Больная русская литература. Аутисты Набокова, лимоновский псевдосуицид, паранойя Андрея Белого и еще пять классических психотекстов
Литература, может, и хотела бы сеять разумное, доброе и вечное — но путь к нему лежит через поле горящих колючек. Особенно это верно для литературы русской: в России она часто просто превращается в историю болезни, причем «тронутым» у нас бывает не только герой, но и сам текст. Душевнобольные герои русских писателей и рехнувшийся мир, который их окружает, — в подборке «Ножа».
Германн — вполне себе кандидат на отъезд крыши. Он скрытен, честолюбив, мучим «огненным воображением», вдобавок латентный игрок: проводит ночи за карточным столом, хотя не участвует в игре. При этом деньги у Германна есть. Немножко. Он унаследовал от отца капитал, который сохраняет и копит проценты, так как сдвинут на финансовой независимости, а сам живет на свое скудное жалование военного инженера. Человек со страстями, в постоянном самоограничении, без единого способа отвести душу — как тут не рехнуться?
«Тройка, семерка, туз — не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: „Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная“. У него спрашивали: „который час“, он отвечал: „без пяти минут семерка“. Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза».
Диагноз
Бредовая идея. Может быть болезнью сама по себе, а может быть симптомом другого заболевания: шизофрении, биполярного расстройства, органических заболеваний мозга, даже инфекции или отравления. В основе — одержимость идеей, искажающей действительность. Серьезно? Cтаруха, которая знает три волшебные карты? Чушь какая-то. Впрочем, внутри произведения эта идея не подвергается сомнению, иначе бы все мистическое немедленно пропало, а осталось только патологическое.
Бредовая идея Германна не связана с шизофренией — ни его память, ни сознание не пострадали (насколько мы можем судить из этого, увы, короткого текста). Так, он воображает себе историю потайной лестницы, спускаясь по ней, а после потрясения на похоронах преспокойно обедает в трактире — пьет, правда, более обычного. Затем новый симптом — явление призрака старухи-графини, который называет три карты — то есть зрительная галлюцинация. В сочетании с бредовой идеей это один из признаков органического, так называемого шизофреноподобного, бредового расстройства.
Возможные причины — эпилепсия, травмы определенных частей головы и так далее, то есть внешнее воздействие — скорее всего, наш военный инженер просто где-то стукнулся головой.
Затем симптомы усиливаются. А далее — мистика или совпадение: первой во время игры выпадает тройка, затем — семерка, так что бредовая идея пациента неожиданно подпитывается из мощнейшего источника. Третья карта, которая должна бы быть тузом, оказывается дамой. Германн сходит с ума, и писатель кладет его в Обуховскую больницу, в 17-й нумер.
«Человек в футляре», Антон Чехов: тревожное расстройство
Герой
Учитель греческого Беликов, возраст — за сорок лет. Не женат, живет в городской квартире, из прислуги — пьющий повар. В любую погоду носит калоши, зонтик, теплое пальто, а также темные очки и вату в ушах.
«Ложась спать, он укрывался с головой; было жарко, душно, в закрытые двери стучался ветер, в печке гудело; слышались вздохи из кухни, вздохи зловещие…
И ему было страшно под одеялом. Он боялся, как бы чего не вышло, как бы его не зарезал Афанасий, как бы не забрались воры, и потом всю ночь видел тревожные сны».
Диагноз
Тревожное расстройство характеризуется, как ни удивительно, устойчивой и навязчивой тревогой. Еще дурными предчувствиями и нервозностью.
Несчастный герой Чехова живет в постоянном напряжении и даже по мере возможностей старается с ним работать: темные очки и вата в ушах помогают уменьшить количество раздражителей.
Снижают тревожность запреты в циркулярах и газетных статьях, отчасти регламентирующие непредсказуемую жизнь.
В очень, на самом-то деле, коротком рассказе обрисованы даже вполне определенные физические симптомы. Так, Беликов страдает нарушением сна, характерным для тревожного расстройства: «И ему было страшно под одеялом… всю ночь видел тревожные сны». Есть у него и что-то вроде хронической усталости: «был скучен, бледен». А заодно с героем болезнь поражает и самое место, где он живет: опасаться и тревожиться, трепетать перед осложнениями начинает весь город. Только смерть учителя греческого действует на них освежающе.
«Мелкий бес», Федор Сологуб: шизофрения
Герой
Ардальон Борисович Передонов — еще один учитель, но русского языка (видимо, профессия в группе риска). Впрочем, преподаватель он всё равно плохой. Сожительствует со своей троюродной сестрой Варварой. Играет на биллиарде, но плохо. Пьет водку, сплетничает.
«Уже Передонов был весь во власти диких представлений. Призраки заслонили от него мир. Глаза его, безумные, тупые, блуждали, не останавливаясь на предметах, словно ему всегда хотелось заглянуть дальше их, по ту сторону предметного мира, и он искал каких-то просветов».
Диагноз
Предположительно речь идет о шизофрении с поздней манифестацией: точный возраст Передонова неизвестен, но он, по словам Варвары, «мужчина в соку». Уже в начале романа это больной человек с параноидальными мыслями и нарушениями мышления. Так, мысли его «тупы и малоподвижны», он верит, что сожительница хочет его отравить, а постоянный гость дома (назвать его другом не повернется язык) — подменить.
Постепенно заболевание прогрессирует. Передонова мучает параноидный бред: за обоями шуршат и смеются доносчики, скребется недотыкомка.
Герой пытается защититься так, как ему подсказывает больной ум: помечает себя первой буквой фамилии, чтобы не подменили, выкалывает глаза картам, ломает вещи в доме, начинает писать доносы на людей, на карты и недотыкомку.
Искажается его речь. Пока герой еще ходит в гимназию, на уроках он громко ругает директора и сослуживцев, учеников и их родителей, а потом его вежливо просят отдохнуть от работы.
Передонов разговаривает сам с собою. Слышит голоса. Это уже не странный неприятный человек, а настоящий сумасшедший. Но… в своем кругу он остается человеком с перспективами в обществе. С ним разговаривают, к нему приходят в гости, к нему прислушиваются. Даже ближайший к нему человек, сожительница, не замечает ничего странного. Вместе с Передоновым шизофренируется весь город. До самого конца, когда он совершает шаг действительно непоправимый, немногие замечают, что Передонов — уже и не он: в полном соответствии с диагнозом произошло разложение человеческого «я», распад его на фрагменты. И из всех способов сойти с ума этот, наверное, самый жуткий.
«Суходол», Иван Бунин: деменция
Герой
Петра Кирилловича Хрущева, главу дворянского рода и хозяина «сумрачного» имения Суходол, называют дедушкой, хотя умирает он сорока пяти лет от роду. У него трое детей плюс один внебрачный, от руки которого дедушка и гибнет. Сутулый брюнет с черными глазами, Петр Кириллович страдает тихим помешательством неясной этиологии. Он практически не покидает дом.
«Дедушка был блаженно-счастлив, но бестактен, болтлив и жалок в своей бархатной шапочке с мощей и в новом, не в меру широком синем казакине, сшитом домашним портным. Он тоже вообразил себя радушным хозяином и суетился с раннего утра, устраивая какую-то глупую церемонию из приема гостей».
Диагноз
Деменция дедушки не была ни врожденной, ни старческой, но точно установить этиологию заболевания по тексту, увы, нельзя. Его объясняют испугом от упавших на спящего дедушку яблок или безумием от любовной тоски после смерти жены. Возможно, речь идет о перенесенном инсульте. В любом случае у Петра Кирилловича начальная стадия деменции, и он гибнет до того, как она перерастает во что-то более серьезное. Тихое помешательство, о котором вспоминает рассказчица, вполне описывается словами «впал в детство».
Больной становится эгоистичен — будит всех, чтобы не страдать от одиночества; он теряет способность планировать и организовывать, так что хозяйством в доме никто не занимается. Суетливость дедушки и перепады настроения (эмоциональная лабильность), даже страх гроз — все это приметы одного.
Интересно, что безумие от любви, которое дворовые приписывают дедушке, в Суходоле, видимо, вызывается какими-то территориальными факторами — тяжелыми металлами в воде или чем-то в этом духе. Теряет рассудок дедушка, сходит с ума его дочь Тоня… Но и Наталья, кровно не связанная с господами Хрущевыми, от любовного помешательства совершает антиобщественный поступок. Тут можно разве что сказать «место, наверное, проклятое» и еще раз вообразить заброшенный, дикий сад, где стоит усадьба Суходол.
«Петербург», Андрей Белый: паранойя
Герой
Героев с паранойей в этой истории много, да и сам окружающий их Петербург нельзя назвать психиатрически сохранным. Главных героев тем не менее всего два: Аполлон Аполлонович и Николай Аполлонович Аблеуховы, отец и сын. Внешне они похожи: у Аблеуховых синева вокруг глаз, крупные лбы и фамильные огромные уши. Но один сенатор с орденами — а второй бездельник, бывший студент, и иначе, как болезненными, их отношения не назовешь.
«И в припадке невольного страха он силился выкрикнуть:
— „Енфраншиш“.
Из глубин же его самого, начинаясь у сердца, но чрез посредство собственного аппарата гортани ответило:
„Ты позвал меня… Ну — и вот я…“
Енфраншиш само теперь пришло за душой».
Диагноз
«Паранойя» могло бы стать названием романа, и никто бы и слова против не сказал. Это душевное расстройство подразумевает бредовую идею, густо замешанную на подозрительности, происках воображаемых врагов и спелых теориях заговора — а «Петербург» болен этим всем неизлечимо. Больны и герои, и сам текст.
Впервые веет паранойей там, где формально и поводов для нее нет: сенатор Аполлон Аполлонович на улице чувствует на себе взгляд человека, некого Дудкина, и вспоминает, где видел этот взгляд — в своем доме, у гостя сына. Далее Аблеухов-старший, Аблеухов-младший и Дудкин встречаются в сенаторском доме и дружно паникуют без причины: «Каждый из них в то мгновение испытывал откровеннейший, чисто животный страх… Но сердца троих бились; но глаза троих избегали друг друга». А в письменном столе тем временем лежит бомба. Впрочем, это детали. Когда полностью созревший кошмар начинает двигаться по сюжету — Николай Аполлонович получает записку с поручением убить отца, — уже весь роман заражен страданием.
Отец предупрежден, что на него готовится покушение, и боится красного цвета: для него и красное домино сына — «эмблема Россию губившего хаоса», и Зимний дворец (окрашенный в то время в красно-коричневый) «закровавился».
Сын сначала пляшет свои параноидальные танцы вокруг женщины, затем — вокруг своего обещания убить отца: ему мерещится, что пропавшая бомба тикает в его животе… Террориста Дудкина мучают галлюцинации, слово «енфраншиш» (явный родственник передоновской недотыкомки), коллега-террорист Липпанченко и фетиш на чулки впридачу. Всех остальных тоже что-нибудь мучает. Все это — «на огненном фоне горящей Российской Империи».
«Защита Лужина», Набоков: аутистическое сознание
Герой
Уроженец Санкт-Петербурга Лужин оказывается гениальным шахматистом-вундеркиндом. Потом он перестает быть вундеркиндом, а далее и шахматистом, и немедленно теряется в мире. Нежная жена, ее отвратительные родители, коварный антрепренер — в комплекте.
«Мимо все проходили люди, и Лужину постепенно становилось страшно. Некуда было взглянуть, чтобы не встретить любопытствующих глаз, и по проклятой необходимости глядеть куда-нибудь он уставился на усики соседа».
Диагноз
«Защита Лужина» начинается с детства героя, так что читатель может убедиться, что речь идет о врожденном заболевании, которое манифестирует очень рано. Громкие истерики в сочетании с отчуждением от родителей, неприязнь к касаниям — «Мать, с мурлыкающим звуком, потянулась было к его плащику, но, заметив выражение его глаз, отдернула руку», склонность к стереотипам поведения и отказ от новизны — «с раннего детства любил привычку» — все это аутические черты. «У него какая-то тяжелая душевная жизнь», — говорит себе отец, понимая, что с сыном что-то не так.
Вырастая, Лужин не теряет своих детских странностей, но демонстрирует новые. Так, сначала невеста Лужина, потом ее мать замечают, что у него не просто проблемы с общением, но собственно с контактом; как называет это мать Лужиной, «он спиной и говорит, спиной… Ведь у него не человеческий разговор. Уверяю тебя, тут есть что-то прямо ненормальное».
Он воспринимает обращенные к нему вопросы буквально, строит фразы ломано, неуклюже. Язык не связывает его с миром.
Свободно распоряжаясь в своей шахматной реальности, со временем Лужин начинает ощущать, как она давит на него: истории и образы, накопленные Лужиным в первой части жизни, где он — восходящая звезда шахмат, повторяются, искаженные от времени, во второй. Свою жизнь Лужин воспринимает подобно шахматной партии, в которой ему никак не удается понять замысел соперника, и вот он заканчивает ее сам.
«Молодой негодяй», Эдуард Лимонов: демонстративный суицид
Герой
Плюс-минус все книги Эдуарда Лимонова — это скитания альтер эго писателя (очень самоуверенного) по миру, бабам и себе. Так что молодой негодяй — это он же восемнадцати лет, вернее, воспоминание чуть более старшего Эдуарда Савенко о том, как в восемнадцать лет он пафосно вскрыл вены над «Красным и черным» Стендаля.
«…ему необыкновенно понравилось всемогущее и проницательное это состояние, в котором ему в одно мгновение стала ясна трагедия жизни человеческой, ее бессмысленность и ненаправленность. Утверждать, что он пожелал умереть — в корне неверно. Он скорее пожелал что-то сделать, каким-либо образом подчеркнуть свое существование, в резкой и опасной форме убедиться, что он жив…»
Диагноз
Ретроспективно герой недоумевает, вспоминая собственную попытку самоубийства. Он подозревает даже, что пытался привлечь внимание своей несовершеннолетней подружки.
Диагноз молодого негодяя содержится в самом описании попытки самоубийства: демонстративный суицид, или псевдосуицид, связывают с моментами спонтанного интенсивного аффекта. То есть буквально — чё-то накатило. Это суицид скорее утверждающий жизнь, чем отнимающий ее (если вовремя вызвать скорую).
О том же самом — что суицид у него не насмерть, а напоказ — что эта история не о смерти, а о жизни, а суицид тут явно демонстративный, не насмерть — Эдуарду Савенко говорит профессор, который решает, выпустят ли больного из лечебницы:
«Ты хотел внимания от мира, поэт. Очевидно, мир не уделял тебе достаточно внимания».
Так попытка вскрыть вены вдруг оказывается вполне объяснимой, даже оправданной. И правда, что еще делать, если даже магазины грабить стало скучно?
«Школа для дураков», Саша Соколов: раздвоение личности
Герой
Ученик Такой-то, он же Нимфея, учится, ясное дело, в спецшколе — «школе для дураков». Его отец — прокурор. Такой-то любит свою дачу, а еще умеет кататься на велосипеде, хотя не может выучить ни одного стихотворения.
«Не притворяйся, будто ты не знаешь, кто я такой; если ты называешь меня сумасшедшим, то ты сам точно такой же сумасшедший, потому что я — это ты сам, но ты до сих пор не хочешь понять этого, и если ты позвонишь доктору Заузе, тебя отправят т у д а вместе со мной».
Диагноз
Раздвоением личности, этой странной болезнью, пропитана вся книга: ученик Такой-то постоянно беседует со своим вторым «я», вернее, одно «я» беседует с другим, главного-то из них назвать нельзя.
Оба «я» — вполне себе сформировавшиеся существа, которые даже ругаются: так, один любит учительницу ботаники Вету Акатову — другой грозит ее увести. Оба, правда, присутствуют одновременно в одном теле, что немного противоречит симптомам болезни.
Но в целом «Школе для дураков» поставить диагноз сложно: время в романе нелинейно, оно идет не отсюда и вперед — а как придется. Герой встречает на платформе учителя Норвегова, умершего два года назад, и сам этим озадачен, понимая, что нечто здесь не так. Позже он признается: «Хотя врачи утверждают, будто я давно выздоровел, — до сих пор не могу с точностью и определенно судить ни о чем таком, что хоть в малейшей степени связано с понятием время».
От красоты реки герой «частично исчез» в нимфею — белую речную лилию; он говорит, что не оставлял следов на песке. Часть проблем Нимфеи, вероятно, наследственная, генетического характера: например, от красоты теряла память его бывшая (покойная) бабушка. Их наследует и текст — двуличность, нелинейность, внезапные превращения, которых материальность мира хотела бы не позволять.
