Драматург Наталья Зайцева — о том, как бороться с абьюзом в отношениях и о гранях феминистского активизма
В Центре им. Мейерхольда идет спектакль «Абьюз» — сновидческий триллер о насилии в семье по пьесе Натальи Зайцевой, продолжающей препарировать тему современных отношений после дебютного спектакля «Siri». «Нож» поговорил с драматургом о харассменте, обвинении жертвы и сексе будущего.
— Ты была музыкальным обозревателем, потом активисткой, при каких обстоятельствах ты оказалась в театре?
— После «Русского репортера», где я проработала 6 лет, было ощущение, что некуда идти, а писать что-то поверхностное не хотелось. Серьезную политическую журналистику я воспринимала как призвание на всю жизнь, что меня пугало. В отличие от всего этого театр меня совсем не пугал.
В Электротеатр я попала, когда он только открывался: занималась подготовкой открытия, работала редактором сайта. Как только появилась возможность, устроилась в Центр им. Мейерхольда, поскольку мне всегда нравилась его идеология и горизонтальное устройство управления.
— Где ты была и что делала, когда тебе в голову пришла идея написать свою первую пьесу — “Siri”? [В недалеком будущем самообучаемая система по распознаванию образов Siri настолько совершенна, что меняет сломанные гены в организме и пытается справедливо распределить ресурсы на планете и решать глобальные проблемы всего человечества. — Прим. ред.]
— Ключевым моментом стала книга «Эволюция разума» Рэя Курцвейла.
Мне понравилась идея, что наш разум устроен так, что способен вывести человечество из любых кризисов. Ажитация от этой почти религиозной идеи вылилась в пьесу.
Текст пьесы был написан буквально за один день. Тут же отправила его нескольким друзьям, а потом решила представить пьесу на маленькой лаборатории: мы стали читать по ролям, и тут же возникла масса вопросов. Я их записала и стала переделывать текст уже с их учетом.
— Как придумывался «Абьюз»?
— Четыре года назад я решила собрать рассказы своих подруг об их отцах. Собрав истории, я обнаружила, что в нескольких из них присутствовал сюжет о сексуальном насилии со стороны старших родственников. Иногда насилие было явным и бесспорным, иногда — мерцающим в воспоминаниях. Меня поразило, насколько насилие оказалось распространено и вместе с тем не проговорено в обществе.
Я решила писать пьесу «Отцы», но в итоге она не получилась: я не знала как организовать материал, не хотелось, чтобы это был просто набор историй. Спустя время, когда я уже сделала “Siri”, меня позвали на лабораторию в ЦИМе, где драматурги представляют свои идеи. Предложила сюжет: женщина, подозревающая, что у нее была сексуальная травма в детстве, ссорится на этой почве со всей семьей, которая объявляет ее сумасшедшей и хочет отобрать ее ребенка. Мы с режиссером Иваном Комаровым начали работать над спектаклем больше года назад. Первый вариант пьесы сильно изменился, когда мы начали работать с актерами. Например, трикстера (персонажа в маске из рубрики «Маска откровения» программы «Моя семья» хорошо знакомой всем, кто жил в 90-е) мы придумали вместе с актрисой Юлией Шимолиной.
— Объясни, что ты имеешь в виду, описывая спектакль как сновидческий триллер?
— Сны и триллер у нас с Ваней Комаровым изначально были заявлены как составляющие всего спектакля.
Сны — потому что по ним чаще всего жертвы насилия в детстве воссоздают свою историю и прорабатывают травму.
Триллер — потому что ужас от этой темы хотелось облечь не в публицистическую, а художественную форму. То есть мы как-то изначально стремились сделать этот спектакль как сон и как триллер.
— Самая неожиданная реакция на «Абьюз»?
— Больше всего удивила реакция одной подруги, которая думала, что никакого насилия не было и главная героиня врет. Для меня это было удивительно, поскольку это показывает, как много зрителей находятся внутри той реальности, которую мы критикуем своим спектаклем и относятся к ней некритично. Для кого-то с первых минут очевидно, что мы критикуем эту реальность, а некоторые сидят и видят в этом обычную семью и обычные отношения. Очень удивляет, когда после спектакля люди плачут. Но и радует тоже — значит, в них попало. Скорее меня пугают те, кто смотрит спектакль со скептическим выражением лица, потому что кажется, они ждут чего-то большего, а мы их обманули, показав что-то недостаточно перфектное.
— За время работы над спектаклем появилось ли у тебя понимание, как выходить из абьюзивных отношений и что делать, чтобы в них не оказаться?
— Понимание, как выходить из абьюзивных отношений и как в них не попадать, у меня появилось задолго до работы над спектаклем. Это, в общем-то, дело прочтения двух-трех статей. Другое дело, что понимание — это только полдела. На практике все выходит иначе. Но не вступать в абьюзивные отношения у меня пока что получается: просто я так сильно их боюсь, что не вступаю ни в какие. А если серьезно, то очень важно с самого начала блюсти свои границы и не бояться их отстаивать — как говорят психотерапевты, «быть в контакте с собственной агрессией».
Если что-то напрягает, происходит что-то обидное или манипулятивное, надо сразу говорить: «Стоп, что это сейчас было? Мне это не нравится». Абьюзеры такое поведение не любят, они сразу обзывают тебя как-нибудь и убегают к более удобной жертве.
— Ты была активисткой, в том числе участвовала во втором «Феминистском карандаше». Почему прекратила этим заниматься?
— Я не считаю, что я прекратила заниматься активизмом. Активизм — это не только стрит-арт, который мы выставляли на «Феминистском карандаше», это еще и бесконечные комментарии и посты в фейсбуке — киберактивизм. Раньше я делала это больше, сейчас — меньше. Правда, сейчас я веду паблик об эйджизме “check your age privilege” — это тоже феминистский активизм, я считаю. Да и проникновение с темой абьюза в московский театральный контекст — тоже активизм.
Да, я перестала вести длинные споры в интернете с теми, кто со мной не согласен. Перестала — но это случайно — проводить много времени с другими активистками. Перестала называть себя активисткой, стала называть себя драматургом. Может, в какой-то момент я поняла, что хочу сделать то, что будет законченной вещью, которая работает. На активизм ведь уходит много времени и сил — результат невозможно потрогать руками. Активизм — это в каком-то смысле воспроизводственный труд, о котором писала Симона де Бовуар: на следующий день его плоды исчезают и надо повторять все с начала. Сегодня говорят, что феминистский активизм в России начался после #янебоюсьсказать. Хотя работа фемактивисток нулевых и десятых годов была важна, чтобы возникли те, кто сейчас на слуху.
— Когда поняла, что тебе интересна тема феминизма?
— Мне было 22 года, в то время я много разговаривала со своей подругой, которая тогда жила в Швеции, и эти разговоры многое для меня прояснили в теме феминизма.
Однажды я в шутку сказала об одной женщине, мол, с такой фигурой не надо носить такую одежду. На что подруга мне ответила, что женщины с любой фигурой могут носить то, что им нравится. Для 2005–2006 года это была революционная мысль.
— Почему феминисток так не любят в России?
— Могу сказать, что лет пять назад было еще хуже, когда даже твои близкие, друзья и партнеры смеялись над тобой из-за твоих взглядов. Сейчас же реально оказаться в кругу тех, кто тебя поддержит, несмотря на то, что общество поляризовалось еще сильнее.
То, что у нас до сих пор принято обвинять жертву, говорит о том, что людям необходима «вера в справедливый мир» , и они ее ищут. Когда ты это понимаешь, то воспринимаешь оскорбительные комментарии спокойнее. Для тех, кто их пишет, — это самозащита: если признать, что насилие существует и его много, то придется что-то делать, а это сложно. Отсюда — «сама виновата». Так люди справляются с шоком от новости.
— Оба твои спектакля об отношениях. Каким тебе видится будущее гетеросексуальных отношений в связи с последними секс-скандалами в США и обещаниями сделать согласие на секс обязательным по закону?
— Секс — это сфера, которую очень сложно зарегулировать. Повлиять на то, как люди договариваются между собой о сексе, очень сложно. Люди, которые хотят переспать друг с другом, найдут способ это сделать. Вряд ли испуганные делом Вайнштейна мужчины разом перестанут проявлять симпатию к женщинам, которые им нравятся. Что касается шведского закона, то наша реакция на подобные нововведения всегда обусловлена стереотипами, что секс всегда предлагает мужчина, а женщина выступает принимающей стороной.
Отношение изменится, когда общество преодолеет стереотип, что мужчина всегда добивается женщину. Когда мы представим, что в норме в обществе будущего женщина проявляет активное согласие, закон не покажется смешным.
— О сексе будущего: каким он видится тебе?
— Есть оптимистичный вариант: что секс будет отражением истинных желаний свободных людей, проявлением их близости. Есть негативный: что порно с его насильственным дискурсом окончательно победит, и люди будут воспроизводить то, что видели в порно, и даже уже не смогут отделить навязанные желания от своих.
— Три года назад ты писала: «Новая эпоха, попытки отринуть культурные коды и выстраивать свою личность исходя из собственных желаний. Это довольно сложно, хотя мне кажется, наше общество так быстро сейчас распадается, что скоро это будет единственно возможный вариант. Примкнуть к какому-то сообществу не получится, потому что сообществ не будет. Фейсбук закроют, издания загнутся, начнется подполье, и все будет по панку». Что ты думаешь обо всем этом сейчас и почему сценарий еще не воплотился в жизнь?
— На самом деле ничего не распалось. Мы находимся все в той же точке, есть много разных сообществ, где действуют свои законы и которые друг о друге не знают. На тот момент я была под влиянием той мысли, что, несмотря на принадлежность к феминистcкой среде, необходимо всегда задавать себе вопрос: «Как себя чувствую? Все ли мне нравится?».
Я поняла, насколько важно сохранять индивидуальность, потому что ходить строем плохо хоть в феминистской тусовке, хоть в любой другой группе. Это не круто. Активизм, по крайней мере у нас, всегда выстраивается иерархично, и в любом активизме есть нездоровый элемент, связанный с «тусовочкой». Важно оставаться свободным человеком: ты вольна поступать так, как считаешь нужным, например, поддерживать или не поддерживать человека, которого феминистки осуждают. Зато ты делаешь свободный выбор.