Свято место пусто не бывает. Наука отобрала у людей Бога — что она предлагает взамен?

Начнем с очевидного-неочевидного.

Утверждение «без религии нет морали» считает верным большая часть земного шара. Согласно исследованиям психолога Уилла Джервейса, жители всех континентов склонны считать неверующих более аморальными, хотя ни одна статистика мира этого не подтверждает.

И не могла бы, поскольку нравственность не зависит ни от существования Бога, ни от существования его храма. Она, как и сексуальный инстинкт, — продукт эволюции и неотъемлемое условие нашего выживания. (Под выживанием понимается не «я убил мамонта, поел и сегодня не помер», а успешная передача наибольшего числа своих генов). С точки зрения биологии всё, чем мы тут занимаемся, в принципе подчинено одной цели — постоянному воспроизводству природы.

Жажда добра и секса явилась на свет как «побочный эффект» других, более необходимых для этой цели опций. В дизайн-проект человека сексуальный инстинкт вводился как подпорка для репродуктивной функции и только, но со временем он превратился в обособленную силу, настолько мощную, что некоторые австрийские психоаналитики стали располагать его в центре всей человеческой жизни. Ситуация с нравственностью — та же.

Быть альтруистами нам биологически выгодно — в далекие времена установки «люби ближнего своего» и «жертвуй во имя него» позволяли небольшим группам родственников выжить и растянуть во времени свои родословные.

Сообщества расширились, а эмпатия осталась, и потому сегодня мы чувствуем жалость и боль при виде страданий незнакомого человека.

Гарвардский биолог Марк Хаузер в книге «Нравственное сознание: организация природой общечеловеческого понятия о добре и зле» наглядно показывает, что помимо эмпатии и альтруизма в нас заложены и универсальные моральные ориентиры. В ходе психологических опросов, где участникам предлагались разного рода дилеммы — толкнуть или не толкнуть толстяка под поезд, сохранив тем самым жизнь целому вагону и т. п., — выяснилось, что все люди интуитивно принимали одинаковые решения, соответствующие кантовскому императиву (разумное существо не может быть использовано без его согласия в качестве средства для достижения цели, даже всеблагой). В том числе и члены крохотного племени куна из центральной Америки, получившие адаптированные вопросы. Нравственные решения, пишет Хаузер, основываются на «выработавшейся в течение миллионов лет способности разума, используя набор базовых принципов, строить на их основе ряд возможных моральных систем».

Казалось бы, зачем тогда был изобретен Бог как идеальный ориентир заблудших душ?

Дело в том, что, хотя нравственность и заложена глубоко в нашей подкорке, там же у многих хранится и модель поведения «на словах я Лев Толстой, а на деле не очень». Стародавние теологи отлично понимали эту простую истину и необходимость аксиоматических правил, а потому превращали богов в регуляторы морали.

Изначально древних божеств морализаторство не заботило: у традиционных культур охотников и собирателей, в малых общинах, где каждый друг другу кузен и пращур, божественный пантеон закатывал пирушки и громыхал громом в небесах, не обращая внимания на людей. Вмешательство в дела человеческие — это главное занятие богов крупных сообществ, где возможны анонимность, контакты с незнакомцами и велик соблазн незаметно подложить свинью. Важно вот что: предпосылка к появлению Бога-морализатора остается актуальной, но он сам, как и религиозная доктрина, основанная на его существовании, — нет.

В поведении современных атеистов и религиозных людей не замечено разницы, что наглядно показывает знаменитый эксперимент «добрый самаритянин». Ученые сидят в кустах и выслеживают, кто из прохожих остановится помочь раненому, а кто пройдет мимо. Соотношение мудаков и отзывчивых среди верующих и неверующих оказывается равным.

Между нами и нашим нравственным поведением уже давно не стоят ни церковь, ни Бог, но свято место пусто не бывает. Серьезным претендентом на него являются «науки о разуме» (психология, неврология и т. д.).

Сэм Харрис, американский публицист в области философии, религии и нейробиологии и активный популяризатор атеизма, настаивает на том, что моральные ценности сводятся к факту, а не мутной абстракции. Наука детально исследует мозг и не собирается останавливаться, и на основе ее данных мы можем делать выводы «о сознательном опыте наделенных сознанием субъектов», то есть создать определенную шкалу оценок.

Простой пример: желтобрюхие полевки испытывают стресс и стараются успокоить соплеменников, ему подверженных, приматы утешают тех, кто угодил в драку, а лабораторные мыши навещают заболевших собратьев — эти и многие другие сведения доказывают, что, пусть и в упрощенном варианте, животные тоже способны на эмпатию. При таком раскладе шкала оценок сдвигается от «давайте экспериментировать на крысах, они все равно ничего не просекают» в сторону «давайте оберегать животных».

Благосостояние всех наделенных сознанием существ и есть цель морали.

Зная, что именно следует называть благосостоянием и страданием, где на уровне мозга проходит граница между страданием и не-страданием, что и в какой степени влияет на поведение и т. д., мы можем создать универсальный свод правил, не меняющийся от одной трактовки Библии к другой, не подвластный географическим и культурным особенностям, но основанный на сугубо научных данных о том, как все мы устроены.

Такая точка зрения, перспективная и оптимистичная, подразумевает, что божественное (в любом из значений) не имеет никакого отношения к нашим представлениям о благом. Научная шкала моральных оценок и универсальная биологическая нравственность вполне годятся для регуляции человеческих отношений.

Но как минимум для одного важного вопроса они бесполезны — вопроса о священности жизни субъекта. Иначе говоря — стоит ли жизнь того, чтобы ее жить?

Коль скоро не все мы достаточно отважны, чтобы выезжать на бунте против абсурда, или достаточно иррациональны для «прыжка веры», нам требуется весомое обоснование.

Находим у Эйнштейна:

Вопрос о том, что ожидает дух от своего будущего, может быть прямолинейно поставлен как вопрос о существовании вечной жизни, реинкарнации или постжизни в Раю, Аду и макаронном сверхсупермаркете. Тогда доказательного (и адекватного) ответа нам не отыскать.

Если сконцентрироваться на этой жизни, от рождения до смерти, то вопрос звучит иначе: есть ли у этого краткого отрывка высшее измерение? С этим-то вопросом мы и обращаемся к современной науке.

Высшее измерение — это мы, конечно, про Бога. С теистическим господом, то есть сверхъестественным существом, создавшим всё и вся и постоянно встревающим в дела людей, всё вполне понятно — это архаическая идея, скрывающая инфантилизм верующих в него людей, страшащихся свободы, ищущих простых ответов и склонных присваивать реальности несуществующие причинно-следственные связи. Бог-надзиратель, отправляющий нашкодивших в ад, Бог-Санта-Клаус с подарками для тех, кто хорошо себя вел, Бог-эксперт-ответов-Мейл.ру, готовый прийти на помощь в кризис, — бредовая концепция, о чем более подробно можно почитать, например, у Ричарда Докинза. А аргумент «нет дыма без огня» оригинально срезает стэндфордский профессор Роберт Сапольски, очаровательно разъясняющий, как теологическая ярмарка чудес возникла из шизотипического расстройства, строгие ритуалы, ее поддерживающие, — из обсессивно-компульсивного и почему эволюция вообще все это позволила.

Куда интереснее дело обстоит с деистическим Богом — высшим разумом, некогда создавшим Вселенную и удалившимся на покой. Здесь мнения расходятся.

Энтони Флю, известный аналитический философ, который на протяжении десятилетий читал лекции о том, что вера в Бога не имеет оснований, публично заявляет, что ошибался.

Причина, по которой он отрекается от атеизма, следующая: для возникновения жизни во Вселенной (как и самой Вселенной) необходимо настолько фантастическое количество идеальных условий, сошедшихся в одной точке, что появление живой материи из неживой невозможно объяснить простым совпадением (его вероятность, по предположению космолога Фреда Хойла, примерна равна шансам на то, что ураган, пролетающий над свалкой, соберет «Боинг-747»). Строение ДНК, геном человека — все это обладает настолько сложной и продуманной архитектурой, что походит на спроектированное. Фрэнсис Крик (один из тех, кто открыл спиралевидную структуру молекулы) и Джин Майерс, занимавшийся расшифровкой генома, и многие другие придерживаются того же мнения. Генетик Френсис Коллинз, прежде руководивший проектом «Геном человека», говорит о том, что «между верой в Бога и наукой противоречий нет».

У этой красивой гипотезы о Творце есть два существенных недостатка. На первый указывает Докинз, поминая дарвиновскую эволюцию (многообразие и сложность видов тоже производит впечатление божественного дизайна и невероятности, но они — лишь результат гениально простого принципа работы естественного отбора).

Кроме того, если некий творец и спрограммировал столь маловероятную Вселенную, то сам он должен быть еще более маловероятным, чем его проект. Налицо несовершенство гипотезы и отказ от «правила простоты».

У Хокинга теория замысла выглядит совершенно бесполезной и неоправданной. Но важнее другой ее недостаток: деистический Бог никак не влияет на нас, он с таким же успехом может оказаться инопланетным разумом. Божественное, сверхъестественное и уж тем более духовное здесь ни при чем. Пол Дэвис, профессор в области космологии, получивший премию Темплтона за свою книгу «Рассудок Бога», обозначает это так: «Линия теологического фронта проходит не между естественным и чудесным зарождением жизни, а между абсолютной случайностью и безусловной закономерностью».

Но есть и принципиально иной вариант объяснения, не самый популярный: предположить, что мы живем в симуляции реальности. На этот счет есть немало научных теорий, а также уйма ненаучных аналогов (ряд мистических учений отказывает реальности в реальности и обозначает ее как «иллюзию», из которой, предположительно, можно выбраться). С точки зрения физиков и нейробиологов, идея как минимум «остроумна».

Наука доказывает, что наше восприятие — лишь одно из огромного количества иных. К примеру, для нас, крупных млекопитающих, сила тяжести имеет принципиальное значение, а поверхностное натяжение — нет.

Для мелких насекомых все ровно наоборот, их реальность в этом смысле обратна нашей.

Количество таких реальностей, а точнее моделей, отрегулированных органами восприятия, невообразимо огромно.

Усвоить теорию мультивселенных, предполагающую, что в одной из них прямо сейчас мы мертвы, а в другой прямо сейчас читаем гороскопы Elle вместо «Ножа», значит серьезно расшатать свой мозг, сломать настроенный эволюцией механизм восприятия.

Если мы хотим чуть лучше понимать мир, нам придется для начала хотя бы вообразить, насколько он странен (что сложно, ибо от природы у мозга нет соответствующих механизмов). А затем на уровне интуиции изменить понятия о материальной реальности, данной нам в ощущениях.

Научное расширение восприятия для понимания Вселенной и своего единства с ней или духовная практика, выполняющая ту же задачу, но называющая это иначе, — просто различные подходы. Один — еще не реализованный, второй — еще не доказанный.

Искомое высшее измерение обнаруживается именно тут. В тайне Вселенной. Трепет и восхищение перед великолепием и загадочностью ее устройства вполне схож с религиозным — Эйнштейн эти чувства и вовсе приравнивал друг к другу. Отсюда и возникает единственный Бог, которого наука признает однозначно, — пантеистический. Он же эйнштейновский, он же — Бог Спинозы. В терминологии Докинза: «не имеющий сверхъестественной нагрузки синоним природы, Вселенной и проявляющейся в ее работе гармонии».

Ученые предлагают в качестве божественного не что иное, как Красоту, самую малую часть которой мы способны воспринимать, лишь догадываясь о действительной величине этого айсберга.

Постижение через науку ли, искусство или философию — не суть важно. Или даже через религиозную философию. Интересно, что популяризаторы науки, растерзывая религиозность и обветшалую теологию, намеренно не касаются, к примеру, философии буддизма. Потому что она благоразумно избегает обсуждения космологии, Бога и проблемы вечной жизни и предлагает оригинальный способ трактовки страдания и освобождения от него в рамках этой жизни, способ, не противоречащий современной науке.

Нападая на слепую религиозность и абсурдные представления о божественном, наука растерзывает анахронизмы, предрассудки и нелепости. То есть выполняет роль идеального чистильщика, что прекрасно сформулировал Сэм Харрис в книге «Конец веры. Религия, террор и будущее разума»: «У нашего существования, несомненно, есть священное измерение, и человек вправе думать, что познание этого измерения составляет величайшую цель жизни. Но… для такого познания человек должен быть свободен от веры в непроверенные утверждения».

Устраняя непроверенные суждения, приближаясь к трансцендентному и сравнивая различные способы познания мира, наука лишь поэтапно распространяет компетенцию разума на область духовного. Но ни в коем случае это духовное не уничтожает.