«Серьезный подход пропал — не только к сказке, ко всему». Интервью с создателями мультфильмов «Песня Сирин» и «Руслан и Людмила»

— Матвей, как вы пришли к анимации и почему именно двухмерной?

Матвей: К анимации я пристрастился еще в детстве, в начале 2000-х. Каким-то образом я научился делать семейные записи на отцовскую камеру, вести архив. Это была Sony Camcorder, она работала еще на кассетах. Тогда же я научился делать на кассете покадровую анимацию. Нажимаешь запись, потом стоп, так несколько раз, и получается такой маленький фрейм. Я передвигал лего, пластилиновые фигурки, пряничных человечков и так далее. Каким образом я этому научился, уже не помню. Возможно, папа показал. Он был киномеханик, работал в разных кинотеатрах Москвы и рассказывал мне какие-то вещи. Потом, в классе восьмом-девятом, я занялся уже не производством художественного контента, а именно съемками: в рамках МХК, экскурсий, поздравлений с Днем учителя.

Александр: Помню, в девятом классе мы даже монтировали десятиминутное поздравление однокласснице!

Матвей: Да! Мы с Сашей были одноклассниками, знали друг друга с самого детства. Он свидетель всех этих моих увлечений. В интернете я начал учиться работе с разными монтажными программами. Потом я пошел во ВГИК, и желание заниматься анимацией появилось еще на первых курсах. Я учился на режиссера мультимедиа — это направление подразумевает разные сферы и формы кино: игрового, документального, анимационного. Но анимацию проще делать в одиночку, так у тебя больше контроля над процессом. Первый свой анимационный фильм я сделал на первом курсе. Это была перекладочная анимация, он назывался «Русский флаг на Гавайях» — его можно найти в интернете. И он вышел даже не суперплохо! Там я применил все свои навыки, в том числе театральные,и музыкальные. Я закончил музыкальную школу и часто выступаю в своих проектах в том числе как композитор.

Так и началась моя работа в анимации. Что касается 2D, я вырос на таких сериалах, как «Самурай Джек» Геннди Тартаковского.

Меня поражала сама стилистика анимации, а потом я еще узнал, что это рисовалось вручную, на кальке! Сейчас такой результат достаточно просто получить благодаря достижениям в технической отрасли, но тогда это делалось вручную, со всеми ограничениями бюджета ТВ. С возрастом у меня только выросло уважение к тому, что делала команда Тартаковского. Советские фильмы и мультфильмы я тоже любил.

Есть что-то привлекательное в рукодельности 2D-анимации. Можно по-разному преломлять пространство, нет таких ограничений, как в 3D. Я достаточно насмотрелся анимационных 3D-фильмов, которые выглядят бездушно и не производят вообще никакого эмоционального впечатления. И видя, как классической анимации становится все меньше — Disney и Dreamworks, например, целиком ушли с этого поля — я понял, что надо хоть как-то это компенсировать, пусть и своими микроскопическими усилиями.

— Рэнкин и Басс как-нибудь повлияли на вашу эстетику? Когда смотришь тизер «Руслана и Людмилы», возникают ассоциации с «Последним единорогом».

Матвей: Надо спросить у нашего главного постановщика, Артема Кочеткова. Хотя я могу сразу сказать, что многие сравнения, особенно с Томмом Муром, сильно преувеличены. Есть некие основы дизайна, которые могут пересекаться и создавать впечатление одной стилистики.

— Вы также режиссер документального кино, это влияет на ваш подход к анимации?

Матвей: Возможно! Я вообще люблю более реалистичную игру актеров. Это не всегда лучшим образом сказывается на образности анимации, потому что зачем делать в анимации то, на что способны игровое кино и док? Однако во взаимодействии персонажей и в том, как они себя ведут, хочется создать ощущение, будто мы наблюдаем за реальными людьми. Отчасти на это влияет озвучка. Для «Песни Сирин» я подбирал голоса так, чтобы они не были, при всем уважении к нашим многоуважаемым актерам озвучивания, наигранными и неестественными. Избыточная театральность присутствует во многих перформансах, особенно в анимации; она меня смущает. Мне кажется, это сознательное опускание искусства до детского уровня, хотя сами дети достойны уважения как зрители и способны многое воспринять. Надо поднимать общий уровень, и реализм помогает этого добиться. Поэтому, например, девочку у нас озвучивает реальная девочка, на тот момент ей было семь лет. На наших актеров озвучки была разная реакция, но я бесконечно рад, что мы работали конкретно с этими людьми, и готов до последнего их защищать.

— Александр, судя по анимации «Сказа» и тизера «Руслана и Людмилы», вы не особо срезаете на углах. Заметно, что у вас дорогой продакшн. Как вы это планируете продавать, особенно если вы хотите сделать сериал?

Александр: Внешний вид «Песни Сирин» — заслуга исключительно Матвея, который девяносто процентов работы делал своими руками. В «Руслане и Людмиле» мы выбрали более сложный вид анимации, чем позволяет финансирование, которое мы получаем, — на такие деньги обычно делаются технически более простые мультфильмы. Тем не менее мы его сделали: отчасти благодаря помощи анимационного сообщества, отчасти благодаря тому, что у нас было много времени.

Конечно, если делать сериал по тематике «Сказа», такого не будет. Невозможно выбить несколько лет на производство 15-минутной серии.

Мы сейчас рассматриваем множество вариантов того, как поступить с учетом ограничений финансирования. У нас должно быть несколько команд, которые делают разные фрагменты, а Матвей выступит не режиссером, а шоураннером. Это большой тяжелый проект, но кто ищет, тот найдет. В ущерб качеству мы в любом случае ничего делать не будем.

Матвей: Я привык работать на разных продакшенах, супервайзером, в рекламе и так далее. Как я сделал фильм, который, по вашим словам, выглядит дорого? Я хитрил. Это обязательно надо делать — но по-хорошему. Кино — это всегда некий фокус, иллюзия, и вопрос в том, насколько ты умеешь ее создавать. Опыт такого масштабного проекта, как «Руслан и Людмила», показывает, что мы можем воплотить в жизнь вещи, которые выглядят намного дороже, чем они есть. Просто надо понимать, как это делать.

— Вы неоднократно говорили, что славянская мифология недостаточно востребована в современной анимации. Однако запрос на славянскую мифологию существует, взять хотя бы растиражированные образы Кощея, Бабы Яги и богатырей. Правда, это все уходит в ромфант — «Кощей. Похититель невест», «Яга и книга заклинаний».

Матвей: Люди боятся отходить от клише и делать что-то новое. Мир славянского фольклора очень богат и наполнен самобытными образами, которые не всегда стыкуются друг с другом — в силу разбросанности по эпохам, исторической фрагментированности. Многое забыто, какие-то вещи придуманы сильно позже формирования народных представлений. Чтобы все это изучать, нужно обладать терпением, читать множество разных источников, это кропотливая работа.

Большинство же идет по проторенной тропе: Баба-Яга, Кощей Бессмертный, три богатыря — и достаточно! Но даже этим героям полезен свежий взгляд.

В какой-то момент эти образы стали копиркой, наполнились совершенно другой сутью. Если посмотреть на те фильмы, которые появляются сейчас, и заменить в них лешего на тролля, а богатыря на рыцаря, история абсолютно не изменится. Но такого не может быть, если мы имеем дело со славянской мифологией! С помощью мифов объяснялись самые разные явления, они наделялись антропоморфными характеристиками. Выкидывать это, просто превращая в обертку, не очень интересно. Результат превращается в скучное зрелище, которое ты уже как будто видел десять раз.

Александр: С культурологической точки зрения, говоря о фольклорных произведениях, которые делаются на постсоветском пространстве, мы как будто пропустили Ренессанс и модерн — и сразу перешли к деконструкции этих образов. Например, «Последний богатырь» — это уже чистой воды постмодерн: «Что будет, если мы скрестим современный мир и мир славянский?» «Три богатыря» тоже были сатирой на современное общество.

— Нечто подобное и в 1964 году происходило, вспомните ту же Бабу-Ягу Милляра. При этом, несмотря на интерес к славянской мифологии, для второго проекта вы взяли литературную сказку «Руслан и Людмила».

Матвей: Да, притом сказку, которая не имеет отношения к славянской мифологии. Это больше русский фольклор, финно-угорские легенды и былины. Отчасти это технический вопрос: над одним из фрагментов «Песни Сирин» работал Артем Кочетков, он дизайнил фигуры в огне. Я знал о его очень сильном желании снять фильм «Руслан и Людмила», у него уже были прекрасные эскизы, глаз не оторвать. В свою очередь, Саша работает в продюсерской компании, которая при знакомстве с моим творчеством предложила сотрудничество.

Александр: Звезды сложились. «У вас есть какой-то проект?» «Да, „Руслан и Людмила“» «Давайте предложим Минкульту». «Давайте».

Матвей: Это казалось реалистичным, ведь кто не знает «Руслана и Людмилу»? Конечно, большинство людей не помнит содержания, но образы, которые там есть, всем хорошо известны с детства. Мы видели, что подход Артема в эскизах даст что-то интересное и новое. Аниматоры, которые трудятся над проектом, даже не глядя на бюджет, только на эскизы, говорили: «Я готов работать». Мы стараемся перевести красоту поэмы на язык анимации, в визуальные образы, чтобы это было так же задорно и хулигански, как у Пушкина.

— Через сказки можно показывать самые разные идеи. С одной стороны, нашу глубокую, потрясающую культуру, с другой — патриархальность, посконность.

Матвей: Сказки — это вообще очень мощная вещь. Про них писало множество исследователей, ничего нового в этом плане я не скажу. Естественно, с ними надо обращаться аккуратно.

— Году в 2016 году анимационный критик Дина Годер как-то сказала, что Россия — страна сказок. За это время появилось много анимадока, запрос на реалистичное отображение современности. Как вам кажется, изменился ли подход к сказкам в современной анимации?

Александр: Я не думаю, что сегодня Россия — страна сказок. Сказки — это что-то, что нашим родителям в детстве читали бабушки и дедушки. Нам с Матвеем родители еще могли рассказывать в детстве сказки, но это было уже скорее исключение. Человек может перенять культурный код либо из внутреннего круга социализации, либо из внешнего. Если родители детям этот код не передают, остается только внешний. Внешним же кругом социализации в современном мире служит интернет. И открывая интернет, добротных сказок в нем, увы, не встретишь.

Матвей: Мне кажется, в нашей культуре есть некоторое разделение. В советское время делали совершенно другое кино. Тогда создавались действительно вечные вещи, которые сейчас работают точно так же, как пятьдесят или семьдесят лет назад, — а то и лучше. Резонируют с новыми зрителями, в них появляются новые смыслы. Сейчас же все переходит в иронизирование, и к сказке тоже относятся не столь серьезно, как тогда. «Сказка сказок» — совершенно недетское произведение, хотя я смотрел ее в детстве, и она завораживала меня своим темпоритмом, визуальным рядом, звуковым сопровождением. Возможно, я ее не понимал на смысловом уровне, но все равно она запомнилась мне.

Когда я ее пересмотрел, то понял, что она и про бесконечную печаль, связанную с войной, и про вечность, и про творчество, и про многое другое, что сейчас не ассоциируется со словом «сказка», хотя по идее должно.

Серьезный подход почти полностью пропал — не только к сказке, ко всему. Способы интерпретации материалов и источников упростились. В работе над экранизациями это происходит так: «А попробуем-ка заменить персонажей, сделать на современный лад». В результате смыслы меняются за счет формы, из нее убирается все самое интересное. Когда берешь первоисточник, интересно разобраться, зачем он был написан, что он тогда значил и можно ли превратить его в осмысленную, но визуальную историю. «Руслан и Людмила» — поэма, которая воспринимается как сказка, потому что в ней содержатся сказочные архетипы. Когда мы начали работать, я перечитал ее — и понял, что один в один экранизацию мы сделать не сможем. Поэтому мы поставили плашку «по мотивам» и решили взять всего лишь несколько мотивов, не посягая на само произведение. Вдохновляясь им, мы сделали что-то новое, стараясь сделать так, чтобы зрители заинтересовались оригиналом и прочли его тоже. Мы просто приоткрываем некую грань, скрытую в произведении Пушкина.