Физика хиппи и биобеллетристика. Искусство должно помочь науке в преодолении ограничений нашего вида

За последние десятилетия человечество серьезно преуспело в том, чтобы превратить Землю в непригодную для жизни.

Начиная от атомных бомб и заканчивая загрязнением атмосферы, мы с упорством барана ставим под угрозу собственное существование.

Средняя продолжительности жизни вида — 3,5 млн лет. Быть может, нам пора прощаться с белым светом и признать как факт, что все наши культурные и научные достижения никто никогда не увидит, не продолжит и не зачтет? Трагично, не правда ли?

Для того чтобы справиться с глобальными проблемами, нам необходимо научиться их осмыслять, нам нужно осознать, как в действительности мы влияем на мир и другие виды существ, его населяющие. Переход науки к размашистой междисциплинарности, научные открытия, доказывающие, что кишечная бактерия влияет на наше сознание, — все это подталкивает нас к важной и неизбежной мысли: наших понятий и представлений о мире недостаточно.

Возникнув как приматы небольшой группы, мы получили в наследство временные и ментальные лимиты: мы запрограммированы на то, чтобы планировать будущее в рамках одного поколения и одномоментно заботиться об ограниченном количестве сородичей.

Нам никуда не деться от этих и других ограничений, и единственное, что остается, — взять их за отправную точку. Чтобы в дальнейшем построить новую культуру (поскольку именно культура оказывает давление на эволюцию), основанную не на выживании наиболее приспособленных, а на межвидовом симбиозе.

Без учета этой простой истины бесполезно пытаться понять устройство нашей планеты. Поэтому так неловко выглядят научные статьи об интеллекте животных, делающие выводы об устройстве ума, который не может быть сопоставлен с человеческим и принципиально от него отличается. К примеру, по части «интеллекта запаха». Мы — в отличие от животных — получаем информацию от обоняния неосознанно: в нашем языке даже нет названий для различения запаха от чего-то (пассивного) и испускаемого для чего-то (активного).

Основатель зоо- и биосемиотики Якоб Иоганн Икскюль в 20–30-х годах прошлого века создал целую теорию о том, что каждый биологический вид представляет собой обособленный специфический мир — умвельт.

У кошки — один умвельт, у рыбы — другой, у человека — третий, и все они априори несоизмеримы из-за отличий в типах коммуникации.

Классический пример: когда мы гуляем по майскому лесу, наши тела выделяют масляную кислоту, на которую сидящий на ветке клещ, который сидел там, быть может, последние 18 лет, реагирует молниеносно: «Господь всемогущий, масляная кислота! Я прыгаю». Сигнал, который был распознан клещом, не может быть воспринят человеком, и наоборот.

Интересную попытку по преодолению границ умвельтов делают современные писатели-фантасты, работающие в несколько фантасмагоричной области, которую Каролина Джонс обозначает как «биобеллетристику».

Их основная задача — научить человека воображению, которое, подобно квантовой механике, противоречит здравому смыслу.

Что будет, если вшить человеку гены другого биологического вида? Каково иметь щупальца осьминога или эхолокацию летучей мыши? Что значит потенциально жить тысячу, пять тысяч лет, как секвойя? Как человек с сознанием секвойи ощущал бы время? Каково это, знать, что все твои потомки — это твои собственные клоны?

Трудности перевода с животного на человеческий прекрасно демонстрируют: не получится усвоить, как работает мир вокруг нас, оставаясь на уровне личности. Однако ограниченному индивидуальному восприятию, с таким удовольствием обмусоливаемому западной классической традицией, есть и принципиально иная альтернатива.

Мы находим ее в исследованиях «левых кибернетиков» 60-х годов. Занимаясь изучением загадок квантовых теорий, держась в стороне от военно-промышленной истерии и атомных разработок, небольшая группа ученых корпела над идеями о расширенном восприятии окружающего мира (как несложно догадаться при виде слов «60-е» и «расширенное восприятие», кибернетики серьезно вдохновляли общественных радикалов и «детей цветов», за что их иронично прозвали «физиками хиппи»). Такие исследователи, как Бетазон и Фритьоф Капра взывали к здравому смыслу поверх здравого смысла: «Череп — не предел нашего сознания. Продолжительность одной жизни — не предел нашего влияния».

Физики хиппи настаивали на том, что индивидуальное сознание может расшириться за счет выхода на коллективный уровень, где познание осуществлялось бы ризоматически.

Так Делез назвал нелинейный способ получения знания в «мире без стержня», где любая точка может быть связана с другой, где не существует бинарной логики и дуализма, иерархии и замершей во времени упорядоченности.

Для того чтобы выйти к коллективному познанию, к достижению единого смыслового поля, нам необходим соответствующий тип мышления. Как предполагает Джонс, это должно быть что-то на стыке теории систем и «левой кибернетики». Будучи куратором и историком искусства, она предлагает обратиться к искусству, к лаборатории сознания, в которой подобный тип мышления уже генерируется.

Мы обнаруживаем его зачин у раннего Ханса Хааке, американского художника-концептуалиста немецкого происхождения. Прежде чем стать отцом институциональной критики, Хааке всерьез интересовался теорией природных систем. Классический пример инсталляции на эту тему — «Куб с конденсатом», небольшой резервуар из плексигласа (органического стекла), частично наполненный водой. Температура внутри куба постепенно нагревается, вода конденсируется и стекает каплями по стенкам, иногда образуется туман, а с определенного места в галерее можно увидеть радугу.

Процесс образования погоды нескончаем, а сама система замкнута и герметична, тем не менее она зависит от внешних изменений: дыхание посетителя или приближение чьего-то тела к стеклу изменяет термодинамику внутри куба.

«Куб с конденсатом» подарил миру ценную мысль о том, что искусство способно перенаправить наше внимание в сторону автономных событий, разворачивающихся во времени, где человека нет. Скромный жест Хааке в 1963—1965-х спровоцировал небольшой поворот мышления и продолжает производить новые смыслы.

Современные художники поставлены в более отчаянное положение, чем то, в котором был Хааке в 60-х. Находясь в политическом дискурсе, где установка «правда нас освободит» дискредитирована, а вместо «изменений климата» используют фразы вроде «экстремальные погодные условия», они все чаще обращаются не к рациональному анализу, а к сюрреализму. В галереях все чаще встречаются жуткие инсталляции и скульптуры, которые помещают зрителя в очень специфические отношения с предметом искусства.

На выставке 2017 года художницы Аники Йи в Гуггенхайме посетителям сообщают, что их тело прямо сейчас впитывает запах, созданный при смешении феромонов муравья-древоточца и азиатско-американской женщины из Нижнего Манхэттена.

Провокационно вмешиваясь в личное пространство зрителя, буквально — в его тело, художница вынуждает его пересмотреть свои понятия о границах.

В работах другого художника, француза Пьера Юига мы находим ту же смесь жуткого, на грани с брезгливым, сюрреализма: на его выставках бродят живые собаки, в его скульптурах гудят живые пчелы. Одна из его последних инсталляций представляет собой несколько аквариумов, наполненных вулканическими породами, с массой меньше, чем у воды. Зритель видит огромный валун, плавающий в резервуаре, как магриттовский «Замок в Пиренеях», и предмет искусства, очень походящий на Бранкузи. Рак-отшельник устраивает в арт-объекте свой дом, а зритель понимает: однажды все наши Бранкузи угодят на морское дно, и его обитатели в лучшем случае расценят их как пригодные для бытовых нужд штуковины.

Рак-отшельник и бактерии в нашем кишечнике, вызывающие депрессию и чувство благополучия, заставляют нас пересмотреть свои представления об антропоцене, свою одержимость мозгом как обособленным и центральным объектом.

Заставляют вытравить из себя человека, называемого в Торе «ам каше ареф» («человек с негнущейся шеей»), — упрямого, эгоистичного, собой же ограниченного.

Что нам действительно необходимо, так это переход к sensus communis — всеобщей сообщаемости, которую Кант воспринимал как должное и естественное. Переход к новым понятиям, пониманию, что каждый элемент системы — лишь часть общего механизма, глобальной структуры взаимодействия и взаимовлияния. Нам необходим переход к более всеохватному мышлению.