Выставка при свечах встречает эру милосердия: интервью с Дмитрием Шагиным, самым известным из питерских митьков

— Помните, как впервые взяли в руки краски?

— Когда я был мал, наша семья проживала в небольшой квартирке на улице Маяковского. Одно из самых ранних моих воспоминаний: отец (известный художник Владимир Николаевич Шагин. — Прим. авт.) рисует трамвай. Он отвлекся, а я хватаю кисточку с красной краской и начинаю мазюкать по его картине — с криком «Пожар! Пожар!». Папа сказал, что мне еще рановато работать с красками, и вручил пластилин. Помню, как делал «барельеф»: на листе фанеры лепил пластилиновые фигурки псов-рыцарей из «Александра Невского» — мне было года четыре. Мой отец в юности мечтал стать моряком, а позже перенес эту мечту на меня — хотел, чтобы я поступил в Нахимовское училище. Но этому не суждено было сбыться: когда мне исполнилось пять лет, папу арестовали…

— За что?

— Вот я сам хотел бы знать… За что? Отца уже четверть века как нет в живых, но этот вопрос меня по-прежнему волнует: человек шесть лет отсидел, с 1962 по 1968 год, а причина до сих пор непонятна…

Папа по тем временам считался нонконформистом, состоял в неформальной организации ОНЖ — «Орден нищенствующих живописцев». В историю они вошли как «Арефьевский круг», или просто «арефьевцы». Их посадили почти всех: в ту пору многим художникам и поэтам, не вписывавшимся в официальные рамки, пришлось пройти через тюрьмы и психушки.

А пока папа сидел, мама (художница Наталья Владимировна Жилина. — Прим. авт.) решила отдать меня в среднюю художественную школу (СХШ) при Академии художеств. Мне не суждено оказалось пойти в моряки, но я не жалею. Тем более что я и стал в итоге эдаким сухопутным моряком, моряком-художником. Тельняшку ношу с детства, у меня много друзей-моряков. Ну и море, корабли являются одной из любимых тем моего творчества.

— Почему вы с самого начала не ужились с советской системой?

— Так уж получилось… Первый конфликт с официозом возник у меня в СХШ, где я наотрез отказался вступать в комсомол. Обидевшиеся педагоги выписали мне характеристику: «Политически неграмотен, с учителями вежлив, но груб». Позже, поступая в Мухинское училище, я пошел там на факультет дизайна интерьеров — и это оказалось моей ошибкой. Дело в том, что ректор Лукин приходил в ДК имени Газа, где разрешили выставляться нонконформистом, и крупно поругался там с моим отцом и его другом Александром Арефьевым. После этого Лукин взял фамилию Шагин на карандаш и влепил мне двойку за композицию на вступительном экзамене. В результате мне пришлось зарабатывать на жизнь сначала у конвейера, затем грузчиком.

Друг моего отца, художник Рихард Васми, трудившийся в котельной, помог мне устроиться на завод по ремонту мелких речных судов.

Там я тоже попал в котельную. Замечательная работа! Начальства поблизости нет, сутки отсидел там, три — дома, есть много времени на живопись. Зимой я топил завод, а летом был маляром, красил корабли. Свободные часы отводил на творчество. Главной темой своих картин я сделал такой непарадный Петербург: заводские пейзажи, колоритные дворики, разного рода заповедные места…

— Участвовать в выставках вы ведь начали еще в 1970-х?

— Да, я начал выставляться еще вместе с родителями. Мероприятия эти, конечно, были неофициальными. Моей первой выставкой стала та, что состоялась на квартире писателя Вадима Нечаева. В подобного рода акциях участвовали так называемые «газаневщики» — словцо появилось в результате слияния названий ДК «Невский» и ДК Газа, официальных площадок, где однажды позволили выставиться ленинградским художникам-нонконформистам. В этих подпольных мероприятиях принимали участие и московские «бульдозерщики».

Наши неформальные выставки не всем нравились: помню, в 1977-м кто-то облил дверь квартиры Нечаева горючей жидкостью и поджег… А в 1978-м я впервые получил опыт участия в «открытой» выставке — она проходила в ДК Калинина на Васильевском острове. Впрочем, милиция разогнала ее уже через несколько часов.

На наши мероприятия являлись самые разные представители творческой интеллигенции — актеры, литераторы, музыканты. Так я, например, свел знакомство со знаменитым впоследствии Сергеем Курехиным, с поэтом Олегом Охапкиным. Позже, на дне рождения Охапкина, я познакомился с Сергеем Довлатовым, приехавшим из Таллина. Ему понравились мои работы…

— С чего и как начиналось движение митьков?

— Своеобразный митьковский имидж в значительной степени развился из нашего внешнего вида — моего и моих друзей-художников. Значительную часть жизни я отходил в ватнике, который мне выдали в котельной. Привычку же носить тельняшку унаследовал от отца. Опять же, шапка-ушанка, валенки, сапоги — такой народный стиль, ставший в наших кругах своеобразной «модой».

В противовес мажорам, отдававшим по пятьдесят-сто рублей за джинсы, мы рядились в самую дешевую, зато теплую и удобную одежду, которую приобретали в «Военторге».

Что касается нашего мировоззрения, то многое я унаследовал от старших товарищей — в частности, художников из ОНЖа. В 1981-м познакомился с Борисом Гребенщиковым (ныне выполняющим, по мнению Минюста РФ, функции иностранного агента. — Прим. авт.), очень полюбил группу «Аквариум» — и эстетика их творчества тоже как-то очень совпала с моим внутренним настроем. Значительный вклад в мое мировоззрение внесли и поэты: Олег Охапкин, Олег Григорьев. Вот так по крупицам создавался мир митьков…

— А организационно как всё это развивалось?

— После Олимпиады-80 в стране началась такая мини-оттепель. В нашем городе разрешили организовать рок-клуб. Одновременно возникли «Клуб-81», объединивший поэтов и писателей, а также Товарищество экспериментального изобразительного искусства (ТЭИИ). Естественно, данные учреждения курировались товарищами из КГБ — и на деятельность в рамках этих клубов накладывались определенные ограничения. Например, художникам из ТЭИИ разрешали проводить лишь по две выставки в год, весной и осенью, но решительно запрещали использовать в творчестве всё, что можно причислить к «антисоветской пропаганде», к «порнографии» и к «религиозной пропаганде». Так, в разряд «антисоветчины» зачислили мой портрет Николая Гумилева… В «религиозную пропаганду» могла угодить любая картина с церквушкой или даже хоть с одним крестиком. Не понравившиеся картины комиссия просто убирала с выставок.

Помню, во время первой квартирной выставки ТЭИИ снять картины начальство, естественно, не могло — и вместо этого нам отрубили свет. Люди знакомились с экспозицией при свечах — вышло даже романтично.

Именно в недрах ТЭИИ, собственно, митьки и возникли.

— А с какого именно момента идеология «митьковства» получила широкое распространение?

— По-настоящему мифология митьков оформилась, когда наш друг Владимир Шинкарев создал одноименную книгу. Шинкарев к тому времени уже являлся культовым автором — его перу принадлежит книга «Максим и Федор», получившая тогда самое широкое хождение. И он принялся записывать разные смешные ситуации, словечки и выражения, имевшие хождение в нашем кругу, — первые главы «Митьков» самиздатом ушли в народ в 1984-м и сразу приобрели большую популярность. Мало того, что написано было талантливо, так еще и художник Александр Флоренский нарисовал для книги смешные и запоминающиеся иллюстрации.

Наш лексикон стали массово цитировать, многие вдруг облачились в тельняшки — так и возникло новое молодежное движение. Первая квартирная выставка с названием «Митьки» была разогнана милицией, а хозяина забрали в сумасшедший дом — ненадолго, к счастью… А к осени 1985-го мы уже стали такими знаменитостями, что смогли провести первую свою «официальную» выставку — в Доме ученых в Усть-Ижоре. Она продолжалась в течение месяца. На открытии выступил Борис Гребенщиков, позже читали стихи наши друзья-поэты Виктор Кривулин, Олег Охапкин и Сергей Стратановский, а закрывала мероприятие группа «Кино» акустическим составом.

— Книгой «Митьки» я зачитывался в юношестве. Меня тогда очень интересовало: на сколько процентов там реальности и мифа?

— Книга в значительной степени документальная — там описывается то, что действительно имело место. Хотя, конечно, никакая книга не сможет отобразить всей сложности и многообразия жизни. Тем более что в «Митьках» обойден собственно творческий момент, и читателю не вполне было понятно, чем эти люди занимаются, помимо пьянства. Самое главное — не воспринимать эту книгу как руководство к действию, потому что пили мы в те годы действительно ужасно.

— Тогда, в начале 1980-х, вам казалось, что существующий в стране строй — это надолго?

— Мне думалось, что тогдашний порядок вещей просуществует еще долго, хотя, возможно, и станет постепенно меняться в сторону смягчения. Лично я был морально готов к тому, что проработаю в котельной всю оставшуюся жизнь — и меня это вполне устраивало. Надо полагать, тогдашнее наше начальство подумывало о модели, которую впоследствии удалось воплотить в Китае, — эдакая смесь коммунизма с капитализмом. Идеология сохраняется, но гражданам разрешается жировать, вести красивую жизнь. Однако в реальности перемены оказались куда более быстрыми и разительными. Лично я понял, что жизнь в стране меняется, когда стали освобождать политзаключенных. А окончательно я это осознал в 1989-м, когда режиссер Алексей Учитель решил сделать фильм «Ёлы-палы, или Митьки в Европе» — и мы поехали в нем сниматься. А ведь изначально я был уверен, что в жизни за границу не попаду! «Заграницей» для меня была Прибалтика, в частности Рига и Таллин.

— С какого момента вы стали «свободным художником»?

— В конце 1980-х я работал в котельной при городском спорткомитете — отапливал школу, где обучали дзюдо, самбо и прочим единоборствам.

И вот однажды ко мне в котельную заявилась журналистка из необычайно популярного тогда журнала «Юность». В своей статье она написала, что, дескать, Шагин проводит в котельной съезды митьков по пятьдесят-шестьдесят человек — они распивают там алкоголь и пересматривают фильмы «Место встречи изменить нельзя» и «Белое солнце пустыни».

В спорткомитете прочитали эту статью, очень обиделись и меня выгнали с работы — мол, позорю честь учреждения. И с 1989 года я в прямом смысле слова стал свободным художником. Ну а поскольку я в дальнейшем вступил в IFA (International Federation of Artists), привлечь меня за тунеядство власти не могли.

— Картины, созданные объединением «Митьки», отличаются юмором и нередко содержат отсылки к разным историческим событиям. Вот, например, что побудило вас к созданию полотна «Митьки приносят Ивану Грозному нового сына»?

— Наши картины отражают бытие в самых разных его проявлениях. В основном они о том, как митьки кому-то помогают, спасают, оказывают поддержку. Сюжеты диктует сама жизнь. Например, полотно «Митьки приносят Ивану Грозному нового сына» мы в свое время создали в связи с тем, что на художника Репина, написавшего известную картину, начали сыпаться упреки и обвинения со стороны разных там «активистов». Дескать, живописец оклеветал царя, а на самом деле Иван Грозный сына, мол, не убивал. Нападки были столь сильные, что мы уже стали опасаться, что полотно Репина уберут в запасники Третьяковской галереи. Вот мы и решили разом убить двух зайцев. Во-первых, помочь царю, о незаслуженном отношении к которому говорят обиженные «активисты», и художественными средствами поддержать его, восстановив таким образом историческую справедливость. Во-вторых — подготовить картину на замену, которую можно будет вывесить вместо произведения Репина, когда его снимут с глаз долой. В данном случае, увы, жизнь продемонстрировала несоответствие нашему художественному замыслу. Репинскую картину снимать не стали, зато нашелся фанатик, повредивший холст…

— Помимо живописи вы занимаетесь кинематографом — несколько лет назад вышел срежиссированный вами фильм «Митьковская встреча эры милосердия»…

— Не секрет, что особое место в субкультуре митьков занимает фильм «Место встречи изменить нельзя» — многие фразы из него заняли неотъемлемое место в нашем лексиконе. Поэтому у меня всегда было желание как-то проследить дальнейшую судьбу любимых героев. И мне давно хотелось снять негативные ассоциации с образа Жеглова — который, как известно, убил друга Шарапова Левченко. Как-то мы c Никитой Высоцким устроили выставку «Был один, который не стрелял». Там была представлена альтернативная версия: Жеглов передумал стрелять, Левченко убегает — и митьки его спасают. Нашу выставку посетил писатель Аркадий Вайнер, которому эта идея очень понравилась. Как известно, он с братом Георгием написал роман «Эра милосердия», по которому Станислав Говорухин снял картину. Роман этот, пожалуй, даже глубже фильма, и там некоторые сюжетные линии развиваются иначе, чем в кино. Поэтому и я, в свою очередь, дерзнул по-своему распорядиться судьбами любимых народных героев.

— И что там у вас происходит — если в самых общих чертах?

— По сюжету, что я придумал вместе с художником Андреем Кузьминым, после событий оригинального фильма проходит несколько лет. Шарапов женится на Синичкиной и переезжает из Москвы в наш город, меняет МУР на ЛУР — Ленинградский уголовный розыск. Тем временем в городе объявляется банда «Черная кошка». Такая банда действительно появилась в Ленинграде 1946-м, это исторический факт. Преступники стали рисовать здесь черных кошек, котят подбрасывать и так далее. Естественно, Шарапов вступает в схватку с преступниками. На помощь ему приезжают Жеглов и Гриша Шесть-на-Девять, которого у нас играет Олег Гаркуша. Вообще, у нас в «Митьковской встрече эры милосердия» задействовано немало известных людей — например, Вячеслав Бутусов, руководитель группы НОМ Андрей Кагадеев, художники Коля Копейкин и Кирилл Миллер, актеры Александр Баширов, Татьяна Колганова, Наталья Фиссон. Это наш арт-проект, который мы сняли на собственные средства без какой-либо финансовой поддержки со стороны государства.

— Есть ли планы сделать новый фильм?

— Да, такие планы есть — более того, они уже нашли свое воплощение. В 2020 году в Хельсинки состоялся показ нашей картины «Митьки спасают экологию Финляндии». У нас в России он, к сожалению, так и не вышел. Кроме того, мы отсняли короткометражку «Чапаев» — по поэме Владлена Гаврильчика, друга моих родителей, известного деятеля ленинградского андеграунда. И наконец, прямо сейчас заканчивается работа еще над одним фильмом, очень для меня важным. В «Митьковской встрече эры милосердия» у нас появляются два персонажа — питерские дворники Дядя Митяй и Дядя Миняй, помогающие Шарапову раскрыть тайну банды «Черная кошка». Одного из них играю я, другого — актер Игорь Сладкевич. Я решил, что этим двум колоритным героям и их приключениям нужно посвятить целый отдельный фильм. И мы отсняли картину «Митьки спасают Павлика М.» — она уже смонтирована и находится в стадии озвучивания.

— И что ждет Митяя и Миняя в новом фильме?

— Еще в предыдущей картине они познакомились с гениальным ученым Генрихом Францевичем, создателем машины времени. Посредством его изобретения Дядя Митяй и Дядя Миняй перемещаются в 1930-е годы. В этом фильме мы развиваем идеи Николая Федорова, отца русского космизма. Как известно, Федоров учил, что рано или поздно человечество достигнет такого уровня развития, что сможет всех спасти, всех воскресить — и тогда настанут вселенское счастье и гармония. Митяй и Миняй начитались Федорова у себя в дворницкой и приняли решение — надо действовать! И начать спасение человечества они решили с Павлика Морозова — с того самого несчастного мальчика, ставшего жертвой классовой борьбы и пропаганды.

— В 1990-х мы с друзьями заслушивались сборниками митьковских песен. Как появилась идея их создания?

— Многие сейчас называют 1990-е «лихим десятилетием», но я его так не воспринимал. Просто люди занялись бизнесом и чувствовали себя очень свободно.

Молодежь смотрела в будущее с оптимизмом, а в культурной жизни происходило немало интересного. Мы тогда очень много путешествовали по миру и выставлялись.

Когда появилось время (бросил пить) и необходимое оборудование, я решил записать известные и не очень в народе песни, которые мы с приятелями многие годы любили исполнять во время застолий. Привлек к этому делу друзей-музыкантов: «Аквариум», Юрия Шевчука, Чижа, Вячеслава Бутусова, Александра Ф. Скляра и Алексея Хвостенко. Было записано несколько альбомов и снят фильм «Митьковские песни на крейсере „Аврора“». По нынешним временам такое уже трудно себе представить — кто бы сейчас пустил на «Аврору» каких-то странных бородато-волосатых типов петь песни?!

— В 1980-е неотъемлемой частью образа жизни митьков считался алкоголизм, но вы уже в течение многих лет являетесь поборником трезвости. Как произошло это преображение?

— Когда в 1985-м Горбачев ввел этот свой «полусухой закон», в народе шутя говаривали, что митьки ответили на красный террор белой горячкой. Именно в ту пору за неимением нормальной алкогольной продукции люди начали пить всякую гадость — помню, нам в котельной выдавали денатурат фиолетового цвета, который мы и потребляли. Перестроечная «эпоха трезвости», впрочем, завершилась довольно быстро, и мы смеялись, что митьки-таки, дескать, отменили сухой закон.

Но 1990-е принесли уже совершенно противоположные по духу веяния. Наши новые хозяева жизни завезли в страну в огромных количествах дешевый спирт Royal — печально знаменитый «рояль». Он повсеместно продавался в ларьках, буквально на каждом углу. Я, как и многие современники, не уберегся от этого соблазна — стал потреблять «рояль». Реклама того времени гласила: если вы покупаете бутылку спирта, то ее можно разбавить водой и получить таким образом пять бутылок. Оказалось, что никаких не пять — бутылка спирта выпивается за вечер на одного. Нет, ну разбавлял, конечно…

Позже меня поразило: когда, будучи с выставкой за границей, увидел в магазине хозтоваров бутылку «рояля», мне объяснили, что это средство для розжига каминов. Неудивительно, что многие поумирали или ослепли от этой жуткой отравы! Тогда, кстати, «рояль» отнюдь не являлся единственной отравой, которую продавали под видом выпивки, — хватало и другой гадости. Пили почти всё, что горело… Но лично для меня всё это сыграло в известном смысле положительную роль — если бы я тогда потреблял хорошие, качественные напитки, то, может быть, не нашел бы в себе сил отказаться от пьянки.

— Вы решили расстаться с алкоголем после какого-то конкретного случая?

— Да, это случилось после тяжелого запоя, обернувшегося сильным отравлением. Сначала я грешил на поддельный коньяк из ларька. Но, если честно, в тот раз принял такое количество, что мог бы отправиться на тот свет, даже если бы пил только самый лучший алкоголь. Уже погибая, взмолился: «Господи, оставь меня в живых! Я никогда больше пить не буду!» Понял, что всё — край, дальше только кладбище… На меня в буквальном смысле слова повеяло холодом могилы.

Спустя пару месяцев, немного оправившись, я поехал на лечение в США — в реабилитационный центр «Эшли» в Мэриленде, он и теперь существует. Летел авиалайнером финской компании, в самолете мне предложили немножко сухого красного вина. Подумал: «Ну я же выздоровел за эти два месяца, если немного — так и не страшно». Однако со мной летел товарищ, совсем недавно из-под капельницы. Его еще трясло, колотило, он был весь зеленый. Я ему: «Давай, смотри-ка — наливают!» Он в ужасе отшатнулся. А мне одному напиваться было скучно, ограничился лишь двумя маленькими бутылочками… Когда приехал в реабилитационный центр, у меня спрашивают: «Ты когда в последний раз пил?» — «В самолете…» — «С ума сошел? Ты ж приехал лечиться!»

— Больших усилий стоило преодоление тяги к спиртному?

— Тут ведь что самое трудное? Труднее всего признать себя алкоголиком. Дескать, алкоголик — это не ты, а тот, кто валяется под забором в собственной луже, всё в жизни потерял. А у тебя — работа, семья, друзья, ты ведешь активный образ жизни… Нет, ты не алкоголик, ты просто иногда выпиваешь… Когда я оказался в реабилитационном центре, они дали мне анкету с двадцатью девятью вопросами, отвечать можно лишь «да» или «нет».

«Похмеляетесь ли вы с утра?», «Болит ли у вас голова от выпитого?» — и сноска: если у вас хотя бы три ответа «да», вы алкоголик и вам нужно пройти курс реабилитации. Я ответил положительно на двадцать восемь вопросов.

Поневоле призадумаешься… Лишь на один из них — «Задерживали ли вас за рулем в пьяном виде?» — написал «нет». У меня ведь не было ни машины, ни прав… Правда, потом вспомнил, что задерживали — просто не я был за рулем! Как-то мы с товарищем после нескольких бутылок водки неслись с дикой скоростью на его «Волге» по встречке — а за нами гнались несколько милицейских машин. В принципе чудом остались живы, ограничилось задержанием.

— Заполнив анкету, вы ужаснулись?

— Я с недоумением спрашиваю у консультантов: «А как быть-то? Что ж, мне совсем не пить? Даже на день рождения и на Новый год нельзя?» А мне отвечают: «Не-е-ет… Ты не пей только один день. Сегодня можешь не пить?» — «Сегодня могу. А завтра?» — «А завтра посмотришь… Ты сегодня не пей». Такой подход мне понравился — один день может каждый продержаться. В итоге я не пил и в тот день, и в следующий, потом неделю, месяц… Конечно, тяжелее всего было в первый год без алкоголя — порою очень даже… Трудно было в первую очередь оттого, что люди меня — нового — отказывались воспринимать. Как же это так? Митек Шагин — и больше не пьет? Шагин, основатель движения митьков, знаменитых своими возлияниями? «Да ты что? Давай накатим!» — «Нет, я сегодня не пью…» Мне давали понять, что я вроде как предаю идеалы движения митьков. Что, мол, цель жизни митька: пить, пить, пить — и помереть в пьяном угаре…

— То есть окружающие вас откровенно не поняли…

— Да, любой, кто решит встать на путь трезвости, сталкивается с неслабым общественным давлением. Тем более что я же часто присутствую на разных мероприятиях, уже сам формат которых располагает к спиртному, — открытия выставок, рок-концерты… Вокруг выпивают, и ты на это смотришь… Но я держался и сумел выстоять… А потом стало легче: время, оно действительно лечит. У меня появилась привычка к трезвости, тем более что люди научились воспринимать меня в новом качестве и перестали задавать глупые вопросы. Я постарался своей жизнью доказать, что вовсе не обязательно митьку быть пьяным. Трезвость принесла мне позитивный настрой, способность смотреть на окружающий мир без печали и депрессии, возвратила светлые детские воспоминания. И это так на меня подействовало, что люди стали мне говорить: «Э, да ты ведь навеселе! Признавайся, ведь всё же поддаешь тайком…» А я вовсе не поддаю — просто хорошо себя чувствую, сохраняю душевный покой…

— Вы являетесь председателем попечительского совета знаменитого реабилитационного центра «Дом Надежды на Горе», недавно отметившего 28-летие…

— Сначала трезвенников в нашем кругу было мало. Но потом я начал обращать внимание, что всё больше людей вокруг меня отказались от спиртного. Так почему бы не помогать тем, кто хочет бросить пить, но не может? Впрочем, изначальная идея создания в Петербурге реабилитационного учреждения принадлежала моему другу Жене Зубкову — он по профессии врач-психиатр. Его эта тема давно волновала, поскольку много наших общих знакомых умерли от алкоголя. Женя горел желанием привнести на нашу почву знаменитую реабилитационную программу «Двенадцать шагов» — поскольку очень хотел спасти тех наших друзей, кто еще был жив. И двадцать восемь лет назад мы взялись за это дело.

К слову, такое свое название «Дом Надежды на Горе» получил не случайно. Как известно, Петербург выстроен в низине, на болотах, и оттого служит местом скопления отрицательных энергий. Опять же, смог, загазованность… Поэтому мы выбрали для центра место на возвышенности, не очень далеко от города, рядом с Вороньей горой. Там очень красивый пейзаж, ветерок обдувает… Многие художники специально приезжают туда рисовать — получается такая арт-терапия.

Из стен нашего «Дома Надежды» вышли уже около двенадцати тысяч трезвых выпускников. К нам едут люди не только со всей Российской Федерации, но и из других постсоветских республик. А ведь изменилась жизнь не только у этих десяти тысяч — но и у десяти-пятнадцати человек из окружения каждого из них. Жить с алкоголиком — не самая простая задача, его близким ведь тоже требуется психологическая реабилитация…

— А как финансируется «Дом Надежды на Горе»?

— Когда я вижу объявления о том, как обещают за большие деньги вылечить от алкоголизма, закодировать, всё во мне против этого восстает. Такими делами под видом наркологов занимаются зачастую и обыкновенные жулики, выманивающие у людей деньги.

К сожалению, «Дом Надежды на Горе» — это единственный в России бесплатный реабилитационный центр. В месяц мы можем позволить себе брать на излечение по пятнадцать человек — по десять мужчин и пять женщин.

С деньгами все эти годы были проблемы, но мы выжили, невзирая на трудности. Со страждущих платы за помощь не берем — как можно требовать деньги за трезвость?! Другое дело, что многие люди находят нужным помогать нашему «Дому Надежды» в качестве благотворителей. Спасибо им огромное! Это очень необходимая помощь, ведь центр постоянно испытывает нужду в продовольствии, в инвентаре, в оплате коммунальных услуг, в разного рода вещах, плюс нужно платить сотрудникам за работу. И всё это удается делать благодаря частным пожертвованиям. Ну, еще в прошлом году получили небольшой государственный грант от Ленобласти… Сотрудники «Дома Надежды» — они настоящие подвижники, занимающиеся тяжелым трудом не ради денег, а ради помощи людям.

— Вы для себя смогли сформулировать философию трезвенничества?

— Трезвость — это настоящее чудо, и относиться к этому следует соответственно. В 1930-е в США, как все знают, тоже был сухой закон. Как это часто бывает, благие намерения привели к совершенно противоположным результатам: там спилось целое предвоенное поколение. Жил в ту пору один человек по имени Билл Уилсон. Он тоже очень сильно пил, запои чуть не свели его в могилу. А потом он решил начать трезвую жизнь и стал ходить сначала по друзьям — уговаривал не пьянствовать, делился своим опытом. Затем стал проповедовать трезвый образ бытия в больницах, в тюрьмах… И через полгода после начала такой деятельности он пришел домой, заплакал и сказал жене: «Ты знаешь, Луиза, у меня ничего не выходит. Хожу, уговариваю людей отказаться от выпивки, пытаюсь им помочь, стараюсь как-то достучаться… А они выслушивают, вроде соглашаются, а потом опять срываются и продолжают пить!» А жена ему ответила: «Билл, но ты-то сам остался ведь трезвым!» В конечном итоге Билл и его друг доктор Боб Смит сумели направить на путь трезвости огромное количество людей. А всё почему? А просто Билл пришел к открытию: чтобы не пить самому, нужно помочь избавиться от алкоголя и другим людям. И разработанная им программа «Двенадцать шагов» спасла мне жизнь.

— Минувшей зимой вы неожиданно для всех оказались в больнице. Что случилось?

— Ногу сломал. Вышел в декабре во двор, поскользнулся, упал… Однако сказать, что дальше события развивались как в любимой нами, митьками, комедии «Бриллиантовая рука» — что, дескать, очнулся и сразу гипс — не могу. Почти три часа пришлось прождать около травмпункта — пока приехала скорая, доставившая меня в больницу… Перелом вывел меня из строя на несколько месяцев, от гипса я освободился совсем недавно. Этот гипс, снятый с моей ноги, сам стал арт-объектом — был покрыт росписью в митьковском духе и получил название «Бриллиантовая нога». Сразу же после исцеления я провел 24 июня в арт-пространстве Mars семейную выставку «Шагины: мать, отец, сын, жена, дочь». Там были выставлены картины не только мои, но и моих родителей, моей супруги Татьяны и моей дочери Иоанны. Кстати, это же арт-пространство Mars в прошлом году приютило у себя выставку «Митьки-Музей», посвященную истории нашего движения. Ну а ближайшие планы — закончить и выпустить фильм «Спасти Павлика М.». Я надеюсь, что уже этой осенью его покажут — возможно, в петербургских кинотеатрах «Аврора» и «Дом Кино». Приглашаю всех дождаться и сходить, чтобы своими глазами увидеть — сумеют Дядя Митяй и Дядя Миняй спасти Павлика Морозова или нет?