Ученый, он же стилист, он же модель. Химик Даниил Кудрявцев — о том, как к 27 годам получить два образования и три профессии

— О чем твоя диссертация?

— Название, наверное, мало что даст для понимания сути работы большинству людей: «Роль глубинных углеводородов в атмосферных процессах». Объясню. Сегодня истерия вокруг проблем глобального потепления достигла своего апогея. Мы знаем Грету Тунберг, знаем, что средняя температура поверхности Земли повысилась на несколько градусов за последние 100 лет. Человечество обвиняют в том, что именно оно уничтожает планету. Я считаю, это однобокий взгляд на проблему выбросов углеводорода.

Все думают, что изменение климата происходит из-за заводов, свалок, пластика. Но восемь лет назад в Nature вышла статья ученого Джузеппе Этиопе из Национального института геофизики и вулканологии в Риме, и в ней говорится, что выбросы метана и других углеводородов также происходят из недр самой Земли. И вот в своем диссертационном исследовании я как раз пытался ответить на вопрос, занимается ли наша планета саморазрушением. Это примитивно говоря.

— И что ты выяснил?

— Моя задача была выяснить, могут ли такие углеводороды, как пропан и бутан, существовать в мантии Земли, и показать, что с ними происходит. Удалось установить, что теоретически могут. До меня несколько научных групп уже показывали, что метан и этан могут также зарождаться в глубинах планеты. Это говорит о том, что углеводороды поступают в атмосферу не только из-за деятельности человека, разведения скота или термитов — сама Земля может продуцировать их.

Почему это важно? Нужна переоценка всех выбросов, необходимо изучать процессы, происходящие на планете, более глубоко. Может быть, человечество и не виновато в том, что температура повысилась, может, виновата сама Земля. Она — большой организм, который способен сам регулировать свои физико-химические показатели, в том числе и температуру.

Если кратко, главный тезис моего исследования: «Не только деятельность человека приводит к выбросам парниковых газов, но и Земля сама различными способами может вносить вклад в загрязнение атмосферы».

— В детстве люди представляют себя кем угодно, но редко кто хочет стать химиком-исследователем. Как и когда ты определился с профессией?

— Это произошло в 16. Большую часть времени до того я хотел стать дизайнером одежды, но тогда об этой профессии никто из моего окружения не знал. В детстве у нас дома был маленький телевизор, однажды по нему транслировали показ Юдашкина, после увиденного я начал рисовать одежду. Но мама — инженер и человек советский — это мое желание вскоре убила. Поэтому я бросил рисование и загорелся изучением языков.

Когда я выпускался из школы, оказалось, что в местном вузе нет бюджетных мест на переводоведении, а у семьи не было возможности платить за обучение, и в другой город меня не пускали. Тогда я обратился к последнему варианту — естественным наукам. В школе я их тоже любил, хорошо понимал химию, контрольные одноклассникам решал. Поэтому после 11-го класса поступил в Астраханский государственный технический университет на специальность «Химическая технология природных энергоносителей», это про технологии добычи нефти и газа. Знания, полученные там, давали возможность устроиться потом на какой-нибудь завод. По вечерам я получал второе высшее: учился на технического переводчика — поэтому спустя четыре года получил два диплома.

— Но в Астрахани ты не остался, почему?

— Еще когда учился, я проходил трехмесячную практику на заводе, тогда и понял, что эта работа не для меня.

Самым ужасным было вставать в четыре утра и через 40 минут стоять на остановке в ожидании рабочего автобуса, который полтора часа вез сотрудников на завод.

Я счел, что тратить столько времени на дорогу в маленьком городе ненормально. Эта ситуация заставила меня искать магистратуру по специальности, и я нашел ее в РГУ нефти и газа им И. М. Губкина.

В Москве мне оказалось очень сложно жить: дорого, шумно, всё быстро, а я ребенок домашний. Стипендия моя тогда составляла 2000 рублей. Я жил в общаге; чтобы прокормить себя, работал ростовой куклой, раздавал листовки и при этом должен был заниматься наукой — проводить эксперименты и писать диссертацию.

— Как получилось, что при всех этих сложностях ты решил еще и в аспирантуру пойти?

— После магистратуры я вообще не собирался больше учиться. У меня был красный диплом, я хотел работать, и меня готовы были взять в несколько крупных организаций, но все они находились в других городах России, где в основном добывают нефть. А уезжать из Москвы я при всех сложностях не планировал. Хотел уйти работать в исследовательские центры, но туда не брали без кандидатской степени. И я решил, что надо ее получить, потому поступил в аспирантуру в том же университете. Это давало возможность остаться в общаге и жить в Москве, правда, всего на 7000 рублей в месяц.

— А как ты оказался в Швеции?

— Когда я понял, что жить на такие деньги в Москве и проводить химические исследования в лаборатории — это невозможные условия, я начал искать аспирантуру в Европе. Хотел в Чехию, но там попросили год подучить язык, так как научный английский — это отдельный раздел лексики. Я не мог терять год, не хотел. В магистратуре у меня преподавал профессор, который еще в 1990-е уехал работать в Швецию. Я, когда выпускался, попросился к нему на научное руководство, но он сказал, что не нуждается в аспирантах. Однако несколько месяцев спустя от него пришло письмо с приглашением на обучение в Королевском технологическом институте в Стокгольме. Я, конечно, согласился. Усиленно готовился к экзаменам, отдал последние деньги за визу. Поступил с первого раза.

— Как происходит защита диссертации в Швеции?

— Я защищался в церкви. Не вру. Я, как проповедник, стоял у алтаря костела, а мои оппоненты сидели на лавочках, зал был погружен в полумрак.

— Считай, проповедовал науку…

— Именно. В тот момент я так себя и ощущал — научным пастором, совсем не волновался.

Дело в том, что защита научной работы в Швеции отличается от защиты в наших вузах. Там, если ты вышел на защиту, ты 100% защитишься, ты уже, считай, «остепененный» ученый. «Фейсконтроль» у них — это предзащита.

Перед ней комиссия тщательно изучает твои статьи, твой научный путь. И на этом этапе в Швеции «сливаются» 50% научных работ: исследования слабые или вызывают много вопросов. Но я предзащиту прошел с первого раза.

— Какие еще есть отличия от защиты в России?

— В России я много раз был на предзащитах, общался и с теми, кто защищался здесь. Главное отличие — это то, что в Швеции за тебя выполняют абсолютно всю техническую работу: оформляют документы, ищут оппонентов, даже диссертацию печатают. Твое дело одно — подготовиться к выступлению, и поэтому перед защитой я находился в Москве и вообще не участвовал в процессе официальной подготовки.

А еще в Швеции не выдают удостоверение о полученной степени в физическом виде. Там уже пять лет как отказались от бумажной версии дипломов, потому что это не экологично. Тебе просто высылают копию на электронную почту с пометкой: «Вы можете распечатать и повесить в рамочку на стенку». Я, конечно, так и сделаю, а еще один экземпляр отправлю маме в Астрахань.

— Что будешь делать теперь, когда ты PhD?

— На самом деле не знаю. Для меня это до сих пор открытый вопрос.

В зарубежной науке всё зависит от проектов. Если ты не найдешь лабораторию, которая заинтересована в твоих идеях, будешь сосать лапу.

Поэтому сейчас я ищу ученых и деньги. Из-за того, что я занимаюсь слишком специфической темой — нематериальным, теоретическим, — довольно сложно найти исследователей, заинтересованных в моем проекте. Мне нужно идти к тем, кто проводит подобные исследования в моей области, а таких лабораторий в мире около 10, например, в Японии, США, Австралии, Германии. Но везде ужасная конкуренция.

— Ты говорил, что в Стокгольме у тебя появилась интересная подработка — моделью и стилистом. Многим сложно представить себе ученого-теоретика, который по вечерам насколько иными вещами занимается, а как это получилось?

— На самом деле это нормальная история, когда ученый увлекается чем-то контрастным. Работая в академической среде, я встречал много исследователей, у которых есть дополнительная работа или хобби. Например, я знаю ученых-дайверов, ученых, которые создают тренажеры для физических упражнений. Мы сейчас живем в такое время, когда у людей может быть набор из совершенно полярных увлечений.

Отчетливо помню тот день, когда мне предложили попробовать себя в качестве профессиональной модели. Это было в Стокгольме.

Я зашел в «Макдоналдс» купить кофе. На мне были бесформенное пальто, шарф и шапка. Я сел за стол, и ко мне подошел представитель модельного агентства. Я не знаю, что он во мне разглядел, но дал визитку и пригласил на собеседование. Я тогда испугался — в голове всплыли стереотипные страхи: «Кудрявцев, тебя увезут в Турцию!»

Поэтому, прежде чем отправиться в агентство, я поискал местных фотографов в инстаграме и расспросил их об этой фирме. Все отвечали, что это крутая организация. Я пошел на кастинг, и меня тут же взяли моделью.

Я был в шоке, потому что никто никогда не называл меня красивым. Мама всю жизнь говорила мне, что я нормальный. А что такое «нормальный»?

— В твоем детстве ничто не предвещало такой карьеры?

— В детстве я жил в мамином шкафу, любил находить на помойках какие-то красивые вещи и давать им новую жизнь. И когда мне исполнилось 14, на «Муз-ТВ» стартовала программа «Топ-модель по-американски». Мне нравилось смотреть на участниц, изучать, как их одевают, какие образы им подбирают, как заставляют позировать в кадре. Меня это вдохновляло: я увидел другой мир, в который очень хотел попасть, но который был мне недоступен.

Помимо того, что я жил в Астрахани, где пресекали любые мои попытки приблизиться к красоте, я был толстым. В 14 лет весил 95 килограммов при невысоком росте. Мама меня закармливала, не разрешала готовить самому. В школе дразнили жиртрестом, а песня «Дискотеки Аварии» «Эй, толстый!» до сих пор вызывает у меня содрогание.

Поэтому большую часть моей жизни о модельной карьере не то что думать не доводилось, ее даже во сне увидеть возможности не было.

— В какой момент всё изменилось?

— В 14 лет я решил, что больше не могу — надо худеть. Начиналось всё медленно, но в университете в Астрахани я нашел подругу, которая мотивировала меня измениться. Однажды она предложила меня пофотографировать. Я ненавидел сниматься, но согласился и неожиданно понравился себе в кадре. К слову, с этой подругой я уехал потом в Москву, она тоже стала моделью — и моей женой.

Правда, в быту совмещать эти два понятия было невозможно: моделинг — очень сложная сфера, нестабильная и стрессовая. Это отразилось на нашей семье, мы развелись. Но, когда жена только начинала работать, я ей помогал: ходил по агентствам, знакомился с фотографами. Где-то даже участвовал в съемках, но больше для себя — тогда было модно менять аватарки во «ВКонтакте».

И вот в Стокгольме меня заметили, и с тех пор мои фото печатали в L’officiel Lithuania, Vanity Tee, они появлялись на обложках DesNudo Homme, Hermoso, Latest Man. Я был главной моделью проекта для музея Бороса, дефилировал на шведской Неделе моды, фотографии со мной выставлялись в Большом дворце во Франции.

— Ты сказал, что работал не только моделью, но и стилистом. Как получилось, что ты и в кадре, и за кадром?

— В студенческие годы, когда мне нужны были деньги, я подал заявку на должность стилиста в магазин одежды. Меня спросили, есть ли опыт работы, — я соврал, что есть. На тот момент я ничего не знал о профессии стилиста, лишь изредка помогал своей жене на съемках собрать какие-то луки. Короче, меня взяли, и там я уже подбирал одежду разным людям.

Впоследствии я начал обращаться к знакомым фотографам, предлагать свои услуги бесплатно в качестве стилиста на съемках. Уже в Швеции подслушивал тех, кто одевал меня, наблюдал за ними — набирался опыта. Теперь же в моей коллекции работы с журналами L’officiel Baltics, Blanc, Schön, DesignScene, TheFlowhouse, Contributor, FrenchFries, Cake, Jon, Pap, Kunst, Fuuucking Young.

— Не возникало желание поменять монотонную лабораторную работу на мир красоты и глянца?

— Никогда, потому что мне часто нужны тишина и покой. Этот мир — мир модельной жизни — очень тяжелый. Во-первых, ты никогда не знаешь, работаешь ли завтра, актуальна ли сегодня твоя внешность. Например, ты можешь понравиться всем, а визажисту — нет, и тебя снимут с показа. В моей практике я не раз сталкивался с отказами. Во-вторых, непостоянный график.

В два часа ночи агент может написать: «Дань, выйди завтра на работу: одна модель заболела». Моделинг — это сидеть и ждать работу, а я так не хочу. Я знаю многих людей, которые в таком ожидании теряли в конце концов возможность добиться чего-то в жизни.

В-третьих, наука дает стабильный доход, а моделью я за раз могу заработать 3000 евро, а потом полгода не получать предложений вообще. Так что я четко разграничиваю работу и подработку.