря богу из машины, спасительному ангелу, замещающему все социальные ответственности героя, попавшего в беду.

Тем не менее большинство голливудских новогодних комедий и мелодрам в своей основе содержат ту диккенсовскую модель, запускающую в персонаже, в чем-то провинившемся, импульс к трансформации.

И «Реальная любовь» (Ричард Кёртис, 2003), и «Пока ты спал» (Джон Тёртлтауб, 1995), и «Семьянин» (Бретт Рэтнер, 2000), «Чарли и шоколадная фабрика» (Тим Бёртон, 2005), и, конечно же, неисчислимые экранизации и вариации повести Диккенса — лучшие в своем жанре, и все они обращаются к герою или героине, переживающим трансформацию, преображение, обретение нового смысла и ощущения жизни.

Год от года эта классическая модель реанимируется, прирастая новыми вариациями одного и того же сюжета. Так, например, в мелодраме Чазза Пальминтери «Ноэль» (2004) героиня Сьюзен Сарандон в канун Рождества наконец осознает, что всю свою жизнь потратила на уход за больной матерью, отменив для себя друзей и любовь. Она заперта в своем одиночестве, которое за долгие годы превратилось в щепетильно оберегаемую зону комфорта. За одну ночь она встречает несколько разных жителей Нью-Йорка и, соприкасаясь с их частной жизнью, анализирует собственную. К ней так же, как и к Джорджу Бейли, является «ангел» (Робин Уильямс), смертельно больной сосед ее матери в больнице, призывающий героиню обернуться в себя, не растрачивая понапрасну время личного счастья, рисков, неудач и внезапных радостей. «Ноэль» Пальминтери — еще одна рефлексия пришедшего из глубины веков верования в метаморфозу, переживаемую человеком вслед за сменой времен года. Само название фильма означает разновидность рождественских песнопений, не использовавшихся в каноническом богослужении, но широко исполнявшихся во время праздничных фестивалей на улицах и в кругу семьи.

В «Плохом Санте» (Терри Цвигофф, 2003), парадоксально одном из лучших фильмов в жанре, герой Билли Боба Торнтона, алкоголик и мошенник, в костюме Санта-Клауса ежегодно вычищающий кассы торговых центров после рождественских распродаж, переживает посильное ему перерождение благодаря «ангелу», явившемуся в лице брошенного семьей, терроризируемого сверстниками мальчугана (Бретт Келли), единственного человека на Земле, который верит в него, жалкого и опустившегося пьянчужку. Здесь, помимо актерской филигранной деконструкции сакрального образа Санта-Клауса и персонажа из реального мира, вора, которую осуществляет Торнтон, различается простое режиссерское послание — чудеса случаются, и совершаем их мы сами.

Диккенсовско-стерновскую сюжетную модель разбавляют классические фильмы про рождественского персонажа — Санта-Клауса, пережившего разнообразные метаморфозы образа-первоисточника. Считается, что в Северную Америку Санта попал вместе с голландскими колонистами, которые якобы привезли с собой христианский обычай чествовать святого Николая, приходившийся в христианской Европе на 6 декабря, среди других важных и многочисленных праздников рождественского цикла.

Образ Санта-Клауса столетиями шлифовался в праздничной культуре Северной Америки, пока в 1931 году не закрепился окончательно благодаря рекламной кампании кока-колы и художнику Хэддону Сандблому, создавшим седовласого и бородатого дедушку-толстячка.

С этих пор, вероятно, можно отсчитывать эпоху культурной коммерциализации Рождества, праздника и его атрибуции, подгоняющей потребительский интерес к организации традиционной трапезы, закупке подарков, умноженной на астрологические и восточные календари с их бессмысленной анималистической сувениркой. Сам образ Санта-Клауса в голливудском кино уже фарсовый, его сакральность — такая же коммерческая фикция, как и ежегодно ищущийся «дух Рождества». В полнометражных фильмах про Санту, предназначенных для семейного просмотра, новогодний дед приземленно реален, его фантастические возможности обесцениваются, он «очеловечивается» (разводится с миссис Клаус или, наоборот, ищет себе подругу, как, например, в «Одинокий Санта желает познакомиться» (Харви Фрост, 2004)), он больше персонаж фарса, чем волшебный помощник или полноценный мифологический герой.

Старый Новый год

Анимационное кино, в котором достовернее получаются волшебные истории, где больше возможностей для реконструкции ирреального и мифологического, предлагает более разнообразные версии проживания праздника. В «Хранителях снов» (2012) Питера Рэмзи сказочные герои объединяются в битве против Кромешника, персонажа, крадущего детские мечты и превращающего сны в кошмары. Здесь в образе Северянина угадывается тот самый Санта, с магической силой которого нельзя не считаться, ибо он — хозяин одного из самых «влиятельных на детей» праздников года. У Роберта Земекиса в «Полярном экспрессе» (2004) тоже звучит тема трансформации, которую переживают «избранные» дети, путешествующие на волшебном поезде на Северный полюс, где вовсю идет подготовка к Рождеству. Путь в страну чудес оказывается для героев испытанием, инициацией, определяющей, насколько они щедры, внимательны к другим, милосердны и насколько в них проявляются все те качества, которые традиционно призывали исправлять в ритуалах и обрядах новогоднего цикла. В этом смысле «Полярный экспресс», в основе которого одноименная сказка Криса Ван Оллсбурга, — полноценное семейное кино. Для него выбран способ рассказа, более близкий детям, а его конфликты и коллизии обращены к их будущему, тем самым они становятся понятнее взрослым.

В анимационном фильме Серджо Паблоса «Клаус» (2019) в обратной перспективе реконструируется миф о Санта-Клаусе через простого смертного почтальона, хитрого ленивого повесу, сосланного отцом на захолустный северный остров, где два клана заняты войной друг с другом.

Город, в котором они живут, сколочен из гнилых досок ржавыми гвоздями. Его жители тратят всё свое время и силы на созидание войны, пока к ним не приезжает юный аристократ отбывать наказание в качестве почтальона. Он сможет покинуть этот остров тогда, когда отошлет 6000 писем, что практически невозможно там, где вместо сообщений люди забрасывают во двор соседям топоры. Герой спасает свое положение, случайно обнаружив отшельника, создающего игрушки. Тогда дети начинают писать ему письма, чтобы заполучить себе что-нибудь из рук мастера, в котором постепенно начинают угадываться черты будущего Санты.

Здесь город и люди меняются не с помощью магии или волшебства, а благодаря своим поступкам. Этот фильм стримингового сервиса Netflix обращается к объединяющей силе праздника, которая в дохристианской Европе была сосредоточена в общем веселье и взаимопомощи. Ожидая самого лучшего в новом году, люди старались совершать добрые дела. Это было частью новогодних обрядов. В некоторых скандинавских странах Новый год считался праздником мира. В эти дни не охотились и старались не совершать плохих поступков. На второй день нового года было принято осматривать двор, так как существовал обычай, согласно которому обиженные соседи могли устроить беспорядок в сарае, набросать мусора или снега. Если же хотели сделать приятное, то, наоборот, хозяин мог на утро застать свой двор чистым и убранным. Созидание добра — главная управляющая сила новогодней обрядности. Она превратила святого Николая, а до христианизации — божество смерти и рождения в фольклорного персонажа, дарящего подарки детям, которые символически ассоциировались с оптимистическим будущим.

В разных регионах дохристианской Европы были свои прототипы нынешнего североамериканского Санта-Клауса. Древние «санты» в большинстве своем представляли архаических могущественных духов или существ загробного мира. В Италии это была ведьма или фея Бефана — добрая для хороших детей и злая для непослушных.

«Бефана прибывает на осле, навьюченном огромным тюком подарков. Она привязывает осла у домов, где есть дети. И пока уставшее от тяжелого вьюка животное жует сено, старушка отпирает двери маленьким золотым ключиком и, войдя в дом, наполняет подарками детские ботиночки, поставленные у входа. По другой версии, Бефану приносят звезды. В дома же она проникает через печные трубы, а подарками наполняет детские чулочки, подвешенные к вытяжным колпакам очагов».

В некоторых регионах Италии Бефана считалась персонажем загробного мира.

Новый год у кельтов праздновался 1 ноября, он назывался Самхейн и был связан с культом предков. Считалось, что в этот день наступала зима, и это представление соединялось с умиранием природы, поэтому было принято вспоминать усопших родственников. Друиды совершали жертвоприношения родовым духам, которые могли повлиять на будущее, улучшить его. Потом разжигался большой костер и все члены рода пели особые поминальные песни. Старый год ассоциировался с миром мертвых, а наступающий принадлежал миру живых, поэтому дух, или божество, призываемое в этот период, обратившееся потом в святого Николая, а еще позже в Санта-Клауса, должно было поддерживать эту связь.

Получается, что фильмы, в которых роль главного персонажа праздника достается не Санта-Клаусу, а какому-нибудь изначально отрицательному персонажу, не так уж далеки от первоначального назначения этого посредника между мирами.

Гринч Джима Керри из другого почти эталонного фильма в своем жанре «Гринч — похититель Рождества» (Рон Ховард, 2000), поставленного по книге писателя и мультипликатора Теодора Сьюза, гораздо ближе к первоисточнику, тому самому искомому «духу Рождества», чем любой другой Санта.

Гринч живет в пещере, по ту сторону мусорной кучи Ктограда. От одиночества и обиды его сердце превратилось в еле различимый комочек, он борец с Рождеством, издевательски общественным праздником, который ему не с кем разделить. Более того, Гринч в исполнении Джима Керри иронизирует над традиционными истериками ктоградцев, которые всю жизнь проводят в бесконечных поисках, покупках, упаковке подарков, в приготовлении тонн еды, в украшении домов — в мишуре, отнявшей у них главную идею праздника — обновления и внимания ко всем, кому оно нужно. Собственно, Гринч и оказывается потусторонним Сантой, перезапускающим праздник, первоначально украв его.

Чем дальше сюжет и способ его рассказа от выработанной за столетие поэтики жанра рождественского кино, тем фильм получается самобытнее и, что парадоксально, оказывается ближе к источникам, из которых происходит обрядность празднования. «Кошмар перед Рождеством» (Генри Селик, 1993) напоминает зрителю, что по кельтскому календарю Новый год начинался сразу после Хеллоуина, на который приходилась большая часть всех новогодних обычаев и обрядов. Герой этого кукольного готического мюзикла Джек Скеллингтон, мастер церемонии празднования Вечера Всех Святых (All-Hallows-Even), после окончания ежегодного веселья, регулярно организуемого им и его потусторонними помощниками, духами, ведьмами, мертвецами, впадает в уныние, посчитав, что больше не может привнести ничего нового в традицию. Он пропадает из города и, случайно наткнувшись в лесу на ходы, ведущие в самые популярные праздники годового цикла, попадает в Новый год. Тут Джек находит себе свежие идеи и, вернувшись обратно, решает стать организатором Нового года, крадет Санта-Клауса и, когда приходит время, начинает раздавать детворе подарки, изготовленные на лучших фабриках загробного мира: сушеные головы, змей, червяков, ядовитые зелья — агрессивные игрушки. Скеллингтон признается, что искал родство Хеллоуина и Рождества.

В финале Джек едва не сгорает в огне, с помощью которого его пытаются прогнать из владений Санты. И это тоже символично. Зажигание костров, камина, свечей было частью обрядности во время празднования Нового года. В большинстве регионов дохристианской Западной Европы праздники новогоднего цикла были связаны с солярным культом и его божествами. Огонь не только считался очищающей стихией, в которой сгорали старые обиды, болезни, неприятности, поступки, от которых хотели избавиться в следующем году. Он также был силой, способной снова зажечь солнце и вернуть тепло.

Зима, как знак мира мертвых, должна была уступить весне под озаряющей властью огня.

Вся противоречивая символика древнего праздника в возвращенных смыслах воплощается в фильме Майкла Догерти «Крампус» (2015), где иронично поминается предрождественская паника, нелепые родственники, теплые отношения с которыми давно потеряны, и обильная новогодняя трапеза, заготовленная на несколько суток вперед, чтобы лениво перемещаться по дому как эпицентру торжества. Нарушает этот веками отработанный порядок яростное желание ребенка, восставшего против порядка, превратившегося в самообман, в бездушную формальность. И на это желание откликается архаический дух, то самое древнее божество, которое замаливали, чтобы прогнать зиму и пожелать себе всего хорошего.

В альпийском фольклоре Крампус был помощником святого Николая. Он был призван наказывать непослушных детей, вместо подарков вручая им какую-нибудь гадость.

В дохристианском немецком фольклоре Крампус олицетворял дух зимы, которую в новогодние праздники изгоняли кострами, сжиганием соломенных чучел, песнями, хороводами.

В некоторых скандинавских странах одним из атрибутов рождественского деда были козлиные рога или сани, в которые вместо оленей были запряжены козлы, животные, сопровождающие бога Тора. Так и в фильме Догерти вместо традиционного святого Николая исполнять плохое желание приходит укутанное в шкуры рогатое божество с копытами. Такова магия праздника — Санта такой, каким его представляешь.

Благодаря фильмам, в которых используются перевернутые персонажи и сюжетные модели, не истерзанные поэтикой жанра, ориентированного на сбор больших денег в праздничные дни, в массовую культуру возвращаются смыслы и значения, хранившиеся всё это время кривыми отражениями в коммерциализированных традициях. Богатейшая обрядность празднования Нового года растворилась в бытовой суете, оставаясь при этом по-своему сакральной. Как и сотни лет назад, мы зажигаем свечи, огни на елке или фейерверки, радуясь символическому свету, ожидая от него очищения и обновления. Мы готовим праздничный ужин для семьи, друзей или для себя одного, возвращаясь в те времена, когда обильная новогодняя трапеза была жертвой божествам, духам предков. Мы провожаем старый год, чтобы забыть в нем всё плохое — почти так же, как шотландцы сжигали его в виде соломенной фигуры. Мы встречаем новый почти так, как это делали британцы с обычаем впускания нового года: в 12 часов ночи было принято открывать заднюю дверь дома, чтобы выпустить старый год, и открывать переднюю дверь с последним ударом часов, чтобы впустить новый. Мы всё равно сохранили, сами того не ведая, символическую составляющую празднования Нового года. За исключением одного но. В этом времени у праздника появилась свежая традиция — новогоднее кино.