Левые с пеленок. Американка — о том, как в СССР детсады растили более счастливых людей, чем в США

В капиталистических обществах каждая нуклеарная семья считается частным юридическим лицом, они действуют в оппозиции друг к другу и отдельно от государства. Фундаменталисты настаивают, что семьей должен управлять глава семьи, а либералы предусматривают более широкий круг возможных раскладов. Однако форма семьи одинакова: раздроблена и финансово независима.

Ребенок — это ответственность родителей, которые вкладываются в него практически в одиночестве и должны бдительно следить за рисками их вкладу, даже если их нет.

Если ваш ребенок пострадал или заболел, ущерб нанесен именно вам, а не обществу, и ваша задача это исправить.

В США самая высокая статистика по насилию над детьми из всех промышленно развитых стран, однако подавляющее большинство преступлений такого рода (примерно в четырех из пяти случаев) совершают родители, а не воспитатели в детских садах. И все же беспокойство родителей не лишено оснований. Американская система учреждений по уходу за детьми плохо урегулирована, и доступность их определяется богатством семьи, потому «выбор» делает каждая семья индивидуально — а после следит за качеством программы. По результатам опроса, проведенного в 2007 году Национальным ведомством по детскому здоровью, лишь 10 % американских центров по уходу за детьми предлагают высококачественные услуги. Большинство из них были оценены как «средние» и «плохие». Доклад по детям Организации экономического сотрудничества и развития поставил США на 24-е место среди 30 стран по уровню здоровья и безопасности детей, частично по причине отсутствия социальной политики в их отношении.

Ситуация сохраняется, с одной стороны, по причине приверженности консерваторов идее патриархальной нуклеарной семьи и отрицательном отношении к государственному вмешательству в сферу родительских прав. На единственную серьезную попытку ввести государственно финансируемую всеобщую систему дошкольных учреждений наложил вето Никсон по причине ее «ослабляющих семейный уклад последствий».

Школьные системы — это пространство, где современное общество находит равновесие между потребностями, правами и интересами родителей, детей и государства. Родителям от школ нужен присмотр за детьми; детям нужно воспитание; государству нужно будущее. Американцы воспринимают это как противоречащие друг другу интересы, а вот большевики считали, что государственные школы могут освободить матерей от груза ведения домашнего хозяйства и экономической зависимости, а детям дать возможность участвовать в общественной коллективной игре. Почти сразу после захвата власти они объявили, что каждый гражданин имеет право на образование, от дошкольного до университетского.

До Октябрьской революции 70 % русских были неграмотными. При царе школы в основном предназначались для богатых и были вверены церкви.

Екатерина II верила, что избыток образованности представляет собой угрозу монархическому общественному порядку. Большевики согласились, назвав неграмотность «врагом коммунизма», в 1920 году они запустили кампанию, в рамках которой все граждане Союза должны были учиться читать и писать на своем родном языке. Впервые в истории нации были выпущены учебники на сотнях языках меньшинств. Для искоренения неграмотности профсоюзы и молодежные организации устраивали читальные клубы, которые имели большой успех: согласно переписи 1926 года, читать умело большинство жителей СССР.

В годы после революции были созданы тысячи школ, детских клубов и кружков, детских площадок и яслей — многие из них изначально располагались в бывших домах аристократов. Библиотеки, галереи и музеи, куда некогда могли попасть лишь ученые, стали общественными и начали привлекать посетителей. Женщинам предоставили оплачиваемый отпуск после рождения ребенка, а «Попечительства по охране материнства и детства» предоставляли питание и медицинское обслуживание. Невзирая на значительную нехватку ресурсов, народный комиссар социального обеспечения Александра Коллонтай стремилась создать в стране сеть институтов по общественному воспитанию детей. «Я считала своей главной задачей проложение курса, которым трудовая республика будет следовать в области защиты интересов женщины как трудовой единицы и как матери», — вспоминала она. К 1921 году в Союзе действовали 7784 учреждения, которые обслуживали 350 тысяч детей.

В новые школы детей заманивали бесплатным питанием. Но чему их обучать, когда они туда пришли? Как должен учиться юный коммунист? У большевиков была амбициозная политическая повестка: дети воспринимались как чистый лист, на котором будет претворяться в жизнь радикально новая реальность.

Но вместо попытки сформировать будущее с помощью дидактического учебного курса, они создали образовательную систему на базе прогрессивных на тот момент американских методов преподавания, которые делали упор на самовыражении, коллективных играх, трудовых занятиях и групповых проектах.

Дошкольников учили самим руководить своими играми, а не полагаться в этом на воспитателей. Четвероклассники целый год писали и ставили пьесу на выбранную ими самими тему. В рамках изучения анатомии дети исследовали кожу друг друга до и после пробежки.

Учителей всех возрастов наставляли руководствоваться интересами детей для определения курса учебы. Как сказал один американский директор школы, «по сути, в государственных школах советская Россия дает массам образование, которое в нашей стране и в Европе частные школы искренне пытаются дать тем немногим, кому довелось там учиться».

Представитель американской системы образования Люси Уилсон провела беседы с сотнями русских учителей по всему миру и в 1920-е годы дважды посещала Советский Союз. В книге своих наблюдений за «новой Россией» Уилсон описала как полнейшее неблагополучие, так и чувство невероятных возможностей. Учителя, у которых не было бумаги и карандашей, брали детей на экскурсии и в походы, и «в погожие дни повсюду — на улицах, в государственных учреждениях, на промышленных предприятиях, в музеях и галереях — можно было видеть группы школьников всех возрастов, поглощенных процессом созидания и понимания». Ранняя школьная система большевиков больше походила на экспериментальное видение анархистов типа Пола Гудмана, которые ратовали за «реальный город в качестве школы», чем на учебные заведения, описанные в «1984».

В капиталистических обществах, где государственные школы все больше используются как оплачиваемые налогоплательщиками учебные лагеря для корпоративных работников, учебная программа и стандарты больше делают упор на подготовке детей к требованиям взрослой жизни, чем на их текущих потребностях и развитии.

Руководители технологических компаний, от Билла Гейтса до Марка Цукерберга, выступают за то, чтобы программирование начинали изучать в детском саду, а политики типа Обамы с этим соглашаются (тогда как в моднейших частных школах Кремниевой долины в классах запрещены компьютеры). В Америке школа — это подготовка к «реальной» жизни. В раннем Советском Союзе школа была жизнью — может быть, даже более реальной, чем взрослый мир за ее стенами.

Американский педагог Джон Дьюи, который посетил СССР в 1927-м, был убежден, что большевики в крупном масштабе реализовывали демократический проект, который в США пытались внедрять лишь филантропы и частные школы. Из-за восхищения Дьюи советским образованием консерваторы утверждали, что коммунисты его одурачили. Однако восхищение было обоюдным: влиятельный заместитель комиссара образования Надежда Крупская читала его работы и любила их обсуждать, а книгу «Школа и общество» официально рекомендовали к прочтению советскими учителями. Дьюи фиксировал свои наблюдения в ходе неофициальных посещений и официальных экскурсий по «образцовым» школам, которые во время голода и гражданской войны служили выражением того, как в будущем будет выглядеть каждая советская школа. Внутри школ и за их пределами, писал Дьюи, работы детей воспринимались всерьез и результатом их всегда должна была быть настоящая подготовка к общественной жизни. В одной из образцовых школ, к примеру, фиксировалось то, какие улучшения дети запланировали и привнесли в свои рабочие районы в ходе десяти лет обучения. По всей стране меж тем самоуправляемые группы молодежи, поддерживаемые Крупской, содействовали участию студентов в местной политике.

Американские педагоги, познакомившиеся с советской системой, в один голос говорили о том, что она, судя по всему, серьезно относится к демократическим ценностям, о которых американские школы только разглагольствуют.

Это правда, что создатели советского образования вдохновлялись заграничными буржуазными теоретиками, однако их доморощенные психологи очень старались применить исторический материализм к теориям человеческого развития. Один из величайших из них, Лев Выготский, считал, что личное развитие неразрывно связано с социальным взаимодействием и прогрессом человечества, а также утверждал, что речь и доступные инструменты формируют интеллектуальные возможности обучающегося. Потому такие навыки, как чтение и письмо должны почитаться в классе как комплексная культурная деятельность и преподаваться так, чтобы вызывать интерес у детей, а также без отрыва от жизни: «преподавание должно быть устроено так, чтобы учить тому, что чтение и письмо для чего-то необходимы».

Поразительно, что общество, чье существование буквально каждый день находилось под угрозой, сделало сознательный выбор в пользу текущей ценности детей в ущерб их будущей добавленной стоимости, тогда как такое влиятельное общество, как США, продолжает взваливать на плечи учеников свою тревогу о будущей производительности.

Дьюи был шокирован тем, как мало учителя в школах СССР уделяли время профессиональному обучению в сравнении с их американскими коллегами.

Невзирая на острую необходимость в квалифицированной рабочей силе (в связи с попыткой провести индустриализацию), каждый советский управленец, от Ленина до Крупской и наркома просвещения Анатолия Луначарского, настаивал на том, что техническое образование нужно получать только после младшего и среднего образования.

И Дьюи, и Уилсон были удивлены, не найдя свидетельств идеологической обработки и нетерпимости, которые они ожидали обнаружить в советских школах. В своей речи на Третьем съезде РКСМ (комсомола) Ленин заявил, что брошюрам и пропаганде не место в школах, и что коммунистов надо растить, выступая за равенство и самоуправление:

«Старое общество было основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб. […] Когда рабочие и крестьяне доказали, что мы умеем своей силой отстоять себя и создать новое общество, вот здесь и началось новое коммунистическое воспитание, воспитание в борьбе против эксплуататоров, воспитание в союзе с пролетариатом против эгоистов и мелких собственников, против той психологии и тех привычек, которые говорят: я добиваюсь своей прибыли, а до остального мне нет никакого дела. Вот в чем состоит ответ на вопрос, как должно учиться коммунизму молодое подрастающее поколение».

США, напротив, в ходе Второй мировой войны интегрировали детские сады в систему государственных школ с явной целью сделать так, чтобы они служили инструментом американизации семей иммигрантов.

Американским воспитателям наказали приходить в семьи иммигрантов для проверок и обучать английскому языку матерей на родительских собраниях — «по причине „угрозы“ „новой избирательной силы“, которой обладают мужья этих женщин».

В годы голода по улицам бродили миллионы беспризорников, и большевистское обещание обеспечить бесплатный всеобщий присмотр и уход за детьми было не выполнено. В ответ на распространение голода, недоедания и туберкулеза НЭП-овские реформы середины 1920-х годов сократили государственное финансирование до удовлетворения самых базовых жизненных потребностей.

Однако советские педагоги и родители критически отнеслись к закрытию школ и делали все, чтобы они продолжали функционировать — не просто как станции питания, но как образовательные учреждения, где дети знакомились с искусством, музыкой и разными историями. Чтобы не допустить закрытия школ до улучшения экономической ситуации, родители работали в классах добровольцами и объединяли усилия для оплаты снабжения.

В сравнениями с усилиями голодающего Советского Союза, события в растущих Штатах не впечатляли. В конце 1920-х годов, как раз перед Великой депрессией, в стране существовало лишь 800 яслей — причем это были скорее места временного содержания, а не воспитательные программы — и порядка 300 детских садов.

Обзор детсадов в Чикаго, Нью-Йорке и штате Пенсильвания во множестве из них обнаружил несоблюдение норм гигиены и стандартов питания. Базовые правила безопасности, которых общественные работники добились в середине 20-х годов, по большей части не соблюдались.

Даже в 1944 году, в самый разгар военных действий, когда работали 19 миллионов американских женщин, закон Ланэма предусмотрел финансирование лишь для 1900 дошкольных учреждений, которые обслуживали всего 75 тысяч детей по всей стране. Федеральное правительство предоставляло лишь две трети финансирования, остальное обеспечивали родители, и после войны программа была завершена. До середины XX века политика в сфере ухода за детьми в США заключалась в предоставлении «материнских пенсий»: женщины с низким доходом получали выплаты, чтобы сидеть дома и заботиться о своих детях. После их сменили на детские налоговые субсидии, которые «позволяли налогоплательщику иметь доходную работу». Однако налоговые скидки не делают уход за детьми более доступным. Семьи с самым низким доходом в США получают налоговую скидку в размере максимум 1050 долларов в год на ребенка.

Для большевиков школа имела значение и как общественное пространство, где осуществляется присмотр за юными коммунистами, пока их родители на работе, и как инструмент, посредством которого будет уничтожена или переделана угнетающая традиционная нуклеарная форма семьи.

Штаты тем временем продолжали идеологически поддерживать нуклеарную семью с домохозяйкой в центре этой ячейки — даже когда индустриализация и интеграция женщин в ряды рабочей силы начали делать эти усилия все более и более бессмысленными. Со времен заветов Рузвельта в 1909 году по продвижению детского благополучия при помощи усиления семьи и отказа Никсона «оказать масштабную поддержку национальным правительством коллективным подходам к воспитанию детей в ущерб семейно-ориентированному подходу» в политике в сфере ухода за детьми мало что поменялось. В отсутствие масштабного общественного решения, или даже признания проблемы, семьи силятся справляться сами, и женщины из рабочего класса зачастую и работают, и сидят с детьми, и занимаются домашним хозяйством.

Вскорости и за рубежом все уже отличалось не так сильно.

С расцветом сталинизма Советы отбросили мечту о социальном уходе за детьми и начали идеализировать домохозяек — как американцы.

Историк Лайза Киршенбаум пишет:

«Сталинистская „эмансипация“ означала двойные, даже тройные смены для женщин, которые были обязаны работать вне дома, заниматься публичной политической деятельностью и целиком отдавать себя задаче воспитания будущих коммунистов».

К сожалению, после нескольких лет агрессивной экономической либерализации, Россия вернулась туда, откуда начинала: к элитным частным школам и вопиющему неравенству. Современный капиталист и основатель «православного Итона» Константин Малофеев буквально намерен подготовить учеников к восстановлению российской монархии. «Я хочу хочу возродить традиции, которые были прерваны в 1917 году», — говорит он.

Неудивительно, с учетом экономических и политических ограничений той эпохи, что большевистское видение школы скорее как инструмента для раскрытия потенциала, чем для эксплуатации, в конечном итоге потерпело крах. Гораздо более поражает воображение тот факт, что эта цель по-прежнему считается недостижимой в самой богатой стране в истории человечества.

На моей прошлой работе — в качественной лицензированной некоммерческой организации с гибкой системой оплаты — родители, желавшие устроить к нам ребенка, должны были отстоять в очереди от 3 до 4 лет. Тем, кто платил полную стоимость, программа обходилась в 30 тысяч долларов ежегодно.

Совершенно точно место получали лишь те, кто присоединялся к списку ожидания, пока их ребенок еще был в утробе. Младенец мог попасть к нам только в том случае, если учреждение уже посещали его брат или сестра. Но спрос был высоким не просто так. Наша программа была подотчетна и безопасна, что редкость в США, где уровень смертности маленьких детей в домашних яслях в семь раз превышает уровень смертности в официальных центрах по уходу за детьми. Некоторые домашние ясли прекрасны, некоторые чудовищны. Одна мама мне рассказала, что когда она утром оставляла в таком саду своего сына, он истерически вопил на высоком стульчике, а когда вечером того же дня она пришла его забирать, он точно так же заходился истерическим плачем — ровно на том же стульчике, а воспитатель не обращал на него внимания.

Вот так все устроено в Соединенных Штатах.