Нищие армии царства Цинь. Как китайский философ Шан Ян создал в IV веке до н. э. прообраз современного тоталитарного государства — и сам стал его жертвой

Небольшое вступление

Когда мы говорим и думаем о тоталитаризме, то в первую очередь представляем себе ХХ век с его концлагерями и ГУЛАГами, шагающими толпами людей с горящими глазами, рвущимися убивать для достижения «всеобщего счастья», уничтоженные жизни и поломанные судьбы сотен миллионов. Но сама идея о том, что жизнь населения значения не имеет и тела подданных являются всего лишь ресурсом для достижения каких-то целей правителей, конечно, более древняя, обросшая опытом, который, как водится, учит разве что тому, что ничему не учит.

Возможно, самый первый из подобных экспериментов над людьми, из числа дошедших до нас, был проведен в одном из древнекитайских государств — Цинь. Устроителем террора стал Шан Ян, первый советник главы Цинь Сяо-гуна. Китай в те годы переживал эпоху Чжаньго, или период Сражающихся царств.

Чтобы как-то синхронизировать это в наших головах, ориентированных на европоцентричную историю, поясним, что это были времена, когда жил Аристотель, когда Филипп Македонский фактически властвовал в Греции, римляне подчиняли своей власти Апеннины и мечтали о торговых контактах с могучим Карфагеном, в Персии сатрап Армении был посажен на престол под именем Дария III и сильно укрепил мощь своей державы, присоединив к ней Египет.

Впрочем, эта информация для нас носит чисто справочный характер, просто для понимания того временного отрезка, который переживала планета.

Китайская цивилизация ничего не знала о Западе, так же как и Запад ничего не знал о Востоке (Шелковый путь будет открыт два столетия спустя).

Период китайской истории, о котором мы будем говорить — Чжаньго, — пришел на смену периоду Весен и Осеней, Чуньцю. Если Чуньцю был относительно мирным временем в китайской истории, что Чжаньго — это эпоха бескомпромиссных и постоянных войн каждого с каждым, время непрерывных сражений, когда государств на карте становилось всё меньше и меньше (на пике, еще во времена Чуньцю, их было почти полторы сотни), народ нищал и дичал, жестокость была доведена до крайности, а искусства, ремесла и торговля становились бесполезными и невостребованными занятиями.

«Железная революция»

Во времена Весен и Осеней бронзовый век сменялся железным — оказалось, что железной руды в Китае много, и к этому времени повсеместно уже научились делать ковкое железо. Это привело к быстрым переменам в экономике — появились железные орудия труда, археологи находят в центральном и северном Китае железные лемехи. При этом с тягловой силой еще хватало проблем, и львиная доля земельных участков обрабатывалась вручную (благо земля в Китае в основном «легкая» и поддается мотыге), но даже появление железных мотыг, сменивших деревянные и костяные, радикально изменило производительность труда.

А появление железного топора привело к расширению посевных площадей за счет истребления лесов. Причем подсечное земледелие за счет использования золы, лучшего из удобрений того времени, давало огромные урожаи. Кроме того, в этот период необыкновенно широко распространяются бобовые. Да, основными культурами в Китае остаются просо и чумиза (на юге позиции риса незыблемы), их урожаи сильно увеличиваются, но и бобовых становится необыкновенно много. Связано это с тем, что в этот момент происходит переход к двупольной системе землепользования. Если раньше, чтобы дать земле отдохнуть, ее оставляли под паром, то теперь вместо пустующих, отдыхающих, земель появились поля, засеянные бобовыми, которые обогащали почву азотом и возвращали ей плодородность, а значит, приносили дополнительный урожай.

Развитое земледелие в Китае идет рука об руку с ирригацией, такова природа тамошних мест, а большим ирригационным системам сильно мешали границы. Более того, каналы и запруды становились источником постоянных споров и вооруженных конфликтов. Рост земледелия требовал единой ирригационной системы.

Но количество производимой еды кратно выросло, что привело к росту городов — поскольку не требовалось уже столько рабочих рук, чтобы прокормить всю человеческую популяцию на этих территориях, то высвобожденное время и замененные в производстве продуктов питания люди нашли себя как ремесленники и торговцы.

Современник писал, что «в древние времена число жителей в городах не превышало 3 тысяч, теперь же городов с населением в 10 тысяч стало так много, что они смотрят друг на друга».

С другой стороны, поскольку войны в то время не затихали никогда, это позволило сильно увеличить армии количественно — за счет ставших «лишними» землепашцев, и укрепить армии качественно — за счет оружия из железа.

Государства и власть

Иногда период Весен и Осеней называют эпохой Восточного Чжоу — связано это было с тем, что правитель именно этого государства считался верховным правителем страны. Он один носил титул ван, который в то время звучал как «царь», но власть вана была чисто номинальной. Фактически в стране существовало более 140 самостоятельных государств, которые проводили полностью независимую политику.

Надо сказать, что правители Чжоу никогда не владели всем Китаем: не хватало ресурсов, чтобы поработить все земли, и не было опыта управления огромными территориями — тем не менее именно царство Чжоу (эта династия «правила» Китаем 800 лет — больше, чем любая другая в китайской истории) было доминирующим, и другие страны долго признавали это как факт и даже соглашались с «судом» вана Чжоу (хотя его решения в спорах местных правителей носили, как сказали бы сейчас, рекомендательный характер) — с мощным соперником приходилось считаться.

Конечно, войны между 140 правителями не прекращались никогда, сильные захватывали и поглощали слабых, и когда говорят об эпохе Сражающихся царств, то, собственно, речь идет всего о семи государствах: Ци, Чу, Чжао, Цинь, Вэй, Янь и Хань.Правители начинают присваивать себе царский титул ван, в результате он обесценивается (позже слово «ван» будет восприниматься как аналог европейского «князь»).

Отношения государств между собой были, мягко говоря, недружественными — постоянные нападения друг на друга без объявления войны привели к войне вечной, в которой ни у кого не было союзников, но у каждого были одни лишь враги. Постоянная и изнуряющая война, сопровождавшаяся грабежами, разорением и уничтожением имущества, можно сказать, нивелировала экономическое развитие всех «выживших» стран.

Соревнование идей и борьба за умы

Конечно, в Китае всегда находились люди, которые пытались объяснить, как устроен мир, и понять роль человека в этом мире и смысл существования каждого. В то время господствующим культом был культ Неба, пришедший из самого раннего мифотворчества (впрочем, почему «был» — это и сейчас удобная точка отсчета для китайской философии). Так вот, в представлении китайцев правитель прислан непосредственно Небом, у него «мандат Неба» на управление народом. При этом правитель должен заботиться о подданных, и если он делает это плохо, то Небо лишает его своего мандата (посылая стихийные бедствия, скорую смерть, крестьянские восстания или врагов). На этом понимании строятся, по сути, все главные китайские философские школы — конфуцианство, моизм, легизм и даосизм.

Все мыслители при всем различии философских подходов сходились в одном, а именно в том, что смысл жизни — достижение добродетели. Этому должна быть подчинена жизнь любого человека, а правитель должен всячески способствовать тому, чтобы подданные были добродетельны. И все действия и правителя, и любого из людей должны быть подчинены именно этому.

Господствовало в умах правителей конфуцианство — философия, рассматривающая общество как государство. Это вовсе не воспринималось тогда господствующими классами как подмена понятий («в народ» все вышеперечисленные учения уходили довольно неспешно и приживались там медленно и не особо устойчиво). Конфуцианство выделяло четыре важнейших нормы — жэнь (гуманность), и (справедливость), ли (ритуал) и чжи (мудрость), считая, что важнейшими для жизни являются две первых, и именно они определяют успешность или неуспешность человеческого существования.

Иными словами, государь и подданные должны были стремиться к благородным, гуманным и справедливым поступкам, общество (синоним государства) должно было процветать за счет того, что населено лучшими из людей, на которых оно, общество, опирается в достижении самых прекрасных и высоких целей.

Конфуцианцы, как люди, склонные к наблюдению, отмечали, что люди добры и гуманны, когда их жизнь протекает в мире и сытости, и те же самые люди становятся злыми и жестокими, когда их настигает голод и война.

Стало быть, довольно сделать жизнь людей сытой и мирной, и люди станут благороднее и справедливее, что само по себе делает их более ценными подданными — они охотнее будут платить налоги и нести повинности, от чего в итоге выиграет и государь, и само государство (в значении «общество»).

Таким образом, конфуцианство рисовало довольно заманчивый путь для государства и высокие цели жизни для подданных, понимая, что путь совершенствования и самосовершенствования долгий.

Пожалуй, именно то, что это учение было долгосрочным проектом, привело к возникновению легизма, или, как называли это течение в Китае, «школы законников», фацзя. Если конфуцианцы обращались к, так сказать, светлому и лучшему в человеческой душе, то легисты, ставя в качестве инструмента достижения добродетели процветающее государство, апеллировали к совершенно иным сторонам человеческой натуры. Они полагали, что всё на свете стоит регламентировать, оформить как закон, а за нарушение закона необходимо безжалостно карать, невзирая на лица, ибо человек по природе своей всё время норовит нанести ущерб общему в пользу личного, то есть всегда склонен к самым дурным поступкам.

Если дурное в человеке «гасить», то тогда и государство будет представлять собой монолит, цельную конструкцию, крепче которой ничего уже не может быть, а значит, такое государство обязательно добьется успеха, то есть и правитель, и подданные станут в итоге добродетельны. Ну или будут принуждены к добродетели. Да, и конфуцианцы, и моисты, и даосы, и легисты сходились в главном — они апеллировали к понятию «добродетель» как к главной цели и смыслу существования.

Легисты отличались тем, что избрали в качестве пути достижения добродетели или скорее принуждения к добродетели путь насилия, жестокости и террора, полагая, что именно он будет самым простым, понятным, быстрым и эффективным.

Легисты полагали, что один только фа (закон) легко заменит жэнь, и, ли и чжу вместе взятые. Более того, все остальные нормы, кроме фа, вредны, так как они только отвлекают внимание и размывают сознание подданных. Этика, которой так много внимания уделяли все остальные философские школы, была для легистов совершенно лишней, чуждой и рассматривалась как помеха в осуществлении движения к добродетели.

Иероглиф, объединивший Китай

Конечно, на территории стран, которую мы сегодня называем Китаем, проживало множество племен, каждое со своим собственным языком, и понять друг друга в прямом, вербальном, общении эти люди не могли.

Зато все они пользовались иероглифами. А иероглиф, в отличие от удобного (нам с вами) буквенного письма, передает не звуки местного языка, а смыслы. То есть написанное иероглифами жители разных территорий, говорящие на разных языках, поймут одинаково.

Именно иероглифы способствовали распространению знаний на всех землях, где иероглифы понимали, и именно эта письменность сыграла великую роль в дальнейшем объединении Китая.

Если можно так сказать, иероглиф стал инструментом управления огромными землями, потому что все подданные, на каком бы языке они ни говорили, понимали указания «центра», а кроме того, иероглиф стал своего рода культурным кодом, принес людям осознание принадлежности к некоему довольно большому сообществу.

Легист во власти: первый опыт

Что касается легизма, то Гуань Чжун описал его основные идеи еще в VII веке до н. э. В свое время правитель государства Ци назначил его премьер-министром, и Гуань Чжун правил целых 40 лет, положив массу сил на уничтожение аристократии и добиваясь торжества закона (а законов за 40 лет он издал более 300, пытаясь регламентировать всё, на что только падал его взор и до чего доходили его руки).

«Правитель и чиновники, высшие и низшие, знатные и подлые — все должны следовать закону. Это и называется искусством управления».

Уравнивались все наказаниями — они были очень жестокими, за малейшие провинности и неповиновение людям грозило разорение, увечье, а чаще всего — смерть.

«Когда боятся наказаний, то управлять легко».

В традициях легизма рассказывать, каких изумительных достижений добилось государство Ци во времена правления Гуань Чжуна, однако установленными фактами можно считать разве что массовое бегство из Ци всех сословий — не только аристократии, но и крестьян, и крайнюю бедность населения.

А управлять с помощью страха и террора, наверное, было легко, хотя вряд ли само по себе, отдельно от всего остального, это можно принять за ценность.

Во всяком случае, никак нельзя сказать, чтобы среди современников или среди потомков находились бы люди, пожелавшие в рамках своих царств и княжеств построить нечто подобное тому, что выстроил в государстве Ци Гуань Чжун, но, как это часто в истории случается, потомки более отдаленные, которые сами не жили при Гуань Чжуне и даже предки которых не жили при нем, часто вспоминали о первом в истории легисте восторженно — им казалось, что равенство всех перед законом и есть воплощенная справедливость. А еще бедные вспоминали, как во времена Гуань Чжуна богатые становились бедными, и идея равенства в нищете не казалась самим нищим, которых хватало во всех княжествах при всех правлениях, чем-то нехорошим — наоборот, она привлекала.

Во всяком случае, прошло три века, прежде чем эксперимент, подобный тому, что устроил Гуань Чжун в государстве Ци, был повторен, причем куда в большем масштабе, и имел более значительные последствия.

Второе пришествие легизма

Автором второго эксперимента, имевшего уже, в отличие от упражнений Гуань Чжуна, далеко идущие последствия, стал некий Гунсунь Ян. Позже он станет правителем области Шан и войдет в историю под именем Шан Ян — так мы и будем его именовать.

Родился он в обедневшей аристократической семье в царстве Вэй, но там ему, что называется, не светило занять серьезное положение. Он ухитрился обратиться к правителю Вэй с идеями реформ, но они были категорически отвергнуты. Зато Шан Ян был хорошо принят в соседнем царстве Цинь, правитель которого, Сяо-гун, только что восшедший на престол, нуждался в эффективных менеджерах. Выдвинулся Шан Ян быстро — буквально с момента своего появления в Цинь (шел 361 год до н. э.) он становится первым министром. Возможно, на назначении сказалось то, что у нового министра в Цинь не было друзей и знакомых и, как полагал правитель, никто не смог бы влиять на его решения — так сказать, любая из возможных группировок будет равноудалена от трона.

Сяо-гун был знаком с идеями легизма, и они казались ему мудрыми. Исходные позиции — а легизм базировался на идеях о том, что человек по природе своей жаден, злобен и ленив, что смысл существования и самой человеческой жизни — в служении государству и в его укреплении, что закон един для всех и один только правитель устанавливает законы, что государство сильное, если всё решает один человек, а остальные служат ему и выполняют его приказания, что человеком лучше всего управлять с помощью страха и боли, — казались Сяо-гуну, которого китайские источники считают человеком образованным, отлично подходящими для руководства страной.

Шан Ян взялся за дело довольно резво. Понимая, что времени на раскачку нет, он тут же стал реализовывать несколько базовых идей. Надо заметить, что высказывался он при этом довольно прямо, как сказали бы сейчас, с особым цинизмом, но времена были такими, что свои мысли и поступки не научились еще приукрашивать и вуалировать словесной шелухой. Наверное, любая попытка приукрашивания скорее помешала бы исполнению замыслов Шан Яна, чем хоть в чем-то ему помогла.

Итак, Шан Ян начал с того, что объявил о том, что все равны перед законом — и аристократы, и простолюдины. Мы не знаем точно, как именно к этим заявлениям отнеслись аристократы, но, скорее всего, снисходительно — новый министр выслуживается перед правителем и хочет продемонстрировать свою значимость. Разумеется, они быстро поплатились за свою снисходительность, став первыми жертвами «уравниловки»: в скором времени представители знатнейших семей Цинь уже либо служили в армии, либо работали на полях — на равных с солдатами и крестьянами.

Было объявлено, что существует только два важных занятия для государства: это война (которая должна вестись постоянно, не может быть ни одного дня без войны) и выращивание зерна. Которым, конечно, должна питаться армия.

Все прочие занятия, включая любое ремесло, не относящееся к обеспечению армии, занятия искусством и наукой, музыка и любое проведение досуга, развлечение, а также торговля, были объявлены вне закона. Не работать было невозможно даже для аристократов, которые в мгновение ока были обобраны: их имущество экспроприировали в пользу государства.

Быстро обобрав аристократов, перешли к торговцам: в один прекрасный момент их имущество было конфисковано, а их самих и членов их семей «пристроили к делу» — они, как и аристократы, были распределены кто в армию, кто на пашню. В случае и с аристократами, и с торговцами (эти репрессии, кстати, вызывали единодушный восторг среди более бедных) тотальная реквизиция пополняла казну (с этим с самого начала правления Шан Яна и до его окончания у Цинь были большие проблемы, и реквизиции, как и военная добыча, призваны были решать эту проблему).

Была введена система наказаний и поощрений, причем наказаний было много и они были жестокими, почти любой проступок карался смертью, хотя виды умерщвления отличались некоторым разнообразием — тут и сваривание в котлах, и вырывание кишок с последующим удушением на них, и засекание насмерть, и разрывание повозками. В очень небольшом количестве случаев смерть заменялась увечьем.

Поощрения, конечно, тоже были: все люди царства Цинь были разделены на 20 разрядов, причем различия между ними были минимальными — например, переходя в следующий разряд, ты получал право добавлять какие-то цвета в свою одежду или использовать в приготовлении пищи что-то из овощей — морковь или лук. Понятно, что аристократы довольно быстро были приведены к полной покорности: еще совсем недавно надменные и богатые, они теперь служили государю в одной из ипостасей — или как воины, или как земледельцы, и уже в первые годы правления Шан Яна ничем не отличались от всех прочих подданных Сяо-гуна.

Конечно, очень скоро дело дошло до регламентации быта жителей Цинь — о том, что государство буквально «заглядывало в тарелку» каждому из подданных, мы уже упомянули, — но теперь под законы попадали еще и размеры домов, одежда, количество и качество используемой посуды, даже толщина циновок.

Важной частью учения Шан Яна была идея о том, что нельзя ждать, пока преступление свершится, надо наказывать заранее, за умысел, тем самые предотвращая страшное деяние. Государство поощряло доносчиков и доносы. Если ты доносишь много, то это могло быть замечено и учтено для перевода тебя в следующий разряд, так сказать, для повышения в статусе. Но, как всегда, в системе Шан Яна сработало не потенциальное поощрение, а страх наказания — недоносительство каралось так же, как и само преступление (или умысел). Эта система коллективной ответственности (баодзячжеду), заложенная Шан Яном, просуществовала (конечно, претерпевая изменения) до нашего времени (разве что реформы Дэн Сяопина, когда рабочая сила массово мигрировала из деревень в города, «сломала» ее).Впрочем, с доносами дело пошло на лад не сразу, поэтому была установлена новая норма — население было поделено на пятерки, десятки и сотни, и за провинность одного из пятерки казнили всех пятерых. В армии потеря командира оборачивалась смертью всей сотни. Невыполнение заданий — по сбору урожая или по атаке врага — опять-таки каралось смертью. Пятерки и десятки были сформированы по соседскому признаку на селе и по подразделениям в армии.

Постепенно наказания расширялись — надо было как-то стимулировать население выполнять закон, и всё большее количество нарушений стало караться не только смертью виновника, но и смертью его родственников на три поколения вверх (до дедов) и вниз (до внуков).

Вся страна, по сути, оказалась в заложниках, палачи были загружены работой (что не избавило их от наказаний — известен и описан случай, о котором говорилось, что он не единичный, когда на палача донесли за то, что он слишком рано убил свою жертву — разумеется, виновный в «милосердии» палач был казнен).

В своем трактате «Книга правителя области Шан» Шан Ян довольно много рассуждает о балансе сил, высказывая мысль о том, что счастливые, богатые и сильные жители — признак слабого государства. Наоборот, сильное государство означает, что его жители равны в нищете и предельно запуганы (кажется, с тех пор люди, именующие себя «государственниками», рассматривают и смысл существования государства, и смысл своей жизни в максимальном ухудшении жизни соотечественников).

При этом Шан Ян понимает, что умными управлять сложнее, чем глупыми, и в Цинь вводится полный запрет на любую учебу, там уничтожают рукописи и убивают учителей.

Что любопытно, запрещаются любые эмоции. Законы нельзя ругать (за это казнят), но их нельзя и хвалить (казнят за лицемерие — у власти нет никаких иллюзий насчет того, как в действительности люди относятся к законам), законы надо просто выполнять. Молча.

На этом фоне запрещено было употребление вина. Еще в начале своего правления Шан Ян велел собрать всех пьяниц (или заподозренных в этой страсти), трактирщиков и виноделов на площадях городов, где их публично сварили в чанах с вином заживо.

В общем и целом, наверное, картина того, что представляло собой царство Цинь, сложилась довольно понятная, но это у нас, современных людей. Что же касается крестьян из соседних с Цинь стран, то они плохо понимали, что происходит в этой стране и наверняка мерили жизнь там мерками той жизни, которую проживали сами.

Собственно, поэтому огромное количество крестьян из соседних государств с легкостью поддались на заявления Цинь о том, что это царство готово разместить всех желающих на новых землях, причем три поколения крестьян освобождаются от воинской повинности, а семьи переселенцев на 10 лет освобождаются от налогов.

Это была довольно сложная спецоперация, проведенная Шан Яном: во-первых, надо было наладить оповещение людей в соседних странах о том, что есть такие роскошные условия, — тут помогло то, что хотя язык на современной территории Китая отличается, но спасает письменность — иероглифы позволяли точно и без искажений донести мысль до любого. В Цинь под эту задачу были мобилизованы все выжившие там грамотеи. Во-вторых, надо было наводнить соседние страны своими лазутчиками, которые показали бы в буквальном смысле дорогу — понятно, что представления о географии у людей, поколениями не покидавших своих деревень, были самые туманные. В качестве таких «провожатых» часто использовали купцов из соседних стран, обещая им награду.

В-третьих, надо было найти места для размещения вновь прибывших. И тут надо сказать, что это сегодня Китай представляется нам густо заселенной страной, на самом же деле земель всегда (и сейчас) было больше, чем людей, способных их обрабатывать, особенно в царстве Цинь, расположенном на западе.

Истинные цели операции Шан Ян не скрывал: постоянные войны и особенно регулярные и массовые казни привели в какой-то момент к полному истощению главного ресурса Цинь — перестало хватать людей, тех самых, на чьих костях строилось благополучие государства. Их не хватало в армии, и войска всё чаще сражались с более многочисленными противниками, их не хватало на полях, которые чаще оказывались заброшены.

Кроме этого, Шан Ян рассуждал, что, отнимая у врагов людей и переселяя их к себе, он таким образом ослабляет врага и усиливается сам.

Нет точных свидетельств о том, что произошло с перемещенными из других царств крестьянами. Известно только, что переселение было массовым и что эмиссары Шан Яна носились по всему Китаю до самой смерти правителя, и еще известно, что в царстве Цинь ничего не слышали ни про какие льготы ни для кого — равенство перед законом на то и равенство, что все должны быть в одинаковом положении. А о том, что часть переселенцев пополнила ряды армии Цинь, — известно, так что можно сделать вывод, что своего слова Шан Ян не сдержал.

Впрочем, для легиста слова не значат ничего, а результат — всё. Рассказывают такой случай, произошедший во время войны Цинь с государством Вэй, откуда сам Шан Ян был родом.

Когда войска расположились друг напротив друга и вот-вот должна была начаться битва, Шан Ян отправил гонца в стан противников с предложением к командующим встретиться и всё обсудить. Он писал, что, так как лично знаком с главнокомандующим врага, принцем Ан, ему неловко сражаться против принца, к которому он испытывает дружеские чувства. В письме Шан Ян предположил, что и принц испытывает схожие эмоции, и предложил уладить спор миром за дружеским застольем. Принц Ан принял это предложение, а армия Вэй сняла доспехи и расположилась на привал в ожидании мира.

Во время пира Шан Ян приказал убить принца и его окружение, что и было исполнено, одновременно армия Цинь атаковала не ожидавшего такого оборота дела противника, Цинь выиграло сражение, а Сяо-гун объявил Шан Яна героем.

В то же время представители всех религий и философских школ, даже легисты, были глубоко разочарованы поступком Шан Яна, не находя в этом той самой добродетели, к достижению которой они так стремились и которая была краеугольным камнем всех учений. Впрочем, какое дело до их мнения было Шан Яну?

В самом начале своего правления у Шан Яна возникли большие разногласия с Сяо-гуном по поводу поведения одного из сыновей правителя, принца Цыня. Он нарушил закон, и Шан Ян настаивал на его обязательном наказании. Увы, сделать это оказалось невозможно, и пришлось изобрести формулу о том, что на принца дурно влияли его учителя, за что на лбу наставника принца было выжжено клеймо.

На этом конфликт с сыновьями Сяо-гуна не кончился: четыре года спустя тот же принц снова нарушил закон, а Шан Ян уже набрал тогда силу — принца наказали усечением носа. Другой принц, Ин Сы, будущий наследник, был изгнан из дворца и отправлен в ссылку.

Борьба Шан Яна с нарушителями закона на самом высоком уровне произвела сильное впечатление на умы и без того впечатленного (хотя бы ежедневными массовыми казнями) населения — ничего подобного в истории ни одного из государств Китая никто не мог вспомнить.

В безусловный плюс правлению Шан Яна стоит отнести то, что, отодвинув в сторону аристократов, он открыл дорогу к высшим должностям всем — учитывалась не знатность рода, а исключительно личные заслуги. Правда, стоит сделать поправку на то, какие именно заслуги учитывались: понятно, что в системе фацзя поощрялись не самые умные, а самые исполнительные, так сказать, отстраивалась «вертикаль власти», и скрепами в этой вертикали выступали самые жестокие и не склонные к размышлениям. Тот случай, когда непонимание причинно-следственных связей и равнодушие к последствиям позволяло сделать карьеру.

В свою очередь, сами ставленники Шан Яна постоянно прореживались разного рода чистками — показательные казни среди самых активных карьеристов проводились постоянно.

Теоретизирование

В 340 году до н. э. наш герой получил в награду десятки деревень в провинции Шан (именно с этого времени Гунсунь Ян стал носить имя Шан Ян). В своей новой вотчине он принялся теоретизировать, судя по всему, именно в это время была написана (или закончена) его «Книга правителя Шан», в которой он пробовал объяснить свою практику.

Он писал, что правитель стоит над законом и должен управлять страной исходя из только ему понятных резонов. Что законы должны быть простыми, понятными, а наказания — всеобщими и неотвратимыми. Народ склонен к преступлениям даже за малую выгоду, поэтому даже мелкие провинности должны наказываться жестоко, тогда страх будет оберегать от преступлений («искоренение наказаний через наказания»). Наказывать следует и за отсутствие достижений в выращивании зерна и доблестных поступков в армии.

Его книга стала для легистов своего рода библией и руководством к действию для множества его последователей, которые объявились после его смерти, причем не только в Цинь, но и в других государствах.

Впрочем, сам Шан Ян стал жертвой собственной неукротимости. В 338 году до н. э. умер Сяо-гун и престол занял один из его сыновей, Ин Сы, тот самый, которого когда-то Шан Ян изгнал из столицы. Ин Сы, правивший под именем Хуэйвэнь-вана, начал с того, что обвинил Шан Яна в государственной измене. В традиционных источниках пишут, что новый правитель не мог забыть жестокости первого министра в отношении своих учителей (забота об учителях и память о них — добродетель), но, скорее всего, эта была месть за собственное унижение. Шан Ян узнал об этом и пустился в бегство, отправившись на родину, в царство Вэй. Кажется, это было не очень удачным решением — слишком много вреда и горя он принес своим землякам, а уж его предательство и смерть принца Ана ему и вовсе не могли простить. Шан Яну не дали уйти ни в какое другое царство и выгнали обратно в Цинь, где он развернул бурную деятельность в своих владениях, в Шан. Куда-то исчезло его стремление к соблюдению законов и последовательной деятельности в интересах государства, которому он служит, — он набрал собственную армию. Понимая, что сил сражаться с Цинь у него мало, он попытался захватить небольшое княжество Чжэн, чтобы резко увеличить свои ресурсы, подчинив себе местных жителей. Однако и Хуэйвэнь-ван не дремал — его войско настигло Шан Яна на территории Чжэн и разбило врага.

Шан Ян был схвачен и казнен (его разорвали повозками — любимая казнь Шан Яна, придуманная им лично), кроме этого, согласно законам, установленным некогда Шан Яном, то есть действующим законам Цинь, были казнены и его родственники — на три поколения вверх и на три поколения вниз.

Продолжение опытов Шан Яна и победа Цинь

Судя по всему, день казни Шан Яна был большим праздником для народа Цинь, однако… Однако для него и после казни своего мучителя мало что изменилось.

Государство Цинь приняло легизм как главный принцип своей политики.

Историки и экономисты гадают: как бы сложилась судьба Цинь, если бы не всеобщая война всех против всех, принесшая всеобщее разорение? Вполне возможно, что нищее и голодное государство Цинь, постоянно убивающее своих подданных, просто не выдержало бы экономической конкуренции с более богатыми соседями.

Но, увы — война была всеобщей и постоянной. Китайское земледелие, основа экономической мощи в те времена, в принципе готово было прокормить огромное количество людей, даже после самых страшных катастроф стране всегда хватало нескольких лет на восстановление заброшенных полей и ирригации, но не было стран, которым судьба отвела бы эти несколько лет — все находились на самом дне своих экономических возможностей. У правителей других стран не хватило ума и доброй воли, чтобы объединиться против врага, который вел с остальными жестокую войну на истребление, не скрывая своих намерений покорить всех остальных и не признающий переговоров, воинской чести и соблюдения договоренностей.

В итоге легисты победили — спустя сто лет после того, как Шан Ян ввел тоталитаризм в повседневный обиход Цинь, правитель Цинь Шихуан завоевал весь Китай и прибавил к своему имени частицу «ди», означающую «император» (Цинь Шихуанди означало «великий император, повелитель Цинь»).

Так родилось единое государство с правителем Цинь Шихуанди, распространившим легизм на весь Китай. У него тоже был свой Шан Ян — его первый министр Ли Сы.

Империя Цинь просуществовала недолго — после смерти императора Ли Сы и другие ближайшие придворные долго скрывали его смерть от подданных, пряча мертвое тело владыки в возе с тухлой рыбой (по мощам и елей, как сказали бы позже), но скрыть его смерть было невозможно — империя Цинь распалась, в результате борьбы за население родилось другое государство — Хань, а родня самого Цинь Шихуанди, Ли Сы и других чиновников-легистов была уничтожена, как и полагалось, на три поколения вверх и на три поколения вниз.

Формальное осуждение легизма

После крушения Цинь легизм уже никогда не станет официальной идеологией страны, более того, его упоминание в позитивном ключе станет чем-то неприличным. Что, конечно, вовсе не означает, что страна от легизма отвернется навсегда — наоборот, легизм будет существовать во все времена, его элементы в китайской жизни легко прослеживаются и сегодня, но всё-таки поиски путей к добродетели возглавляли отныне представители других философских течений. Пожалуй, есть даже основания говорить, что конфуцианцы затмили всех остальных.

Увлечение легизмом периодически вспыхивало в разных странах в разные времена, причем вовсе не обязательно с опорой на китайские «школы законников», просто больно соблазнительной оказалась идея править при помощи насилия и страха. Более того, в том или ином виде легизм — обязательный спутник любой абсолютной власти, так как любой идол абсолютизма — не особо сложно устроенный человек, пониманию которого доступны только очень простые, даже — упрощенные, решения.

О манипуляциях на теме «закона», или что такое верховенство права и чем оно отличается от легизма

В заключение необходимо небольшое, но существенное замечание, ибо даже в наше время мы постоянно слышим манипулятивные рассуждения: мол, а в чем дело? Вы же сами хотите, чтобы всё и всегда было по закону — так теперь не возмущайтесь! В философии эта манипуляция получила красивое название «правовой позитивизм»: мол, закон — вершина всего, следование ему — величайшее из благ и только это и есть основа функционирования общества.

Правовому позитивизму, однако, противопоставляется так называемое «естественное право», норма, так и не коснувшаяся законодательства многих стран. Она говорит о том, что у любого человека есть его естественные, природные права, такие как право на свободу слова или право на жизнь, и законы, нарушающие естественные права личности, не легитимны, так как право стоит выше закона, а законы нужны только для того, чтобы регламентировать соблюдение прав.

Впрочем, для того, чтобы прийти к этой норме, человечеству пришлось пожертвовать миллионами жизней, начиная с времен торжества китайского легизма.