Самолет Можайского, отредактированные дневники Джеймса Кука и поддельные письма Понтия Пилата. 5 историй о знаменитых научных фальсификациях

Поморские небылицы

В популярных книгах Натана Эйдельмана («Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII–XIX веков и Вольная печать») и современного историка-археографа Владимира Козлова («Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письменных источников по российской истории в ХХ веке») хорошо показано, насколько тщательно историки оценивают происхождение, структуру, внешний вид и вообще все возможные параметры документа, прежде чем считать его источниковедчески надежным. (Сегодня, например, в засохших чернилах даже ищут микрочастицы человеческого эпителия, чтобы сверить их ДНК и — при наличии — ДНК предполагаемого автора документа.)

«Обманутая, но торжествующая Клио» читается как захватывающий, местами почти шпионский детектив и может, например, для интересующегося неисторика поставить точку в вопросе о подлинности/подложности пресловутых «Дощечек Изенбека» («Велесовой книги») или «дневника» Вырубовой. Историко-научному подлогу в этой книге посвящена лишь одна глава — о так называемом «Хождении Ивана Новгородца» («Морской уставец Ивана Новгородского»), но зато она хорошо иллюстрирует, как удачно могут срезонировать мотивы фальсификаторов и конкретная историческая обстановка.

В начале 1950-х годов заслуженный моряк-полярник и писатель-маринист Константин Бадигин сообщил общественности, что располагает источниками, согласно которым русские поморы плавали к Новой Земле и через Карские Ворота на восток уже в XV веке. Бадигин опирался на неизвестный историкам манускрипт «Хождение Иваново Олельковица сына Ноугородца». По версии писателя, «Хождение…» хранилось в библиотеке (Анзерском скиту) Соловецкого монастыря, где было скопировано архангельским писателем Борисом Шергиным.

В 1953 году Бадигин защитил кандидатскую на тему «Ледовые плавания русских поморов с XII по XVIII век». В ней немало места отводилось и анализу «Хождения…». Поразительно, но подлинника манускрипта никто из исследователей на тот момент ни разу не видел, а в приложении к диссертации Бадигин приводил фотографии копий, выполненных якобы еще в 1915–1917 годах Шергиным.

О чем сообщал «манускрипт»? О регулярных плаваниях поморов вдоль Скандинавского полуострова и на восток, в Карское море, через пролив между Новой Землей и островом Вайгач, где ими велись и торговые дела, и гидрографические работы. О борьбе со стихиями и о встречах с пиратами-варягами. О географических открытиях в полярных областях. Из этого «источника», датированного XV веком, следовало, что еще в XIII веке прапрадед автора «Хождения…» бороздил высокие широты и вступал в стычки с норманнами.

Каждое из этих событий, конечно, могло случиться (поморы, например, могли открыть Шпицберген в конце XV века, но это могли сделать и викинги на 300 лет раньше), однако речь идет о том, что «Хождение…» как единый и подлинный документ, где описываются все эти деяния в связи с родом новгородцев-поморов Амосовых, — вероятнее всего, подлог. В цельном виде его никто так и не увидел (хотя в середине 1950-х один из писателей, опираясь на труды Бадигина, утверждал, что манускрипт состоит из четырех частей, и давал содержательную характеристику каждой из них). Предлагались лишь копии отдельных частей текста (или даже копии с копий) либо эти же части, которые якобы переписал Шергин, будучи еще гимназистом, для исследователя Севера Симбирцева.

Экспертиза Института русской литературы АН СССР посчитала эти разрозненные материалы, стилизованные под «древнерусский» язык, компилятом из разных литературных источников с XVI по XIX век. Однако и сегодня можно услышать слова в защиту подлинности «Хождения…».

Владимир Козлов предлагает типологию фальсифицированных источников, обобщенно рассматривает мотивы и цели фальсификаторов («не существует ни одного подлога исторического источника, автор которого при его изготовлении не преследовал каких-либо целей») и показывает, что при определенных условиях достоверную информацию можно выудить даже из фальшивого документа.

Историко-научные фальсификации часто фабрикуют для «доказательства» научного приоритета. В случае с «Хождением…» — это приоритет в арктических исследованиях. Появлению подлога способствовали «патриотические» мотивы Шергина (здесь ни в коем случае нельзя отказывать писателю в искренней очарованности архангельским Поморьем), восторженная доверчивость Бадигина и исторический фон позднесталинской борьбы с «низкопоклонством перед Западом», когда отечественное первопроходство искали везде, где только возможно.

Исправленные и дополненные географические открытия

Подложный документ не всегда изготавливается полностью. История с дневниками мореплавателя и исследователя Джеймса Кука — это пример изъятия и вставок в реальный источник (и тоже историко-географический), который очень важен для истории науки.

Джеймс Кук, сам развенчавший не один географический миф, — личность крайне мифологизированная. Образ его в массовом сознании раздваивается. Для одних — это «сделавший себя» первопроходец, «первый мореплаватель в Европе», который взошел на верх социальной лестницы и вписал свое имя в историю Великих географических открытий, хотя родился в семье прислуги и работал в юности то на конюшне, то подмастерьем галантерейщика. Для других же — пособник колониального порабощения народов (периодически обостряется вопрос о возвращении из европейских музеев вывезенных Куком артефактов, а памятники этому открывателю новых земель регулярно подвергаются нападениям вандалов).

К середине ХХ века некоторые рукописи Джеймса Кука оценивались в сотни тысяч долларов и вместе с судовыми журналами его первых двух путешествий стали предметом серьезных антикварных торгов. В это же время историк из Веллингтона Джон Биглехол начал кропотливую работу по воссозданию подлинных дневников мореплавателя, путешествуя по его следам в разные концы планеты, перебирая и просматривая тысячи страниц в библиотечных и архивных фондах.

Еще при жизни Кук возмущался той литературной обработкой, которой подверг дневниковые очерки его первой экспедиции сочинитель Джон Хауксуорт. Записи были опошлены и «дистиллированы», но с 1773 года под названием «Сообщение о кругосветном плавании 1768, 1769, 1770 и 1771 годов лейтенанта Джемса Кука, командира барка „Индевор“» разошлись огромными тиражами по всему миру, неплохо обогатив Хауксуорта.

Как отмечает Яков Свет в книге о путешественнике, Кук, вернувшись из второго плавания, писал:

«Не удивительно, что книга о моем предыдущем путешествии оскорбляет всех достойных людей; не меньше она огорчила и меня… я не просматривал внимательно свою рукопись и никогда не видел ее в таком виде, как она напечатана, хотя в своем предисловии д-р Хауксуорт утверждает обратное. Не могу сказать, каким образом так могло произойти, ибо всё это исходит не от меня».

Дневники второй экспедиции Кук сам поручил опубликовать некоему виндзорскому канонику Джону Дугласу. И тот опубликовал, старательно изъяв все места, где мореплаватель пагубно оценивал влияние европейцев на народы Океании (всё это известно благодаря работе, проделанной Биглехолом), а также вставив свои морализаторские опусы и уже в довершение изуродовав весь текст стилистически.

Этим же каноником были подготовлены (конечно, тоже с купюрами и вставками) материалы и третьего путешествия капитана. Он изменил систему датировки в записях Кука, что совершенно разрушало хронологию происходивших в плавании событий. Судя по всему, действия Дугласа направлялись британским монаршим двором.

В итоге получилось так, что дневники куковских экспедиций до середины ХХ века издавались в сильно искаженном виде, с интерполяциями и изъятиями, и лишь благодаря терпеливым розыскам рукописей путешественника и членов его команды, проведенным Биглехолом, благодаря сличению этих текстов с тем, что издавалось ранее, мир смог прочесть подлинное слово морских первооткрывателей.

В СССР дневники, восстановленные Джоном Биглехолом, вышли в сокращенном виде под названиями «Первое плавание капитана Джемса Кука. Плавание на „Индевре“ в 1768–1771 гг.» (1960), «Второе плавание капитана Джемса Кука. Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772–1775 гг.» (1964) и «Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776–1780 гг.» (1971).

Изъятия, вставки и стилистическая перелицовка исходного текста могут непросто изменить его «тональность», но привести исследователя к некорректным выводам. Во времена Великих географических открытий фальсификации не были редкостью: очертания несуществующих островов и материков наносились на карты не просто из-за поспешных выводов или иллюзий восприятия, а абсолютно намеренно — ради славы и богатства, ради того, чтобы ввести в заблуждение конкурентов на морских трассах или засекретить какие-то реальные данные.

Мореплаватель Эрнандес Кирос, например, давал ложные отчеты испанскому королю о якобы открытых им землях (в начале XVII века он даже сообщал о новом континенте больше Европы, который назвал Австралия Святого Духа, — реально это был архипелаг Новые Гебриды). Однако власти скрыли его отчеты, и достоянием истории науки они стали во времена, когда эта часть света была уже хорошо изучена.

Множество карт и трактатов с обозначением местоположения и описаниями никогда не существовавших земель гуляли по Европе вплоть до конца XIX века, но каждое новое плавание добавляло что-то в копилку научного географического знания, и постепенно сами собой исчезали Сонные, или Блаженные, острова, Фрисланд, Икария, Гранд, Саксемберг, Норумбега и многие-многие другие острова и архипелаги.

Иногда поиск мифического острова приводил к реальному открытию: к Рапа-Нуи (остров Пасхи) Якоб Роггевен подошел, намереваясь отыскать так никогда и не найденную Землю Дэвиса. Случай же с дневниками Кука интересен тем, что здесь мы имеем дело с автодокументами, которые начали издаваться еще при жизни автора и тем не менее были частично фальсифицированы.

Как Франция могла стать родиной закона всемирного тяготения

Любое научное открытие интернационально по своей природе. Ученый всегда стоит на плечах предшественников. Сэр Исаак Ньютон, который, как и другие до него, честно признавал, что и его поддерживали гиганты, постиг закон всемирного тяготения благодаря поляку Копернику, датчанину Браге, немцу Кеплеру, голландцу Гюйгенсу и итальянцу Галилею. Хотя мы прекрасно понимаем, что каждый из них тоже опирался на исследователей разных времен из разных частей света, но одновременно мы склонны придавать чрезмерное значение конкретной географической точке, в которой открытие было сделано (есть ли у этой склонности внутренний источник — неясно, она имеет смысл только в мире, который раскроен и перекроен государственными границами). И с того момента, как наука стала делом престижа государства, появление мифологизированной истории науки и техники было неизбежно, а ей были нужны свои «источники».

В машинном XIX веке, когда мир поверил в то, что наука и техника способны привести всепланетное общество к совершенному виду, началась гонка за историко-научным первенством. В 1867 году французский академик-геометр Мишель Шаль (сам, к слову, историк науки) обнародовал ряд писем, из которых следовало, что Парижская Академия наук могла появиться на 30 лет раньше, чем появилась (Людовик XIV лишь воплотил проект, который ранее драматург Ротру предложил Ришелье). Из этих писем следовало и то, что за полвека до Ньютона закон всемирного тяготения был открыт Блезом Паскалем (французом, конечно!).

Адресаты этих якобы написанных Паскалем писем были разные: химик Бойль, Галилей, сам Ньютон. Скепсис по поводу «писем Паскаля» в ученом сообществе возник сразу: высказывалась, например, мысль о том, что метрическая система, на которую опирается автор текста, и даты написания писем (если их принять за верные) противоречат друг другу. В одном из писем мать Ньютона благодарила Паскаля за то, что он оказал покровительство ее сыну, и почему-то подписывалась своей девичьей фамилией. Нелепо выглядело и то, что Ньютону, получавшему письма от Паскаля, было 12 лет.

Выяснилось, что письма были куплены Шалем у Дени Врэн-Люка, который сумел ввести в заблуждение известного ученого, рассказав ему невероятную историю происхождения богатой коллекции. На самом деле письма Врэн-Люка изготавливал сам, аккумулировав опыт своих многолетних библиотечных копаний и работы в бюро генеалогии (здесь он и начал подделывать документы о наследстве).

Размах фабрикации исторических документов, развернутой Врэн-Люка, восхитителен! Здесь были тысячи писем, «написанных» Архимедом, Сапфо, Клеопатрой, Цезарем, Птолемеем, Понтием Пилатом, Карлом Великим, Шекспиром, Колумбом, Мольером и еще множеством других исторических персонажей. Было даже «письмо» Марии Магдалины, адресованное Лазарю, в котором речь шла о том, что галлов зря считают варварами и что из галльских земель по всему миру разольется свет наук. Вообще, Франция в письмах представала лучшим местом во Вселенной.

Врэн-Люка утверждал, что всё это — копии с оригиналов, выполненные Рабле, потому-де они и написаны по-французски. Любопытно, что отправители и получатели некоторых писем жили в разное время.

Всего фальсификатор изготовил более 27 000 «писем» и других «документов», за что отправился отбывать срок в одну из парижских тюрем. Не последнюю роль в его разоблачении сыграло и то, что мошенник вступил через Шаля в коммуникацию с Академией наук, а далеко не все ее ученые мужи готовы были терпеть над собой насмешку фальсификатора. Англичанин Ньютон остался первооткрывателем одного из важнейших законов мироздания.

Практика относительности

Галилеевско-ньютоновский синтез математики и эксперимента вооружил человека мощным исследовательским инструментарием. Эксперимент стал священнодействием научного познания. Эйнштейн говорил, что «истина — это то, что выдерживает проверку опытом», а также что он ничуть не был удивлен, когда в 1919 году солнечное затмение подтвердило положения его общей теории относительности, и что он «был бы изумлен, если бы этого не случилось».

Эксперименты 1919 года, которые имеет в виду Эйнштейн, проводились двумя экспедициями: в Бразилии и на острове Принсипи (Западная Африка). Работы «островной» группы возглавлял Артур Эддингтон. Суть обоих экспериментов сводилась к тому, чтобы, используя предоставленную полным солнечным затмением 20 мая 1919 года возможность для наблюдений, сфотографировать участок неба (созвездие Тельца) и показать, оправдается или нет прогноз Эйнштейна о том, как поведет себя звездный свет в гравитационном поле Солнца. Если оправдается, то закон всемирного тяготения Ньютона окажется частным случаем более общего закона природы. Сегодня у историков науки нет единого мнения по поводу роли Эддингтона в этих экспериментах. Некоторые считают, что общая интерпретация результатов обоих экспериментов и итоговый отчет были им подправлены.

Оборудования для точной фиксации отклонения пучков света звезд в 1919 году еще не существовало. Как пишет Джон Уоллер в книге «Правда и ложь в истории великих открытий», если угол отклонения составил бы 0,8 угловой секунды, то это означало бы, что свет подвержен тяготению, как любая материя, и победу «присудили» бы Ньютону; а если близко к 1,7 угловой секунды, то скорость света под действием гравитации замедляется и тогда победа за Эйнштейном (1 угловая секунда — это 1/3600 градуса). Уоллер отмечает, что уловить эту разницу всё равно что измерять с расстояния в одну милю ширину однопенсовой монетки. Существовал еще вариант, что никакого отклонения не обнаружат вообще, и тогда было бы необходимо пересмотреть научные представления о том, что есть свет.

Бразильская группа получила 19 фотографий при помощи одного инструмента (все фото были расфокусированы) и 8 при помощи другого (качество снимков было приемлемым). Отклонение по первым фотографиям находилось в диапазоне от 1,86 до 2,1 угловой секунды, а по вторым среднее значение составило 0,86. Группа с Принсипи на материале менее качественных фотографий получила значение в пределах от 1,31 до 1,91 угловой секунды (по данным Дж. Уоллера). Присуждать победу кому-либо было преждевременно.

Эддингтон сам признавал ненадежность полученных данных из-за метеоусловий и несовершенства исследовательской аппаратуры, но, будучи большим симпатизантом и популяризатором идей Эйнштейна, сначала подверг критике результаты «бразильцев», а потом просто подогнал результаты под положения теории, в верности которой был заранее уверен. Скоро в Королевском научном обществе были озвучены эти скорректированные результаты, а в газетах было громко объявлено о том, что теория Эйнштейна подтвердилась. Один заголовок в «Таймс» звучал так:

«Революция в науке! Новая теория Вселенной. Ньютоновские идеи опровергнуты».

В 1980 году историки физики Дж. Иермен и Кларк Глаймур в совместной статье «Относительность и затмения: британские экспедиции по изучению затмения 1919 года и их предшественницы» продемонстрировали, что, опираясь на результаты двух экспедиций 1919 года, однозначные выводы о победе теории Эйнштейна делать было нельзя.

Искусственной была сама дихотомия Ньютон/Эйнштейн, на которой фиксировалось всё внимание. Световой луч мог, например, отклоняться из-за преломления в предполагаемой атмосфере Солнца.

Эддингтон заранее, еще до отправки экспедиций, широко раскрутил эксперименты как решающие и ставящие точку в вопросе. Хорошо подготовленная аудитория так ждала подтверждения теории относительности, что, наверное, как и ее автор, сильно изумилась бы, «если бы этого не случилось». Обладая талантом популяризатора, Эддингтон с легкостью мог переходить от сухих математических выкладок к ярким образам и изложению на пальцах идей, в которые убежденно верил.

Когда Эддингтон начал подготовку к проведению своего эксперимента, в разгаре еще была Первая мировая война, и хотя он, как квакер, освобождался от мобилизации (квакеры разделяют идеи ненасилия и антимилитаризма), вероятность его призыва в британскую армию сохранялась. Нобелевский лауреат по физике Чандрасекар утверждал, что Эддингтон занялся проверкой эйнштейновской теории, чтобы не угодить на военную службу.

Любопытную деталь этого сюжета отмечает Дэниел Кеннефик в книге «Без тени сомнения: затмение 1919 года, подтвердившее теорию относительности Эйнштейна». Он обращает внимание на то, что экспедиция была организована из Англии, чтобы проверить теорию ученого из Германии, и всё это в период военных действий между двумя этими странами. (Для нас это пусть будет еще одной иллюстрацией наднационального характера научного знания.)

Кеннефик считает, что наблюдения, выполненные во время затмения 1919 года, могут считаться едва ли не самым важным экспериментом ХХ столетия и что Эддингтон интерпретировал результаты эксперимента вполне корректно (из отечественных исследователей такой же точки зрения придерживается, например, Артем Коржиманов).

Столкнувшись с данными, которые резко противоречили бы эйнштейновскому прогнозу, Артур Эддингтон усомнился бы скорее в своей адекватности и навыках экспериментатора, потому что считал теорию относительности слишком красивой и совершенной, чтобы она не подтвердилась. И если даже Эддингтон был не совсем добросовестным интерпретатором экспериментальных данных, ему всё равно повезло. Он поставил на «ту лошадь». Более точные поздние измерения подтвердили правоту Эйнштейна по поводу неэвклидовости пространства—времени, но если бы этого не произошло, как пишет Уоллер, посмертная репутация Артура Эддингтона «могла бы серьезно пострадать и рассказы об экспедициях, изучавших солнечное затмение, вряд ли смогли бы так долго вдохновлять студентов-физиков».

Авиационная мифология

Историк Советского Союза Джузеппе Боффа, описывая «ждановщину» (утверждение отечественного приоритета во всех сферах науки и культуры, о котором уже шла речь в обсуждении «Хождения Ивана Новгородца»), отмечает, что «низкопоклонством перед Западом» могла считаться любая апелляция к любому западному тексту, и простым партийным постановлением утверждалось, например, что русская классическая опера — «лучшая в мире». В советской печати «почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, объявлялось теперь детищем русских талантов».

На самолете, если точнее, то на созданном Александром Можайским «воздухоплавательном снаряде» — первом российском натурном самолете, доведенном до стадии летных испытаний, мы и остановимся. Мы рассмотрим пример фальсификации документов, которые были нужны для «доказательства» его полета.

Приблизительно с 1947 года фигура Можайского в СССР подвергалась историко-технической «сакрализации». Писать о нем принялись конструкторы, военные авиаторы и другие дилетанты. Главными апологетами и популяризаторами идеи о том, что созданный Можайским аппарат летал, выступили Н. Черемных и И. Шипилов. В 1949 году ими была издана брошюра «Александр Можайский — создатель первого в мире самолета». В ней они приводили точную дату первого в мире полета самолета (20 июля 1882 года), портрет авиаконструктора (позже выяснилось, что это был портрет его сына), имя и фамилию испытателя и ряд других неизвестных историкам фактов. Эта брошюра стала материалом для множества статей в периодике, а ее авторы начали выступать с докладами в различных организациях, в которых утверждали, что располагают документами, по которым можно детально восстановить ход испытаний самолета.

В начале 1949 года их доклады заслушали в Комиссии по истории техники АН СССР, где предложили им предоставить используемые в изысканиях источники. Они этого не сделали, но продолжили публикации, в которых теперь появилось описание второго самолета Можайского. Несколько историков техники выступили с критикой «исследований» Черемных и Шипилова, что положило начало длительному противостоянию «патриотов» (апологеты полета) и «буржуазных объективистов» (ученые).

«Исследователи» обращались в высшие инстанции с жалобами на «фальсификаторов» из АН СССР, ведущих «вредную» деятельность и желающих быть «монополистами в разработке вопросов истории техники». В письме к Маленкову они признавали, что в их брошюре о Можайском есть недостатки, но тут же сообщали, что нашли новые документы о нем.

Доносительство было верным «аргументом» в научной борьбе, и серьезные историки науки и техники были вынуждены искать компромиссы в лингвистике: писали, что самолет Можайского мог отделиться от земли, делал прыжки, выполнил подскок или подлет.

На сегодняшний день историкам науки неизвестны источники (если не брать в расчет некоторые мемуарные свидетельства с двоякотрактуемыми сообщениями), в которых были бы зафиксированы данные о полете этого прототипа самолета.

Апологеты отечественного полетного первенства так и не предоставили документов, на которые ссылались. Один из крупнейших в России историков авиации Д. Соболев пишет, что в конце 1970-х специалисты ЦАГИ изготовили модель изобретения Можайского в масштабе 1:20 и испытали ее в аэродинамической трубе. Их вывод таков: мощности силовых установок, использованных Можайским, для выполнения полета было недостаточно.

Влияние боев за самолетный приоритет ощущается до сих пор: в популярной литературе, на музейных экскурсиях или на телевидении часто воспроизводится позднесталинская авиационная мифология. Конструируются и новые мифы: в истории авиации Можайский предстает гениальным одиночкой, не имевшим никаких предшественников.

Оставляя в стороне аэронавтику (хотя на протяжении почти всего XIX века идея летательных аппаратов тяжелее воздуха принимается немногими и в научном мире остается полумаргинальной) и не сообщая никаких ранее неизвестных данных — всё это давно введено в научный оборот специалистами (например, в книгах Д. Соболева или справочнике В. Бычкова «Летопись авиации и воздухоплавания»), отметим, что даже к 1860 году (моменту переезда Можайского под Вологду, где он серьезно занялся проблемами летания) копилка авиационной науки уже успела пополниться:

• первыми проектами летательных аппаратов. Рисунок резиномоторного беспилотного летательного аппарата с крылом прямоугольной формы и двумя винтовыми пропеллерами был выполнен Христианом Гюйгенсом около 1689 года. Свои проекты предложили Эммануэль Сведенборг (в 1716 году) и Мельхиор Бауэр (в 1763 году);
• исследованиями аэродинамики полета по-вертолетному: Лонуа, Бьенвеню, Дж. Кейли (XVIII век); В. Сарти, Дюбо, У. Филипс, Боурна, Коссю, П. де Амекур и Г. де ла Ландель, Ж. Плайн (XIX век); а также исследованиями физики полета по-самолетному, выполненными Фрэнсисом Уэнхемом;
• чертежами планеров — аппаратов тяжелее воздуха без силовой установки (Дж. Кейли, XVIII век);
• принципиальной схемой аэроплана (самолета с неподвижным крылом, крестообразным хвостовым оперением, пропеллером, колесным шасси, рулями высоты и направления). В 1799 году первый вариант такой схемы предложил Дж. Кейли. Она выгравирована на серебряном диске и хранится в Музее наук Великобритании;
• опытами с полетами орнитоптеров и микстов (Я. Деген, А. Берблингер, Ван Гекк);
• экспериментами с полетами планера (всё тот же Дж. Кейли в 1805, 1808–1810 годах и Ле Бри в 1857-м). Результаты своих авиационных опытов Дж. Кейли изложил в статье «О воздушной навигации», опубликованной в «Журнале натуральной философии, химии и искусств». В работе звучит вывод о возможности полета на аппарате тяжелее воздуха, указана взаимосвязь сил, действующих на него в полете, сформулированы принципы его управляемости и устойчивости, констатируется отсутствие подходящих для него силовых установок. В 1843 году, при анализе проекта самолета Хенсона, Кейли высказал идею полиплана как способа увеличения площади несущих плоскостей. В 1849 году сконструированный Кейли планер-триплан совершил пилотируемый полет, а в 1852-м испытывался его же планер-моноплан с человеком на борту. В целом Кейли принадлежит один из основных вкладов в теорию полета по-самолетному;
• техническими проектами самолета с паровым двигателем. В 1835 году в работе «Искусство плавать по воздуху с помощью и без помощи воздушных шаров» идею пилотируемого аэростата-планера, а также проект использования паровой машины на летательном аппарате с неподвижным крылом высказал немецкий механик Г. Ребенштейн. К этому же году относят появление малоизвестного проекта пассажирского самолета нюрнбергского механика Ф. Маттиса. А вот проект 1842 года У. Хенсона стал широко известен общественности. Известна и предложенная М. Лу в 1853 году схема, в которой тип силовой установки не был указан. В 1857-м патент на свободнонесущий моноплан с обратной стреловидностью крыла получен Ф. дю Тамплем во Франции, а построенная модель этого самолета успешно летала;
• патентом на конструкцию «воздушной машины» с мускульным приводом пропеллера. Он был получен Г. Карлингфордом в 1856 году. Хотя идея мускулолета в середине XIX века уже осознана как тупиковая, Карлингфорд предложил некоторые ценные для будущего самолетостроения решения. Гибридный проект орнитоптера и самолета на мускульной тяге предложил еще в 1709 году португалец Б. Лоуренсу де Гусман;
• патентом на «аппарат для воздушной навигации» — свободнонесущий моноплан с паровым двигателем, верхнерасположенными плоскостями, фюзеляжем в виде лодки, винтовым пропеллером и убирающимся в полете колесным шасси. Конструкция предложена Ф. дю Тамплем в 1857 году и была реализована в ХХ веке при разработке самолетов-амфибий;
• успешными или частично успешными полетами моделей самолета П. Жюльена (с резиновым жгутом в качестве двигателя), П. Маффиоти (пороховой ракетный двигатель), Дж. Стрингфеллоу (паровой двигатель и два толкающих винтовых пропеллера);
• проектом летательного аппарата с тандемным расположением крыльев Томаса Уолкера (1831).

К этому можно добавить, что большинство конструктивных идей, предложенных этими техниками и исследователями, ранее были выдвинуты Леонардо да Винчи, Э. Сведенборгом и М. Бауэром. А еще можно вспомнить про подъемы людей в воздух посредством коробчатых воздушных змеев (они широко практиковались, например, в Японии XIX века).

Даже в России был еще изобретатель С. Микунин, тоже конструировавший самолет, причем чуть раньше Можайского. И все эти мечтатели, и Можайский подошли к своим проектам самостоятельно. Но они не могли не опираться на плечи предшественников. Для всех (каждому — свое) в пантеоне первопроходцев летного дела уготовано почетное место. То, что Можайский был одним из, никак не умаляет его заслуг как авиаконструктора. Это лишь демонстрирует грандиозность задачи создания летательного аппарата тяжелее воздуха и возвеличивает его как человека, продвинувшего всё человечество в сторону ее решения, — всё это бесконечно красивее любых фантазий и мифологем о приоритете.

Цели изготовления историко-научных подлогов разные. От подрихтовки действительности, как было с дневниками Кука, до доказательства научного первопроходства. Критического отношения требует всякий источник и любой текст (этот тоже). В истории науки и техники, как и в любой науке, идет непрерывный процесс самоочищения от домыслов, заблуждений, идеологических наслоений. Всё здесь вероятностно, всё должно проверяться и перепроверяться. Не исключено, что в будущем еще найдется рукопись «Хождения Ивана Новгородца» или протоколы испытаний самолета Можайского, однозначно свидетельствующие о том, что имел место устойчивый горизонтальный полет. История науки и техники — не религия, она не содержит неприкосновенных догматов и способна критически пересмотреть любое свое положение.