Революция духа: как новые религиозные движения ломали старый мир

Что такое секта? В представлении обычного человека это нечто темное; закрытое от общества, полностью изолированное, не настроенное на внешние коммуникации сборище людей в светлых одеждах с блаженно-счастливыми лицами, переписывающих квартиры на своего лидера, уходящих из семьи, бросающих старые привычки ради фантомов. Сразу вспоминаются «Белое Братство» или церковь бога Кузи. Казалось бы, при чём тут революции? Им бы, наоборот, держаться подальше от политики, общественных преобразований и любой активности, направленной на что-то, кроме привлечения новых адептов.

Подобное понимание секты, как «деструктивной» и «тоталитарной» организации, только одно из возможных. На Западе такие течения обычно называют cult, а интересующее нас слово там не обладает отрицательным эмоциональным зарядом, как в русском языке, и служит для обозначения любых небольших движений, отделившихся от основной деноминации или конфессии.

Российские религиоведы стараются не использовать термин «секта» из-за присущей ему яркой экспрессивной окраски. Между тем до революции его употребляли вполне обиходно, и зачастую без каких-либо негативных коннотаций.

«Секта» — это «толк», толкование веры; народная стихия, «раскол», уход от погрязшей в богатстве и государственных делах официальной церкви.

Но при чем тут революция?

Время от времени нетрадиционные для своей эпохи религиозные течения оказываются очень удобным субстратом для коренных изменений в жизни общества. Они или дают революционерам идеи и пример для подражания, или сами участвуют в процессе, а то и возглавляют его.

В разговорах на подобные темы часто упоминают так называемые хилиастические учения, согласно которым на земле возможно Царство Божие и продлится оно тысячу лет. Как правило, сторонники хилиазма располагают его на хронологической шкале после важнейших событий христианской эсхатологии — великой скорби и второго пришествия. И чтобы пожить в мире праведников еще на земле, следует пройти через ужас и страдания, через конец света.

Однако слово «хилиазм» уже давно приобрело новое, «универсальное» значение — о нем говорят применительно не только к христианству, но и, например, к исламу. Можно найти упоминания даже атеистической большевистской его формы. В широком, политическом смысле хилиазм — это метафизически окрашенное учение о построении рая на земле через разрушение старого порядка. Понятно, почему с ним часто связывают революции и войны: его адептам есть за что сражаться и умирать.

Но конечно, приравнивать одно к другому будет большой ошибкой. К примеру, самое известное в России хилиастическое движение — свидетели Иеговы, и вряд ли кому-то придет в голову упрекнуть их в чрезмерной воинственности. Бессмысленно спорить и с тем, что большая часть революций в мире всё же совершается без этой начинки.

«Хилиазм созвучен революции, а не труду, направленному в будущее; духу коллективной дисциплины, а не индивидуальной инициативы; и харизматическому лидерству. Идея коллективного спасения разворачивается в нарративах всеобщего преображения, тотальной революции, культа вождя, конца истории, суперкарнавала».

— Александр Эткинд, «Хлыст»

Истинная вера

Своеобразная ролевая модель и эталон для взаимодействия новых религиозных движений и проектов радикальной перестройки реального мира — события в немецком городе Мюнстере.

В советских учебниках и справочниках случившееся там зачастую трактовалось как прогрессивное явление, как некая форма стихийного народного социализма, как бунт угнетенных крестьян против реакционного католичества:

«Значение Мюнстерской коммуны заключалось не столько в ее социальных преобразованиях, которые не выходили за рамки уравнительства, проводились к тому же непоследовательно и в основном диктовались военной обстановкой, сколько в том, что после поражения Крестьянской войны она показала пример готовности к революционной борьбе против восторжествовавшей феодально-княжеской реакции».

— Сергей Данилович Сказкин, «История Средних веков» [авторская орфография сохранена. — Ред.]

Многое в процитированном высказывании, наверное, справедливо, но акценты тут расставлены довольно тенденциозно. Понятно почему: некоторые идеологи коммунизма на самом деле даже несколько стеснялись Мюнстера.

Итак, в 1534 году к власти в городе пришли анабаптисты под предводительством бывшего пекаря Яна Матиса — причем мирным путем, через выборы. И началось.

Анабаптисты были хилиастическим движением — ожидали второго пришествия и конца света, за которым и последует тысячелетнее Царство Божие на земле. И конечно, наступление этих событий можно ускорить — такого рода идеи форсирования истории вообще довольно популярны среди хилиастов. Например, веком ранее табориты полагали, что всё случится, когда земля покроется кровью до высоты лошади, а пускать ее можно и поактивнее, чтобы не затягивать процесс.

Новые власти обобществили имущество, в первую очередь, конечно, неанабаптистское, жгли книги и «еретическую» церковную утварь. Матис отправился за стены города на битву с осаждавшими Мюнстер войсками, где и погиб.

Власть перешла в руки не менее предприимчивого и жестокого Иоанна Лейденского, некогда работавшего портным. Бургомистром назначили купца Книппердолинга — он лично ходил по улицам и рубил головы неугодным.

Эдуард Лимонов считает, что артистов и карнавализма в Мюнстерской коммуне было хоть отбавляй: на улицах и в общественных столовых (кстати, бесплатных для анабаптистов) разыгрывали сценки из Библии и постоянно читали отрывки из Ветхого Завета. Вводится полигамия, причем в форме обобществления женщин (у самого Иоанна было то ли 15, то ли 18 супружниц). Ну и, конечно, казни по самым разным поводам — например, в одном из приговоренных к высшей мере глава коммуны углядел Иуду. Сами анабаптисты считали, что Царство Божие в их городе уже практически наступило, — но в 1536 году Мюнстер пал, а всех руководителей после пыток казнили.

Крестьянские хроники

С Мюнстером по привычке сравнивали любые эсхатологически окрашенные радикальные перемены, но вообще в России хватало и хватает своих нетрадиционных религиозных толков, многие из которых были интересны и революционерам.

Раскол XVII века показал, что какая-то часть народа способна к сопротивлению. Последователи «древлего благочестия» подвергались гонениям, пыткам, горели в срубах и иногда сами предавали себя огню, но искоренить старообрядчество так и не удалось. И оно стало одним из источников самых разнообразных аутентичных верований, расцвет которых пришелся на XIX — начало XX века.

Хлысты, скопцы, молокане, духовы люди и даже Дунькино благоденствие — Тимофей Буткевич в своей книге 1910 года описывает более 30 сект и толков разной направленности. В реальности их было гораздо больше — от массовых движений вроде тех же скопцов до микрообщин, умещавшихся в одной русской избе.

Каждое из таких направлений заслуживает отдельного рассказа. Хлысты, к примеру, были самым мистическим толком: в их общинах лидеры назывались «христами» и «богородицами», практиковались экстатические танцы («кружения»), трансовые состояния и глоссолалия — разговоры и проповеди на несуществующих, «Божественных» языках.

Скопцы, последователи Кондратия Селиванова, отпочковались от хлыстов и физически кастрировали себя, чтобы быть как можно дальше от греха. Малёванцы взяли за основу своей веры баптистское учение, но переиначили его в мистическом ключе; их мужчины молились в женской одежде, а женщины — голыми. Были характерны для этой среды и апокалиптические (в том числе хилиастические) настроения.

Определить хотя бы приблизительно число русских сектантов в ту пору затруднительно. По официальным данным, в 1880-х их насчитывалось около 2 миллионов, по другой информации — примерно всемеро больше.

Почему секты привлекли внимание народовольцев и более поздней радикальной оппозиции — этих, казалось бы, рациональных, «прогрессивных», «позитивистских» людей, уважающих науку и часто видевших в религии только опиум для народа?

Представители неортодоксальных учений вызывают живой интерес у отечественной интеллигенции начиная уже с 1840-х годов и Герцена. А к 1880-м обращение к опыту русских раскольников всех толков становится общим местом.

Народники и социалисты считали сектантство формой протеста крестьянства против существующего порядка. Отпадение от официальной конфессии происходит не только по сугубо религиозным причинам, но и из-за недовольства ситуацией в стране в целом.

Александр Пругавин, сосланный в провинцию за участие в студенческих выступлениях, в 1880-х годах провел много времени среди «сютаевцев» — небольшой общины под руководством Виктора Сютаева. Лейтмотив его очерков — пробуждение самодеятельной народной мысли под гнетом социальных и экономических факторов:

«Таким образом, и происходящее на наших глазах почти повсеместное религиозное движение, вызываемое, главным образом, полным духовно-нравственным неудовлетворением народа, в значительной степени осложняется социальными и экономическими мотивами. С одной стороны, здесь действует все более и более уясняющееся сознание народа ненормальности положения своего, с другой — стремление найти такие формы жизни, которые дали бы возможность свободнее и легче вздохнуть народной груди».

— Александр Пругавин, «Раскол внизу и раскол вверху. Очерки современного сектантства»

Сектанты уже обладают навыками противостояния государству: они существуют во враждебной среде, ведут подпольную работу и агитацию, причем весьма успешно (неофитами становятся семьи и целые деревни), их преследуют власти. Конечно, нравы в XIX веке были помягче, и еретиков не жгли в срубах, но сослать на каторгу могли — однако сектанты умудрялись жить, молиться и набирать сторонников даже в таких условиях.

«Профессиональные» же революционеры увязли в многословии и теоретических дебатах: пока они обсуждают великую прекрасную Россию будущего, история уже творится «на местах».

Кроме того, проекты инакомыслящих фанатов своей веры всеобъемлющи. Как пишет другой исследователь русских толков Дмитрий Овсянико-Куликовский, «сектанты сразу атакуют все стороны жизни, современное социально-революционное движение ограничивается почти исключительно сферой экономической».

К началу революции «хлыстовщина» уже овладела умами интеллигенции. Интерес к ней проявляли почти все тогдашние трендсеттеры, от Блока и Мережковского до Белого и Горького. Одни — сектантами и старообрядцами восторгались, другие относились к ним резко негативно, но равнодушным не оставался никто. Со стороны казалось, что русское раскольное крестьянство представляет собой кипящий котел, в котором и зреет будущее страны. Что сейчас оно отряхнется от вековой спячки и уничтожит существующий мир до основания.

Получилось не совсем так. Нет достоверных сведений о массовом участии русских сектантов в революции и Гражданской войне. Точнее, участвовать-то они, разумеется, участвовали — но, так сказать, на общих основаниях, а не ради претворения в жизнь своих идеалов. Красные батальоны имени Кондратия Селиванова нигде не упомянуты.

Однако хилиастические и даже мистические сектантские идеи во многом приняло и переварило самое левое крыло революционеров.

Конец света, суд над всей планетой, уничтожение вселенной ради строительства другого мира — крайне популярные тропы красной агитации.

Добавим сюда реальность: горящие сёла и города, военный коммунизм, голод, смерть, энтузиазм масс, новый язык. Неудивительно, что зарубежным наблюдателям происходящее в России порой как раз казалось повторением Мюнстера-1534.

«Здесь и больше нигде человек скоро устроит над вселенной свой страшный суд, чтобы осудить ее на смерть».

— Андрей Платонов, «Новое Евангелие»

Тем не менее даже после революции русских сектантов пытались встроить в новое общество. Чемреки — близкое к хлыстам движение — получили поддержку Бонч-Бруевича, который носился по кабинетам с идеей союза коммунистов с русским раскольным крестьянством. В 1920 году под Москвой начал работать чемрекский совхоз «Лесные поляны», занимавшийся производством молочной продукции.

Впрочем, уже довольно скоро отношение власти к сектам изменилось — равно как и к самым активным, радикальным и «хилиастическим» деятелям революции. В сталинской модели общества все они оказались не нужны. Над скопцами, к примеру, начались показательные процессы, и движение было фактически уничтожено. Кстати, привычные для нас очертания отечественный антисектантский дискурс с его характерной риторикой приобрел именно в то время.

Будет новый день

Следующий бум неортодоксальных движений в России случился в 90-х. Для кризисных лет вообще характерен рост интереса к религии и особенно к апокалиптике. Поэтому ключевым пунктом почти всех движений, ставших популярными в те годы, было учение о конце света — разумеется, со спасением праведников и карой грешников. Это и «Белое братство», и «Церковь последнего завета», и более старые (но новые для России) свидетели Иеговы.

Впрочем, прямого отношения к нашей теме они не имеют: несмотря на то, что СМИ клеймят их как деструктивные, эти массовые движения не революционны, а потому не очень-то интересуют радикалов новой России.

Зато последние в какой-то момент обратили свои взоры на ислам. Моду на одну из ведущих мировых религий в околоэнбэпэшных кругах ввел в начале 2000-х Гейдар Джемаль.

«Еще недавно в западном языке „марксист“ звучало загадочно, как „спирит“, и порочно, как „абсент“, сегодня так звучит „исламист“. Когда Фукуяма пишет, что „исламо-фашизм это коммунизм сегодня“, это верно в том смысле, что причины, порождающие сопротивление всё те же — разделение обществ на меньшинство собственников и большинство работников, разделение мира на меньшинство „офисных наций“ и большинство „народов-гастарбайтеров“».

— Алексей Цветков, «Дневник городского партизана» [авторская пунктуация сохранена. — Ред.]

Впрочем, серьезного развития это направление не получило. Все-таки джемалевский эзотерический ислам — слишком сложная концепция (до сих пор даже не все поняли, был ли он суннитом или шиитом!), да и для существенной части нацболов, традиционно придерживавшихся антимусульманских и антимигрантских воззрений, интереса он не представлял. В итоге исламизация главной радикальной партии России так и осталась столичным поветрием.

Если же говорить о мировых трендах, то здесь ситуация иная: после иранской революции и фактического провала панарабистских и социалистических проектов Ближнего Востока политизированный и радикальный ислам активизировался.

Можно долго спорить, является ли, например, ИГИЛ (организация запрещена в РФ, если кто не знает) хилиастическим движением, а Халифат — «раем на земле». Однако не замечать параллелей с тем же Мюнстером сложно. На протяжении нескольких лет последователи аз-Заркауи и аль-Багдади на территории Сирии и Ирака воплощали в жизнь свои представления об идеальном обществе (насколько это возможно в материальном мире), причудливо сочетая избранные современные технологии, архаизм и хладнокровную жестокость.

Территория ИГИЛ была не просто зоной хаоса и террора, какой она изображается в новостных выпусках российских каналов (хотя, конечно, и не без этого).

Там работали коммунальные службы, администрация и полиция (в программу подготовки местных «правоохранителей», кстати, входило и приведение в исполнение смертных приговоров — с тренировками на желатиновых моделях людей). Ну и знаменитый карнавализм с совсем уж постмодернистским оттенком: например, вопрос о способе казни пленного иорданского летчика решался онлайн-голосованием. В итоге его сожгли заживо.

При этом ИГИЛ постоянно воскресает из мертвых: если в конце 2017 года после тяжелейшего поражения в Ираке численность движения составляла всего около 3 тысяч человек, то сейчас партизанщиной занимается до 20 тысяч боевиков. Так что неприятных сюрпризов от этих исламских радикалов будет еще немало.

Выше уже говорилось о том, что новым религиозным движениям в стилистике нью-эйдж в целом чужды планы насильственной переделки мира. Но есть и редкие исключения, главное из которых — история японской секты «Аум синрикё». Сейчас сложно в это поверить, но в 90-х проповеди лидера причудливого эклектичного культа Сёко Асахары передавали по радио «Маяк», а массовые медитации проходили на стадионе «Олимпийский». Россия вообще стала главной опорой «Аум синрикё»: по данным «Коммерсанта», наших соотечественников в их рядах было в пять раз больше, чем самих японцев.

Последователи Асахары всерьез готовились к концу света, который они наметили на рубеж тысячелетий. Дальнейшее напоминает сценарий голливудского фильма тридцатилетней давности. В распоряжении движения оказались химические и биологические лаборатории, документация на производство зарина, оружие, вертолет Ми-17. Обсуждалась возможность создания ядерной бомбы. Был готов список министров, которые поведут человечество дальше после Третьей мировой.

Самая известная акция «Аум синрикё» — газовая атака в токийском метро в 1995 году, когда после распыления зарина погибли, по разным данным, от 12 до 27 человек и несколько тысяч пострадали. Но этот метод тестировался еще годом раньше в Мацумото (7 жертв). Практиковались и убийства неугодных, причем по всем канонам ОПГ — со сжиганием тел в печах мусорного завода. Эти преступления привлекли внимание полиции, что, скорее всего, и послужило триггером для зариновой атаки в Токио. В итоге верхушку движения приговорили к смертной казни. Асахару повесили только в прошлом году, и до сих пор немногочисленные оставшиеся сторонники «Аум синрикё» считают всю зариновую историю оговором.

Мистически окрашенная революционная идея то и дело всплывает то тут, то там. Вот из благостной хиппанской среды выходит Чарли Мэнсон и решает показать, как нужно делать «Хелтер Скелтер». Вот Егор Летов поет, что «будет новый день» и «земные боги выйдут нам навстречу». Вот «русская весна» в Донбассе готовится к новому явлению Христа. Утопия, революция и фанатизм часто идут рука об руку. Так что наверняка мы еще не раз увидим их вместе.