От ручейка технологий к потоку товаров: полторы тысячи лет Шелкового пути

Великий шелковый путь, кажется, не был ни великим (слишком малы были объемы перевозок), ни шелковым (потому что шелк занимал относительно скромную долю в обороте перевозок) и — не был путем, потому что речь шла не о единой дороге, которая несла грузы как одна большая река, а о множестве ручейков, по которым товары перемещались с Запада на Восток и обратно.

Сам термин «Великий шелковый путь» — весьма недавнее изобретение: его придумал выдающийся немецкий географ, исследователь Таримской долины и соседних районов Фердинанд фон Рихтгофен, и случилось это только в 1877 году.

Придумка оказалась весьма удачной и продуктивной в том смысле, что она в дальнейшем продуцировала невероятное количество легенд, которые удобно укладывались в те или иные теории, например, объясняющие массу войн на Востоке в Средневековье борьбой за обладание этим торговым маршрутом.

Хотя эта дорога меньше всего была «рекой» с четко прочерченным руслом и вообще никак не напоминала дорогу в современном понимании, в одном месте пути сходились — в пустыне Такла-Макан (долины рек Яркенд и Тарим, часть нынешнего Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая), представляющей собой высокогорное плато, зажатое между высочайшими и непроходимыми горными массивами планеты: Гималаями, Гиндукушем, Памиром.

Такла-Макан, по свидетельству путешественников, «самое унылое место на Земле», круглый год была практически непроходима: летом там стояла убийственная жара, зимой — убийственный же холод, место было безжизненным, и только редкие затерянные оазисы могли спасти попавших туда путников.

Караванный путь (за его «стартовую линию» некоторые историки принимают Ханчжоу, город на юго-востоке Китая, который сейчас известен как «столица» AliBaba, а в ту пору был одним из самых заметных центров шелкового производства) пересекал весь Китай до Дуньхуана (не путать с современным крупным городом Дунгуань, «обувной столицей мира», что рядом с Гуанчжоу) — Дуньхуан располагался у западной окраины Великой Китайской стены, — и дальше путешествующим предстоял нелегкий выбор: обходить пустыню Такла-Макан либо по северному (через современную Киргизию), либо по южному маршруту. Это почти две тысячи километров, от оазиса к оазису, по чрезвычайно сложным и опасным дорогам.

В 1990-х годах наши современники попробовали повторить этот маршрут верхом на верблюдах и выяснили, что в день они преодолевали в среднем 24 километра.

После этого утомительного перехода караванщиков ждали либо населенные и обжитые просторы Бактрии — если выбирался южный маршрут, либо — чаще всего караваны сворачивали туда — благословенная Ферганская долина, славная Согдиана с ее прекрасным Самаркандом, на века ставшим главным торговым центром на этом маршруте. А уже из Самарканда расходились пути на Каспий, Дамаск и дальше, в пределы Византии.

Неудивительно, что открыт этот путь был, по сути, случайно, во времена императора У-ди, лозунг которого был «Ни для без войны». Впрочем, на северо-западных границах китайской империи всегда и без всяких лозунгов было беспокойно — кочевые племена представляли вечную угрозу китайским поселениям. В начале II века до н. э., казалось бы, удалось наладить более-менее мирную жизнь с населявшим Такла-Макан и примкнувшие к горам степи (нынешнюю провинцию Гуанси) племенем юэчжи, образовалась даже какая-то видимость мирного торгового обмена — зерно на скот. Кроме того, юэчжи с большой для себя выгодой поставляли китайцам считавшийся драгоценным камнем нефрит, который добывали в Таримской долине.

Но у кочевников были счеты со своими северными соседями, хунну. Брать заложников считалось тогда нормой — так, у юэчжи оказался сын правителя хунну (шаньюя) по имени Моду, которому удалось бежать из плена, убив охрану и украв лошадь. Лихость в степи была в цене, слава о нем быстро прокатилась по всем кочевьям. Вернувшись в родные степи, Моду убил своего отца и стал править народом хунну, мечтая отомстить своим тюремщикам. Месть свершилась в 177 году до н. э. Гуанси и просторы Такла-Макана были захвачены хунну, юэчжи откочевали к юго-западу от этих мест.

С хунну мирные отношения у Китая никак не складывались, сил у огромной державы, ведущей войны по всему периметру своих границ, не хватало, чтобы удерживать кочевников, и знающие историю советники императора рассказали ему о том, что у хунну есть враги в лице юэчжи, надо только столкнуть их друг с другом — и император сможет обращать на свои небогатые северо-западные границы меньше внимания, сосредоточившись на любимом деле — захвате богатых рисовых полей Кантона.

Сказано — сделано. Быстро назначается посол — выбор пал на опытного в посольских делах 62-летнего Чжан Цяня, который совсем недавно сдал экзамен на младший чиновничий чин — лана. Указ императора предписывал новоиспеченному лану найти юэчжи и вступить с ними в военный союз против хунну. Возраст для этого могучего человека (летописцы отмечают его физическую силу и высокий рост) не помеха, да и вообще, как известно, жизнь после 60 только начинается — Чжан Цянь с благодарностью принял высокую честь, оказанную ему императором.

В 138 году до н. э. посольство выступило в путь — вместе с послом ехал его слуга, родом, кстати, из хунну, и сотня всадников охраны. Правда, их путешествие продлилось очень недолго: через несколько дней после того, как Чжан Цянь и его спутники оказались в степи, они попали в засаду хунну и были захвачены в плен. История умалчивает, что стало с охраной посла, но сам посол и его слуга содержались довольно сносно. Шаньюй, кажется, надеялся получить за китайского чиновника неплохой выкуп, но время шло, постоянные войны с Китаем не давали передышек для каких-либо переговоров. Судя по тому, что мы знаем, Чжан Цянь расположил к себе правителя кочевников — тот даже лично подобрал ему жену из хунну, которая родила ему сына.

Чжан Цянь сумел расположить к себе не только шаньюя, но и простых воинов, с которыми часто вел беседы у ночных костров. Именно от них он узнал о том, о чем в Китае догадывались давно, но ничего не знали доподлинно: оказывается, далеко на Западе есть богатые земли, большие государства, жители которых умеют делать удивительные предметы и выращивать прекрасные и неизвестные в Китае растения.

Это цивилизации земледельцев знали только своих ближайших соседей, а кочевники, которым товарищ — ветер, а дом — степь, видели много больше. Правда, знания их были, так сказать, товарно-прикладного характера, но когда Чжан Цянь научился правильно задавать вопросы, то и ответы стал получать точные — степные грабители знали толк в предметах и ценностях. Кроме того, Чжан Цянь узнал о путях и сложностях путешествий, выяснил, чем можно прокормиться в дороге, научился ориентироваться в степи и хорошо управляться с лошадьми. Позже он расскажет, что каждый день просыпался с мыслью о побеге и каждый день ждал подходящего случая, понимая, что случай должен быть идеальным — если побег окажется неудачным, то мягкие и даже дружеские условия его содержания сменятся кандалами или ямой и жестким надзором, и тогда убежать будет практически невозможно. Счет дням, проведенным в плену, шел на тысячи — всего Чжан Цянь прожил в стане хунну десять лет, пока, наконец, когда всё, что видит глаз, не накрыла песчаная буря и он не сказал себе: «Сейчас!» Он бежал со слугой, женой и сыном, его искали старательно, перекрыв все дороги в сторону Китая, на восток, а он меж тем оказался на западе.

Кочевникам было невдомек, что такое настоящее китайское упорство: посол не может вернуться в Китай, не выполнив поручения императора, он всегда на службе.

Полученные в плену знания помогли Чжан Цяню преодолеть ужасную пустыню Такла-Макан и головокружительные обледенелые горные перевалы. В конце своего жуткого путешествия, полного трудностей и лишений, путники были вознаграждены: они вступили в Ферганскую долину, которую сам Чжан Цянь отныне будет именовать не иначе как благословенной и «самым прекрасным местом на земле, какое только можно себе вообразить». В то время там существовало государство Паркана (примерно так по-согдийски звучало слово, которое в нашем языке сейчас звучит как «Фергана»). Судя по всему, Чжан Цянь столкнулся с государством — осколком времен эллинизма.

В Паркане от тех же кочевников смутно знали о Китае: с их слов, это были очень богатые земли. И правитель Парканы мечтал подружиться с такой страной, поэтому радушно принял Чжан Цяня, который каким-то образом умудрился за десять лет плена сохранить грамоты и знаки посла — печать и бунчук.

Проведя в Паркане долгое время, посол императора Чжан Цянь получил от правителя сопровождение и довольствие, достойное его высокого звания, и отправился в путь — через Мавераннахр и Бактрию — в земли юэчжи. Увы, но его посольство оказалось неудачным: он приложил массу усилий, чтобы уговорить юэчжи отомстить хунну, но юэчжи было не до войны — в тот момент их больше интересовало богатое Греко-Бактрийское царство (которое несколько лет спустя падет под их натиском), чем сомнительная ценность родного Синьцзяна.

Чжан Цянь пустился в обратный путь — и примерно в тех же горах Наньшаня, где его пленили в первый раз, снова попадает в плен всё к тем же хунну…

Повторная встреча с шаньюем не обещала послу ничего приятного, но Небо благоволило ему: престарелый шаньюй Цзюньчэнь умер, и в кочевьях хунну началась такая суматоха, вызванная борьбой за освободившийся престол, что хунну стало не до посла — он снова бежит и снова удачно.

Добравшись до императорской столицы, он готовится к встрече с У-ди. Его посольская миссия, затянувшаяся на 13 лет, провалена, но он знает: ему есть что сказать императору — и он рассказывает о своих приключениях, упирая на то, какие невиданные возможности откроет перед императором разведанный им путь на Запад, об удивительных странах, расположенных там, о фруктах — персиках, инжире и винограде, слаще которых нет ничего на свете, о быстрых как ветер тонконогих конях, о драгоценных лазурите и жадеите, о том, что там, за горами, никто не знает шелка и фарфора, которые можно будет с большой выгодой обменивать на диковинки из варварских стран… Словом, он прекрасно понимает важность того, о чем он говорит. А император, в заслугу которому ставят прекрасное конфуцианское образование, оказывается в состоянии понять Чжан Цяня.

Отныне меняется политика Китая: У-ди больше не ведет беспорядочные захваты соседних территорий, он прорубает коридор на запад через земли хунну.

Новый государственный проект получает название «10 тысяч ли» (один ли — примерно 500 метров), но в реальности путь от восточной цивилизации к западной оказывается короче. Еще не выживший из ума У-ди (спустя какое-то время его, как, кажется, и любого из правителей Хань, накроет возрастное: во снах ему будут являться приближенные в образах ведьм, и на ведьм будет вестись охота — приснившихся почти каждое утро будут казнить, и это будет не единственной неприятностью для жителей Китая) собирает большую армию и вскоре прогоняет хунну на север. Кстати, Чжан Цяня императорское сумасшествие не коснется — он умрет своей смертью в возрасте 86 лет, собираясь в очередной поход.

Так начинается великий обмен товарами между Востоком и Западом — произошло не всем понятное событие, имеющее для мировой истории ничуть не меньшее значение, чем Великие географические открытия. Богатый Восток поражает Запад шелком, цена которого так высока, что окупает сложности, опасности и дороговизну торговых экспедиций, а еще популярны фарфор, рис, специи, чай, хлопок. В обратный путь, кроме полудрагоценных камней, отправляются люцерна, виноград, персики, лошади.

Странным образом именно этот путь резко активизировал товарообмен между земледельцами и скотоводами, причем это не только обмен мяса на зерно (хотя лошади еще долго оставались главным мерилом обмена) — в Китае в эти годы, например, произошла настоящая революция в одежде. Китайцы в основном носили тогда одежду из пеньки, которую выделывали из конопли. Ближе к югу умели использовать хлопок, но пенька дешевле. Богачи носили одежду из шелковых тканей. Кочевники же добавили к этим тканям шерсть, которая быстро вытеснила коноплю. Китай не самая жаркая страна на свете, зимы на большей части страны очень холодные, и шерсть — просто спасение.

С этих торговых обменов начинается история, наверное, самого известного торгового пути. Забегая вперед, скажем, что Китай всегда стремился контролировать его целиком, правда, любое ослабление центральной власти, а такое случалось часто, приводило к тому, что территория современного Синьцзяна, главной нити, связывающей цивилизации, контролировалась то Тибетской империей (официальная история Китая не признает ее «своей» — как официальная история России не признает, например, верховенство Твери хоть в какой-то период времени на Руси), то Тюркским каганатом, то Уйгурским, то другими, не такими мощными и устойчивыми государствами. Большая часть пути контролировалась размещенными в гарнизонах китайскими войсками и согдийскими купцами, имевшими свои постоялые дворы буквально в каждом городе на всём протяжении маршрута. Даже главным языком Шелкового пути был согдийский — следствие того, что в Китае, согласно архаическим представлениям и «правильной» жизни Конфуция, торговля считалась самым презренным из занятий, а бюрократические правила империи гасили на корню частную инициативу — решения что-то продавать или покупать исходили чуть ли не из императорского дворца.

Согдийские же купцы действовали стихийно и активно, на свой личный страх и риск, разрешения спрашивать им было не у кого, и они надолго стали главными действующими лицами этой торговли, защищенной китайскими солдатами.

Сегодня историки сходятся во мнении, что не существовало караванов от Ханчжоу или даже от Дуньхуана до Самарканда, торговля велась почти исключительно от оазиса до оазиса, причем шелк был далеко не самым важным товаром на этом пути, существовал куда более важный и массовый товар, который вдыхал жизнь в эти малонаселенные и сложные для выживания земли, — это зерно и скот. Причем монеты использовали (во все времена) крайне редко — торговля носила в основном меновой характер.

Но, конечно, шла торговля и дорогими товарами: с Востока на Запад шел тот же шелк (и его рулоны даже использовались в качестве одного из заменителей денег, наряду с зерном и скотом), высоко ценившаяся бумага, фарфор и косметика; с Запада на Восток — чрезвычайно ценимые в Китае среднеазиатские «небесные кони», виноград и инжир, постоянно упоминаемые в дошедших до нас документах семена люцерны, оружие и полудрагоценные камни, особенно лазурит и жадеит.

Можно также говорить о том, что в значительной степени это был не товарный, а культурный обмен — обмен знаниями и технологиями.

Что касается культурного обмена, то в первую очередь его связывают с обменом религиозным — в Китай так попали буддизм, христианство, ислам и даже иудаизм (в одной из древних столиц Китая, Кайфыне, по сей день есть синагога и сохранено иудейское кладбище). Но всё-таки гораздо большее значение для будущего человечества получил обмен технологиями.

Из китайских документов — а в оазисах Такла-Макана временами стояли китайские гарнизоны и сидели китайские чиновники, которые фиксировали движение караванов и оставили множество письменных источников (особенно много их сохранилось в Дуньхуане, ключевом городе на этом пути, который миновать было практически невозможно), — мы узнаем, что в год там проходило до полусотни караванов (иногда — несколько больше десятка, иногда — до сотни), в состав которых входило от 3 до 300 верблюдов или ослов, хотя есть и упоминания о караванах, включавших в себя 1000 верблюдов. 300, однако, случалось крайне редко, далеко не каждый год, и, как правило, это были караваны послов китайских императоров. Чаще речь шла о небольших объемах перевозок. Принимая среднее число караванов в год за 50, а среднее число вьючных животных за 100 (наверняка с большим преувеличением), получаем 5000 вьючных животных в год (хотя и понимаем, что не все животные предназначались для перевозок грузов, были и верховые) в обе стороны пути.

Представим себе, что речь идет только о верблюдах (хотя использование ишаков было очень популярно, они, судя по всему, составляли не менее трети каравана), и примем (по арабским источникам, так как ссылок на вес перевозимых товаров в китайских документах найти не удалось) за «грузоподъемность» одного верблюда 400 килограммов (сильно оптимистично), в итоге получим, что весь Великий шелковый путь перемещал, максимально и даже завышенно, 2000 тонн грузов в год. Чтобы было с чем сравнить — это 100 современных фур, тяжелых грузовиков.

На фоне столь скромного оборота караванной торговли неутихающая морская торговля, от Красного моря до Малакки и от Малакки до Шанхая, обеспечивалась судами, где только «арабский флот» (далеко не вся часть задействованных кораблей) имел грузоподъемность 80 тысяч тонн, то есть он один, без учета индийских и малаккских кораблей, был способен перекрыть Великий шелковый путь в 40 раз по объему и почти в два раза по скорости, оборачиваемости грузов.

Зато именно Шелковый путь — сухопутное, а не морское сообщение — стал местом передачи технологий с Востока на Запад и обратно, и произошло это именно потому, что представлял он собой бутылочное горлышко: перевозить товар было сложно, опасно, перемещение больших объемов груза было и вовсе невозможно, а перевезти знания — другое дело. Вот и везли с собой в голове то, что можно было «развернуть», оказавшись в новых местах. Иногда «перевозка в головах» была буквальной: за перевоз коконов тутового шелкопряда полагалась смертная казнь, но китайская принцесса, которую отдавали замуж за правителя Хотана, вывезла их, спрятав в своей высокой прическе. Другая легенда рассказывает, как по поручению императора Юстиниана два монаха-несторианца вывезли коконы в своих выдолбленных бамбуковых посохах.

Легенды — прекрасно, но в переезде технологий была своя логика, обусловленная именно «маломощностью» Шелкового пути: невозможность удовлетворить большой спрос за счет доставки вынуждала переносить производства в места потребления.

У каждого из китайских изобретений была разная судьба. Производство шелка, например, попав в руки новых хозяев, довольно долго было засекречено и выбиралось из-под замка медленно, обложенное великим множеством ограничений.

В Византии производством шелка занимались государственные мануфактуры, где покупать разрешалось далеко не каждому. Послу императора Оттона, например, после долгих проволочек разрешили купить для Оттона два рулона шелка, но в вывозе покупки из Византии было отказано. Тем не менее шелк медленно, но верно распространился в мире.

Бумага, изобретенная в 105 году придворным евнухом Цай Лунем по повелению императора (приказано было сделать удобный материал для письма, китайская цивилизация — бюрократическая, писали всегда очень много), попала к мусульманам после их победы в Таласской битве с воинами империи Тан, когда победители захватили обоз, в котором оказались мастера бумажного дела. Уже через несколько лет после этого события бумага из Самарканда стала пользоваться большой известностью, а оттуда бумагоделательное производство распространилось по всему миру, достигнув очень отдаленных земель Аль-Андалус меньше чем за столетие.

Порох и вовсе европейцы в итоге научились использовать лучше китайцев — придумали применять не взрывную силу, а использовать мощь взрыва для выталкивания пули.

Из всех китайских изобретений разве что фарфор долго оставался секретом — не потому, что сама смесь была неизвестна, а потому, что каолин, глина, использовавшаяся в его производстве, была непонятным компонентом, в Европе не встречающимся, пока, наконец, алхимик Бёттгер, которого саксонский король держал в тюрьме, не разгадал этот секрет.

Заново были переоткрыты и китайские домны — производство качественного металла с использованием высоких печей и угольного топлива англичане начнут в XVII–XVIII веках, ничего не зная о том, что в Китае так стали делать на 700 лет раньше.

Еще Чжан Цянь высадил у себя дома люцерну и виноград, и всего через столетие эти культуры, а еще персик, инжир и множество других стали в Китае делом обыкновенным, а в Ферганской долине, в свою очередь, появились рис и хлопок. Странным и даже загадочным образом ничего не вышло в Китае с разведением среднеазиатских лошадей, которые ценились необыкновенно высоко и стоили очень дорого, вся история Шелкового пути — это история перегонки «небесных коней» с Запада на Восток.

Шелковый путь достигнет пика своей активности в XIII–XIV веках, и случится это уже после того, как состоится обмен технологиями между двумя великими цивилизациями. Начнется совершенно новая его жизнь, непохожая на прежнюю, — рассказывали, что якобы «потрясатель вселенной» Чингисхан когда-то мечтал, чтобы девушка с золотым кувшином на плече могла пересечь империю, не потеряв при этом ни драгоценного сосуда, ни невинности, — и его мечта исполнилась.

Шелковый путь в те времена и в самом деле начинает напоминать полноводную реку с огромными караванами, он славится безопасностью и скромными пошлинами — они составляют всего 3% от стоимости товара, еще 1% берется за работу по оценке товара.

В 1344 году венецианский посол в разговоре с ханом Узбеком выражает изумление столь низкой пошлиной, на что Узбек отвечает ему, что с одной только Таны (город в районе современного Азова, довольно скромный по меркам того времени населенный пункт и далеко не самый большой рынок того времени) он получает 100 тысяч сум в год (сум — серебряный слиток в 220 грамм).

Тем не менее Шелковый путь начинает резко сдавать позиции после Великих географических открытий. Путь через океаны — намного более быстрый, безопасный, дешевый, наконец, более емкий с точки зрения объемов перевозимых грузов. Империя, некогда созданная монголами, умирает в страшных муках — медленно, но неуклонно она распадается на небольшие уделы, где каждый воюет с каждым, и путешествие через когда-то безопасные края становится страшно рискованным предприятием.

Самарканд и города на этом маршруте больше не центры вселенной — центры перемещаются в приморские порты, а Великий шелковый путь остается местечковой дорогой, через него осуществляются торговые операции местного значения.

Великую роль и в передаче технологий, и в передаче товаров, и в сближении цивилизаций Великий шелковый путь сыграл, а само его открытие значило для человечества ничуть не меньше, чем плавания Колумба или Васко да Гамы.