Ровные польские дыры, хаотичный вой бабушек и переселение души в кота: интервью с группой «Шесть мертвых болгар» — отцами северного русского индастриала

В середине девяностых Русский Север, как и весь бывший СССР, пошатывало. Обычное дело: вдруг из-за угла выезжает тачка, неизвестный приоткрывает окно и высовывает дуло пистолета — пуля проходит навылет через плечо случайного прохожего, и вот он уже лежит в луже раненый.

Среди промозглых ветров и деревянных бараков в Архангельске в это время появилась группа «Шесть мертвых болгар». Ее создали два студента, валявших дурака на каникулах. Они били прутьями по шинам, стучали палками по железным дверям цехов и записывали это на кассеты, вдохновившись западными образцами.

Позднее выяснилось, что это не группа, а плотное гудящее облако, нависшее над Архангельском, где музыканты творили в то время нечто уникальное или не выдерживали, обрывали связи и умирали из-за наркотиков. Другие же и в новом тысячелетии продолжили заниматься исследованием звука. Музыка «Болгар», как и облака, постоянно менялась — от индастриала с нойзом к техно и фолку.

Мы приехали в гости в Архангельск к Александру Чулкову, текущему лидеру группы, на чаек и коньячок. У него в квартире, на кухне, над входом в которую висит табличка «Кислотная», стихийно собралась целая компания. Главные герои:

• Александр Чулков — старший брат Алексея Чулкова, создавшего группу в 1990-х годах. Александр продолжил дело Алексея после смерти брата в 2001 году.
• Антон Ковалев — друг Алексея Чулкова, сооснователь группы, автор названия «Шесть мертвых болгар».
• Сергей Жигальцов — видеохудожник, снимает артхаус, экспериментальные ролики и музыкальные видео, а также работает над новым альбомом группы.
• Ксения Чулкова — жена Александра, певица.
• Мальчик Дима, сын Александра.
• Даша, подруга группы.

Как два друга, шатаясь по Архангельску, начали одними из первых в России делать индастриал

— Нормально, что ребенок будет с нами?

Сергей: Он не понимает ничего.

Даша: Все он понимает.

Антон: Через пять лет знаешь какой он будет здоровый?

— Давайте тогда за встречу.

[Звук звенящих бокалов. Александр включает музыку.]

— Что привело вас к музыке?

Александр: Началось все с того, что Леша зашел ко мне в 1992 году, а у меня в комнате стоял проигрыватель и лежала алюминиевая пластина. Он сказал:

— Давай на этой пластине гвоздем выцарапаем спираль, дорожку.
— И чего?
— А потом поставим ее на проигрыватель.
— И че будет?
— Прикольно шуметь будет.

Сергей: Гвоздь все сделает.

Антон: Я так скажу. Мы музыкой не занимались. Музыка — это для тех, кто выучился играть на гитаре или фортепиано. Хотя я тоже ходил в музыкальную школу лет пять, но успехов там не достиг. Когда человек играть не умеет, он начинает дубасить палками по трубам, по железной фигне, а потом называет это индастриалом, нойзом. В тот момент мы такую хрень слушали. Сейчас я понимаю, что это не музыка, дрянь.

Александр: Не слушайте его, он вообще в аварию попал, головой ударился.

Антон: Нет, я так считаю. У кого-то есть вокал, навыки игры. А мы фигарили по трубам, по шинам. Собрались в 1994 году. Постоянных участников было двое: я и Леша. Некоторые люди присоединялись, отсоединялись. Кто-то приходил, играл на пианино, на бас-гитаре.

Нам с Лешей было по двадцать лет, мы были студентами. Три месяца, пока не начался новый семестр, делать было абсолютно нехрен. Мы либо шатались по набережной и пили пиво, либо пытались делать музыку. Главными ориентирами для нас были Einstürzende Neubauten, Throbbing Gristle, Coil и Nine Inch Nails.

Откуда на Русском Севере взялся индастриал

— Где вы все это доставали в девяностые?

Александр: У нас город портовый, моряки привозили очень много пластинок. В основном альбомы были попсовые или околопопсовые. В первую очередь появлялись западные исполнители, которых крутили на радио. А хорошей серьезной музыки было мало.

Антон: Появлялась музыка вроде Modern Talking, Joy, которые топтались в серебряных сапогах, C.C. Catch с хаером.

Александр: Есть у нас пара людей, Женя Бачин и Андрей Турусинов, которые попсу не слушали, копали поглубже. Хотя те же Throbbing Gristle и Nine Inch Nails на самом деле тоже мейнстрим. Что бы вы ни делали, но как только музыка начинает позволять человеку зарабатывать деньги, она тут же становится мейнстримной, коммерческой.

Те же Coil фигачили именно ту музыку и именно в том стиле, потому что у них были свои поклонники, которые слушали и говорили «нифига себе». И авторы вынуждены были так жить. Поэтому они рано умирают.

Сергей: Ну, The Residents до сих пор живут.

Александр: Они единственные такие. И вот Женя Бачин был человеком, который такую музыку у нас распространял. Он известный в городе меломан.

Сергей: Вы знаете Фрэнка Заппу? Во. Фрэнк Заппа — человек, который создал массу музыкальных направлений, на многих повлиял.

Александр: Тогда у меня брат этой музыкой занимался. Я в то время работал в ночных клубах, когда только зарождалось клубное движение. Там даже хаус не играл, чисто попса. Не у всех были магнитофоны, не все могли позволить себе записать или купить музыку, чтобы слушать. Поэтому меня всегда Леша информировал, приносил Throbbing Gristle, говорил «послушай», я включаю, там шумы какие-то. Леха, говорю, че за фигня, а где там сладкие напевы, где ненавязчивый октавный басок?

Папа Михалыч и запись первых альбомов на пустыре

Антон: Мы записывали первые альбомы в архангельском автобусном парке. Колотили по трубам, по шинам свинцовыми прутьями, и нам срочно понадобились микрофоны для записи. Тогда мой папа, я его называю Михалыч, работал в «Архэнерго». Я говорю: «Михалыч, есть возможность достать?» Он отвечает, ладно, поищем.

Папа натырил четыре микрофона, и мы их развесили в автобусном парке. Я бы сказал, херачили (смотрит на мальчика Диму), но надо говорить по-другому. Долбили индастриал. Набралось десять треков, записались. Решили сделать кассету: подарим друзьям, пусть послушают. Созвали всех и включили мафон на полную громкость. Друзья сказали: «Офигенно, продолжайте».

Потом мы сделали рассылку по стране — хоум-тейпинг. Пошли статьи, в том числе в журнале «Экзотика», в «Птюче», начались трансляции на радио «Экзотика». Нифига себе, мы просто прикололись за три месяца, пока на каникулах сидели, а тут уже нас на радио крутят.

— Родителей не бесила такая музыка?

Помню, когда мы записывались дома у Леши на первом этаже, к нам прибегал его папа и кричал: «Хватит это терпеть!»

Александр: Представляете, в два часа ночи пищит флейта на одной ноте.

Антон: Да какая флейта, мы орали: «Аллергия, аллергия!» Забегает папа в трусах: «Сколько можно?» Леша ему руками машет: «Пишется, пишется!»

— Какие треки больше всего понравились?

Самые простые и клевые — это «Анархо», когда мы пластинку с детской песней «Ох, рано встает охрана» крутили наоборот. И получилось «Анархо». А вторая — шел по телевизору фильм «Универсальный солдат», и я говорю: «Леха, тащи микрофон, врубай, кидай сюда». Потом слушали. Получилось? Получилось, нормально. Записали из фильма фразу: «Я никогда не останавливался».

«Шесть мертвых болгар» — «Маразм;а» (1995)

— В рецензии Шептунов [основатель неофолк группы Moon Far Away] говорит, что в альбоме «Маразм;а» поднимается проблема этногенеза западных славян.

Это вообще ни о чем. Он повернут на славянах, какие-то руны рисует, солнцевороты. Не знаю, что он там насочинял.

— Как придумывали треки?

Песни рождались на ходу. Одну мы записывали так: перепившись пива, пошли в трактир, перед ним был огромный пустырь, как свалка, и мы там тоже колотили по всяким железякам, орали, визжали.

Какое оборудование использовали и где его доставали

Александр: Первые альбомы они записывали методом наложения, то есть сперва записывали барабаны, прогоняли через микшер, и поверх уже орали в микрофон все, что в голову придет. В итоге своими руками сделали мастер-кассету, оформили и распространили. Леха еще использовал много обработки. Тогда был ревербератор «Лель» — он делал уходящие с фленджером звуки.

Антон: Причем мы оформляли все в «Архэнерго». Тогда ни у кого не было ни компьютеров, ни принтеров. Папа на предприятии все это нашел.

Александр: Если есть благая цель, без задней мысли, вдруг из ниоткуда появляются разные вещи, как, например, эти микрофоны, которые папа скоммуниздил.

Антон: Причем тогда мы собрали сложную студию звукозаписи: были усилители, колонки, микшер, — все это стаскивали в кучу и соединяли. Позже Саша [Чулков, текущий лидер группы] купил нам драм-машину за 300 долларов, большие по тем временам бабки, а Леша Шептунов подарил клавишные.

Александр: В самом первом альбоме я не принимал участия, потом подключался: давал микрофоны и шнуры, хоть и не слушал такую музыку и был далек от нее. Купил парням порто-студию, потом семплер, и потихоньку стали появляться идеи, которые можно реализовывать со всей этой техникой.

«Ребята вооружились ленточным ревербератором „Эхо-2“, переносным магнитофоном National, декой Technics-979, аккордеоном, детской дудкой, акустической гитарой и множеством различных гремящих предметов», — так перечислил инструменты группы журнал «Птюч» в 1996 году.

Откуда взялись болгары и кто делал дизайн обложек и логотипа

— А что за рисованные человечки на логотипе?

Антон: Это была моя идея. Я предлагал собрать шесть людей, положить на снег, налить немножко чернил, краски, кетчупа, будто мы все убитые. Вот вам и Шесть мертвых болгар. Но что-то никто так и не собрался. То ли фотоаппаратов не нашли, то ли никто не захотел. Мы нарисовали эту картинку, решили — будем делать. И не получилось.

Мальчик Дима: А у меня где-то была карточка с такими человечками.

— Обложки первых кассет выглядят необычно — они оформлены в неряшливом стиле с абстрактными рисунками. Вы это сами делали?

Антон: Мы что-то вырезали, совмещали, копировали.

Александр: Каждой кассеты было по десять-пятнадцать копий, все оформлялось вручную. Леша все время мне эти кассеты приносил и дарил, но я никогда не слушал. Послушал уже только где-то в 2008 году и после этого действительно офигел. Подумал, что парни в то время непонятно как смогли выстроить звук, который и сейчас меня удивляет.

Антон: Я до сих пор читаю комменты, о нашем звучании пишут: «Это настоящий русский Coil».

Даша: Писались в автобусном парке. Какой же это Coil?

Антон: Coil, Throbbing Gristle, Дженезис Пи-Орридж.

Александр: В общем, все они сторчались на героине.

Даша: Зато вы нет.

— Расскажите про название. Как пришла идея?

Антон: Как и названия всех других песен. Это просто был сумбур из головы. Может, я тогда болгарские сигареты курил.

Александр: Ему так кажется, что это был сумбур из головы. На самом деле, это момент коллективного сознания. Когда люди вдвоем общаются, делают музыку, они все равно ментально связаны.

Сергей: Это был прикол. Прикололись: «О, Шесть мертвых болгар, весело».

Антон: Были у меня стихи «Эстонская подлость», «Латышская подлость». Название «Ровные польские дыры» — из той же серии. Это как «Комеди клаб» сейчас — просто болтаешь ни о чем, и получается чего-то.

«Ровные польские дыры» — «Аллергия»

Александр: Когда Леха был еще жив, я спрашивал у него, почему такое название, и он мне сказал, что накурились, легли спать, с утра просыпаемся — теперь мы «Шесть мертвых болгар».

Первый концерт в Петербурге, лужа краски и раскол

Антон: У группы первое выступление было в Санкт-Петербурге. Леша взял в команду одного парня на подмогу. Я Леше звонил, говорил, давай собираться, что-то делать. Но ребята тогда перестали со мной общаться. Потом выяснилась причина — они резко начали колоться. И со мной им стало неинтересно, потому что я сразу сказал, что мне это не надо. У меня тоже появились другие интересы: институт, бокс.

Они кололись беспрерывно. В вагоне, в гостинице, в концертном зале — везде стоял дикий запах, когда они варили на ложке. И я звонил Леше, спрашивал, чего на звонки не отвечаешь. «Мне некогда. Я занят». Ну понятно, чем он был занят.

Причем они проматывали космические по тем временам деньги. Леха людей кидал, воровал у них видики, мафоны. Говорил: «Дай на день кассету переписать», — потом пропадал.

Александр: В 1996 году, когда у «Птюча» вышла статья про «Шесть мертвых болгар», нас пригласили на фестиваль «Восточный удар». Я был в качестве приглашенного и отвечал за аппаратуру. Антон не поехал с нами.

Антон: Да не то чтобы не поехал, меня никто не известил и не взял. Потому что они знали, что я колоться не буду.

Александр: Я тоже не стал бы колоться. Но мы поехали на «Восточный удар». Это был первый фестиваль на постсоветском пространстве, туда приезжали люди со всей России. Он длился целые сутки в огромном СК «Юбилейном», было около 10 тысяч человек.

Мы сделали программу, я Лехе сказал: «Давай попробуем собрать танцевальные вещи для народа», он ответил: «Давай». Мы с ним сделали где-то пять треков, нам дали на выступление буквально тридцать минут.

Леха со Степой предложили: мы возьмем гуашь красного цвета, перемешаем с водой и нальем в шарики. Сшили чучело в форме человека, набили шариками и хотели на нем написать «Шесть мертвых болгар». Стали писать, но краска быстро разъела шары.

В итоге вся тусовка сидит в гримерке: Володя Фонарь, еще какие-то люди. И посреди этой комнаты лежит черный человек, а вокруг него красная лужа. Все ходят вокруг него, перешагивают, и никто даже вопросов не задает.

Мальчик Дима: Кажется, чайник кипит.

Александр: Еще хотели Степу картонками обвязать, облить бензином и поджечь на сцене, чтобы во время выступления он ходил как горящий человек. Пришли пожарники с огнетушителями и сказали: «Если вы это сделаете, вам, ребята, всем трындец сразу».

В итоге вся тусовка из Архангельска, а нас приехало человек пятнадцать, просто вылезла на сцену, начала дико танцевать, орать, беситься.

Мальчик Дима: Папа, а тот черный человек был красный? Тогда он был похож на настоящего мертвого человека.

Антон: В вагоне поезда и на этаже стояла такая вонища…

Александр: Не было этого ничего. Герычем там никто не кололся.

Антон: А чем же они кололись?

Александр: Когда мы ездили на «Восточный удар», там герыча вообще не было. Они сели на герыч в 1999 году. Потому что кто знает, тот понимает, что у герыча есть такая штука: когда человек на нем плотно сидит, ему остается где-то два года. Поэтому отсчитывайте время смерти человека и сразу сможете понять, когда он сел. Человеку, сидящему на «схеме», достаточно два года, и за это время он сгорает, как свечка.

Алексей Чулков с 1999 года сидел на героине вместе с друзьями, а в 2001 году умер в больнице. «То ли суицид, то ли был убит местными обитателями, потому как спать мешал», — пишет в ВК его брат Александр.

Из-под этого густого музыкального облака редко кто уходил целым: Слава Жир отсидел за героин, потерял квартиру, бомжевал; по слухам, умер от переохлаждения на автобусной остановке, напившись спирта. Степа Савиных тоже попал в тюрьму за наркотики, потом уехал в Петербург. Для Антона Ковалева все, наоборот, закончилось благополучно — как-то летом он пил с друзьями на крыше и пьяным решил перепрыгнуть с крыши на соседнее дерево — ветки не выдержали. После неудачного падения и травмы Антон ушел в бизнес, живет в Архангельске, занимается антиквариатом.

К 2001 году у «Шести мертвых болгар» было три полноценных релиза: «Маразм;а», «В бункере не страшно» и «Реинкарнация», а также различные демки и сайд-проекты «Уроды» и «Ровные польские дыры». После смерти Леши деятельность группы была заморожена до конца нулевых.

От диджеинга на дискотеках до андеграунда

— Когда вы решили продолжить проект брата?

Александр: В конце девяностых я занимался дискотеками, ставил попсовую модную музыку, пил только алкоголь, не употреблял никаких стимуляторов и не курил траву.

— В одном из интервью вы говорили, что как-то удачно поели грибов…

Примерно так.

Мальчик Дима: А грибы были хорошие?

— Подберезовики.

Александр: Исключительно. Произошло смещение. Тогда у меня был переходный период, когда я понял, что работа на дискотеке ни к чему не ведет, только начинает хуже работать печень и весь организм. Потому что на одну дискотеку у меня уходила пачка сигарет и бутылка водки.

А потом наступил 2001 год. Смерть Леши для меня была как удар бейсбольной битой по голове. Я начал задумываться, что делаю правильно, а что нет, и куда вообще иду. Понял, что единственное, чего я не смогу сделать — это отказаться от музыки.

В 1973 году папа купил и привез домой магнитофон «Иней-302». Тогда я впервые услышал музыку. Папа поставил какую-то бобину, кажется, это были Boney M, я слушал и офигевал от того, насколько качественно сделана и записана музыка. И все мое мировоззрение повернулось в сторону музыки. Тогда это совпало со временем, когда нигде не было дискотек. Начались первые тусовки в школе, в ДК, потом в Архангельске стали открываться ночные клубы, а в девяностые у нас началось клубное движение.

— И после смерти Алексея произошел перелом?

Да, а еще я устал от музыки с прямой бочкой. Вся мейнстримная музыка, которая звучит по радио, построена на классическом размере 4/4, рано или поздно это приедается. Интереснее самому создавать звуки, работать как саунд-инженер. Когда ты берешь звук закрывающейся двери, обрабатываешь фленджером, на пару тонов опускаешь — получается офигенная бочка.

Мальчик Дима: Папа, а звуки какие были — громкие и тихие?

Александр: Громкие. Одновременно с дискотеками я работал на архангельском телевидении. Иногда сидел и задавался мыслью, что я вообще здесь делаю.

Две кошки: в одну вселился дух Лехи, вторая — кореш Тохи

Александр: Когда Леха умер в 2001 году, буквально через сорок дней к квартире, где я жил все это время, пришел котенок. Видно было, что ему как раз не больше полутора месяцев, он был совсем маленький. У котенка не было передних зубов. Видимо, выбили, когда швырнули его с балкона.

Он сел у двери моей квартиры и не уходил. У меня всю жизнь была аллергия на кошек и собак, и я ко всем пушистым ребятам не очень хорошо относился — глаза слезились, чихал. Я подумал, что поделать, куда ему еще деваться. Запустили котенка в прихожую. Потом я решил, ладно, будет жить здесь. И все, кошка прожила долго — пятнадцать лет.

[Скрип двери, заходит Серега. Видимо, он незаметно смотался в магазин или выходил покурить.]

Александр: Серег, коньяка-то не купил?

[Серега молча отрицательно мотает головой.]

Антон: Че, дурак, что ли?

Александр: Не купил. Ну, ладно… Может, я создал для себя иллюзию про котенка, чтобы заместить потерю брата. А может, это действительно так и было. Кто его знает.

Антон: У моих родственников был породистый, красивый, калифорнийский кот-экзот. Перс, но гладкошерстный. Он заболел лишаем, из-за этого его постоянно брили. Обычно он сидел один в квартире голый после того, как его обрили: ему кидали еду и уезжали на дачу. А как лишай прошел, так хозяин квартиры умер. Кота я забрал себе, и теперь это мой кореш.

Смерть и буддизм

— В последних релизах «Болгар» часто упоминается смерть. Насколько для вас важна тема иного мира и как это влияет на ваше творчество?

Александр: Тема иного мира может впечатлять только неподготовленного человека, который не понимает, что это такое. Нет никакого мира — ни другого, ни этого. Есть только один мир, в котором ты находишься. Соответственно, ты плавно перемещаешься из одного мира в другой — умираешь для людей, которые тебя окружают, но на самом деле ты просто перемещаешься по оси времени.

Мальчик Дима: Папа, ты перемещаешься в мир мертвых.

Александр: Точно. Поэтому все, что связано со смертью, в первую очередь связано с жизнью. Потому что смерть — это жизнь, а жизнь — это смерть. Это неразделимые вещи, одно целое.

Антон: Как-то иду я по пешеходному переходу. Передо мной пролетает машина. На одну бы секунду быстрее пошел — все, меня бы уже не было. Так что не о чем говорить.

— Может, это было предупреждение?

Антон: Два дня назад, когда я ехал на такси, мы врезались в машину. Хорошо, подушка безопасности сработала. Руки-ноги целы, голова на месте. Кровища текла из носа, руку порезал, да это все ерунда. [Вспоминает, когда была авария.] Начинаю дни путать: днем сплю, ночами сижу. Попал так попал. Ты не понимаешь, что жизнь может поменяться в один момент, в один день, в один час. Что-то планируешь на полгода, на годы вперед, а через несколько минут может случиться так, что тебя уже не будет или ты будешь не в том состоянии.

Мальчик Дима: Через несколько минут — это через один день, что ли?

Александр: Поэтому к смерти нужно относиться как к само собой разумеющемуся. Когда это случится, человек должен быть готов и понимать, что с ним произошло. Есть книга «Бардо Тхёдол», или «Тибетская книга мертвых», где четко прописано по поводу прохождения умершего человека через Бардо, через эти состояния.

«Шесть мертвых болгар» — «Мой костер в тумане светит»

— Хотели как раз уточнить, откуда в вашем творчестве буддийские идеи и почему именно они?

Один мой товарищ, Лешин друг, Петя Обысов, с которым мы потом начали заниматься «Шестью мертвыми болгарами», очень увлекался буддизмом, и я совершенно случайно в 2002 году был втянут во все это дело. Плюс ко всему он был последовательным адептом школы «Дзогчен» — старая школа буддизма в Тибете. Учителем школы в то время был Намкай Норбу, мы с Петей часто слушали переводы его ретритов.

И как-то это все тихонечко на подкорочку садилось-садилось-садилось. В определенный момент времени — опа, щелчок, и понимаешь, что вообще вокруг тебя происходит, с чем это связано и что такое жизнь, что такое настоящее, будущее и прошлое.

Бандитизм и перестрелки или расцвет культуры? Архангельск в девяностые

— Немного отойдем от темы. Что окружало вас после развала СССР?

Александр: То, к чему сейчас стремится либеральная оппозиция, это и происходило. Это было время отсутствия каких-либо законов. В девяностых годах некоторые люди разом лишились всего и стали маргиналами. Когда появилась возможность избавиться от недвижимости, некоторые люди стали бомжами. Одновременно с этим начался расцвет бандитизма, в Россию хлынуло огромное количество наркотиков, которые можно было купить везде. Можно было прийти на рынок и, зная определенного человека, купить что хочешь. Колеса спокойно продавались в клубах, при средней зарплате в 1 млн рублей колесо можно было купить за пять-десять долларов, это были смешные деньги. Для молодых людей это было очень веселое время, но для тех, у кого семья, — страшное.

Антон: Я вам сейчас расскажу.

[Антон засучивает правый рукав и показывает на плече след от прошедшей насквозь пули.]

В меня стреляли из машины, по-говняному. Я был бизнесменом, и один парень попросил меня перепродать холодильник, пригнал его к нам в Архангельск, набирает по телефону. «Ничего я тебе не должен», — отвечаю ему. Через пару дней возвращаюсь домой, вижу, тачка стоит — окошко открывается — бах — и вопрос решен.

Александр: Время было не очень веселое. В принципе, когда мы жили, не особо задумываясь, мне было прикольно, потому что я был самым известным диджеем в Архангельске. Поэтому меня все бандиты знали.

— Можно ли сказать, что первые альбомы были неким отражением того времени?

Сергей: Нет, это уже ошибка. Я в этом варился капитально. Они были где-то на отшибе, а я был в самом центре культуры Архангельской области — рок-клуб, все дела. Время было очень классное и свободное. Если ты не был бизнесменом, в тебя, конечно, никто не стрелял. Я лично ни одного бандита за свою жизнь не видел.

То есть девяностые годы в Архангельске в культуре не были криминализированы вообще, культура никого не интересовала. Какая разница, чем ты занимался.

Александр: Потому что было полно грантов, которые буржуи давали.

Сергей: Никаких грантов не было, никто ничего не давал, мы заграницы даже не знали. Тогда появлялись различные перформансы, молодежные фестивали. Здесь культура бурлила капитально, все взрывалось. Мы варились в этом, музыка шла не только от Бачина, но и из Москвы, из Петербурга люди привозили музыку. Мы ее слушали запоем, встречались, что-то делали. Я не играл на дискотеке, занимался чисто артом, снимал кино. И считаю, что это было самое лучшее российское время.

Фильм Сергея Жигальцова «Загадки Земли»

Эта волна кончилась, наверное, в 2003 или 2004 году. И музыка «Шести мертвых болгар» не отображала время, они просто ловили энергию, которая летела со всех сторон, и делали свои альбомы. Они слушали хорошую музыку. Хоть Саша и говорит, что все западные музыканты были наркоманами, но Coil, Throbbing Gristle и Current 93 — это была и есть великая музыка.

Александр: Серега, я тебя свожу на кладбище «Жаровиха», где самые красивые памятники.

Фартовый

[Под конец вечера Антона немного развезло, он стал уходить от темы. Но мы не можем не сохранить его историю, ведь она и о музыке, и о времени.]

Антон: Есть такой магазин в Чумбаровке «Твоя полка», там продают всякое ненужное барахло. Я там обнаружил коллекцию компакт-дисков длиной в огромный стол. Причем все они лицензионные, не перепечатка, не контрафакт.

Я их полистал. «Сколько за все?» Продавцы оценили тысяч в пять, одних «карентов» было двадцать альбомов. Я по-тихому пробил — каждый стоил три тысячи. Получается, у меня только компактов тысяч на шестьдесят. А там еще разгребать и разгребать, надо все переслушивать. Дисков шестьсот. Владелец, видимо, либо мгновенно уехал, либо умер.

Александр: То есть ты круто поднялся.

Мальчик Дима: Куда поднялся, папа?

Александр: Вверх, куда все поднимаются? Вверх. А потом падают оттуда — бдыщ.

Мальчик Дима: То есть он поднялся куда-то на крышу, а потом спрыгнул оттуда?

Антон: Знаете, как раньше строились дачи? Мой папа, Михалыч, собирал дачу из разбираемых домов, стаскивал все бревна, доски, окна. И кучу граммофонных пластинок запихал на чердак — про них никто не знал.

А потом мама их обнаружила и говорит: «Тут какая-то огромная гора граммофонных пластинок». Дело в том, что в пятидесятые эти дома разбирали, и пластинки оказались никому не нужны. Я забрал их с собой, там полно уникальных релизов.

Александр: То есть ты, получается, поднялся еще раз. «Фартовый», как сказали бы в девяностые.

Возрождение «Шести мертвых болгар»

— Расскажите про новую жизнь группы. Вы решили продолжить играть в другом стиле?

Александр: Антон говорил, что все, что они делали, было экспериментом. Это исследование звука продолжил и я.

Потому что все, что творится в мире, не может находиться в одной статичной точке, тогда оно превращается в глыбу или в Михалкова в конце концов.

— Почему вы решили делать это под названием «Шесть мертвых болгар», а не под другим?

Есть идея из буддийской теории, что любой человек, который находится в своем теле, является, грубо говоря, господом богом того мира, в котором он находится. Поэтому он несет ответственность за всех людей вокруг него. Наверное, по себе иногда замечали, что когда кто-то близкий умирает, вы его недоделанную карму принимаете на себя. Мама, например, рано очень ушла — ты берешь на себя ее карму и заканчиваешь ее дело. То же самое было и здесь — Леша умер, а я просто продолжил его дело.

Думаю, если бы Леша был жив, произошло бы то же самое — он точно так же пустился бы в эксперименты, пришел бы к тому, что мы делаем сейчас. Вы заметили, что начиная с 2005 года, наверное, когда у нас пошла новая музыка, она от альбома к альбому меняется. Нет такого, как раньше было у Modern Talking: берешь альбом, берешь следующий, четвертый, пятый, десятый — там все одинаковое, звуки одни и те же, даже басовые партии. Это коммерческий продукт. А здесь есть возможность экспериментировать со звуком. Просто творить и создавать новое.

— Как удается не уходить в коммерцию?

Мы возвращаемся к тому, почему Throbbing Gristle и остальные смогли получать деньги. Потому что они создали коммерческий проект. Причем зарабатывали хорошие деньги, которые им позволяли заниматься музыкой.

В нашей стране немножко не так, у нас музыка к идеологии никакого отношения не имеет, поэтому заработать на ней невозможно. Заниматься музыкой можно только вкладывая личные средства, забирая их у семьи. Вот у Ксении Андреевны спросите.

Ксения Андреевна (жена Александра): Не стоит.

Александр: У нее до сих пор рысьей шубки нет. Невозможно постоянно заниматься бизнесом или только работать. Ты должен с одного переключаться на другое. Иначе исчерпаешь в себе силы и будешь пытаться найти их в алкоголе или где-то еще. Важно переключаться: с понедельника по пятницу я работаю, в пятницу прихожу домой и занимаюсь музыкой. Пятницу, субботу, воскресенье — три дня, когда я могу что-то делать. Затем выхожу в понедельник на работу и про музыку не вспоминаю. Просто иногда какие-то мысли записываю.

— Антон, чем вы занимались в то время?

Антон: В середине нулевых Саша начал играть музыку в стиле Pet Shop Boys, ну, это если очень приблизительно. Мне это было неинтересно, я не стал продолжать. Сейчас я коллекционер, антиквар. Это на самом деле очень нелегкий труд — надо отслеживать, продавать, перепродавать. У меня квартира как музей, есть все: награды, пулеметы, автоматы, копия картины Айвазовского, написанная его учеником Ереминым. Занимаюсь моделизмом, участвую в конкурсах, у меня есть хорошие призы. Делаю модели самолетов, машин, поездов, занимаюсь реставрацией.

От индастриала к фолку

— Когда пришла идея добавлять народные мотивы в музыку?

Александр: О вкраплении народных мелодий мы еще с Лешей думали. В 1996 году, когда я купил порто-студию, мы пришпандорили к ней батарейки и пошли на берег Северной Двины записывать шум волн от проплывающих мимо катеров. Мы положили два микрофона на камни далеко друг от друга, хотя надо было рядом, чтобы они копировали объемное звучание в человеческих ушах. И тогда мне в голову пришла идея, и я предложил Леше: «А почему бы нам не взять какие-нибудь народные песни?» Он сказал: «Прикольно», — а потом ему стало неинтересно.

Уже в 2005 году я стал тесно общаться с основателем Moon Far Away Лешей Шептуновым. У него вышел альбом «Беловодье», я послушал — просто офигенно. Он был очень хорошо записан, причем в домашних условиях и на домашнюю аппаратуру. Настолько качественно, что я слышал каждый звук.

А в 2008-м к нам присоединился Петр Абысов из группы «Огни Видений» и тоже привнес нечто новое.

Moon Far Away — Zhito Zhala

Мальчик Дима: А у меня в садике игрушка упала за батарею, и я пытался ее достать. Там была дверца, я засунул туда руку, достал, у меня рука застряла. Оказалось, что Федя приоткрыл дверцу, и я вытащил руку.

Александр: Друг спас тебя?

Мальчик Дима: Да, и у меня остался вот тут еще ожог.

Александр: И потом я Леше предложил — давай сделаем ремиксы какие-нибудь. Он мне отдал тогда все вокальные партии к «Беловодью», я их обработал. Получился диск, который мы назвали «Матица», название Леша придумал. В альбоме все песни народные и со сложным размером, в квадрат точно ничего не влезало.

После этого релиза все пошло само собой. Стали появляться певицы — Серега меня познакомил с Катей Зориной, с ней мы записали «Типы Архангельской губернии».

Сергей: Я искал оригинальную музыку для фильмов. И тут появился Саша, мы стали экспериментировать — сделали очень классный совместный проект с Кенозерским парком в 2009 году. Я считаю, это одна из лучших работ. Парк выступил заказчиком, им дали грант из Евросоюза, они нам все деньги отдали и сказали: делайте что хотите. И вот мы записали диск «Тишина 29-39» и сделали фильм «КенАрт 2010». Также я много с Лешей Шептуновым [лидер группы Moon Far Away] работал, использовал его музыку в своих фильмах, снял вместе с ним клип.

— Как вы работали со звуком?

Александр: В музыке постепенно можешь прийти в тупик, не знаешь, что делать дальше. Но если появляется голос, становится интереснее. Никто не поет ровно, в тональность, всегда есть изменения. Можно экспериментировать: брать, например, другую гармонию. Получится, что голос создает свою линию, а мелодия говорит: нет, должно быть иначе. Человек слушает, не понимает, и вдруг неожиданно у него все это срастается.

Когда мы записали бабушек для «Тишины 29-39», я пришел домой, послушал. Оказалось, что вживую, на концерте, ты никаких проблем не замечаешь, но на записи понимаешь, что все они поют нестройно, кто во что горазд. Сидят бабки и воют: «У-у-у». У каждой своя тональность, свои ноты, каждая как бы существует в своем мире, но все вместе звучит, вроде, прикольно. Только свести это очень тяжело. И я попросил помочь жену Ксюшу. Она напела, и мы наложили поверх ее голос, который объединил хаотичный вой бабушек.

Северные экспедиции, поиск фольклора в библиотеках и каторжная романтика в Кенозерье

— Как вы собирали фольклорные материалы для последних альбомов?

У нас в шестидесятые было много фольклорных экспедиций, люди ездили по деревням и записывали местных бабушек. После фирма «Мелодия» издала множество пластинок, начиная от записей тирольских напевов и заканчивая мезенскими.

Однажды я записался в Добролюбовскую библиотеку, пришел в отдел аудиопродукции и попросил сотрудницу Марину помочь. Она меня проводила к стеллажу, заставленному пластинками, и мы с ней ползали и выбирали. Я за три раза пришел домой и оцифровал практически все, что там лежало с народными песнями.

Сейчас мы берем эти оцифрованные записи, Ксюша их слушает. Если какие-то слова непонятны, мы набираем Аллу Сумарокову (она раньше у нас пела в Северном русском народном хоре) или Катю Зорину. Они нам подсказывают, что это за песня и какой там текст.

Песен оказалось не так много. Если составить список, от силы наберется двадцать-тридцать, а все остальное — вариации. Раньше ведь как было? Приезжает Прасковья к своей подруге в соседнюю деревню, поет песню. Подруга запоминает, как смогла, и если что-то забыла — переделывает. Поэтому одни и те же песни могут звучать совершенно по-разному, отличаться могут даже мелодика и размер.

Сергей: В середине девяностых у меня были спонтанные путешествия по Русскому Северу. Ездил с художниками или сам, знакомился с людьми. Проезжаешь по деревням, останавливаешься, спрашиваешь хор, и местные начинают тебе петь. Причем наша область очень богатая фольклором: на Пинеге одно поют, на Мезени — другое, в Устьянах свои напевы, в Каргополе — другие.

Когда я был на Пинеге, там говорили так — вдоль берега расположены деревни. В одной деревне запели, и звук полетел по воде: «Тюк-тюк-тюк», — и все слушают, начинают подпевать тому, что услышали. И вроде что-то похожее получается, а слова неразборчивы. Порой я спрашивал деревенских, о чем песня. Они говорят: провожаем в армию, и начинают петь.

Ксения Андреевна: Еще все песни исполняются на цепном дыхании: одна завыла, другая подхватывает, начинает выть, это все превращается в кашу — невозможно понять, о чем песня.

Александр: Что хоронят, что провожают — все одинаково.

— Вы ездили в экспедиции целенаправленно?

Съездили в одну с Серегой. В Кенозерском парке нам спели двадцать-тридцать песен, из них где-то двадцать-тридцать процентов — действительно те, которые еще до революции пели, и то это не местные напевы. А все остальное — уже какие-то переработки, лубочная музыка. Из этих записей мы собрали альбом «Тишина 29-39».

Сергей: В начале нулевых я работал в музее изобразительных искусств, и как-то приехал к нам Кенозерский парк с хором. Они попели песенки и сказали: «Вот кассеты, на которых записана древняя музыка, где прабабки поют». Я схватил эти кассеты и унес из музея магнитофон. Вынес, в чемодане спрятал, чтобы охранник меня не остановил. Побежал домой оцифровывать! Думал, что сейчас я оцифрую и будет настоящая этнографическая сенсация. Я включил запись, а там бабушка очень долго поет блатные песни об убийствах, изнасилованиях и т.п. И все это на народные мотивы, как если бы пели бабушки-уголовницы. Я спросил: «Что вы мне такое подсунули? Это что такое?»

И мне объяснили, что Кенозерский парк — это зона колоний, куда во времена царского режима отправляли осужденных, а потом большевики, ничего не придумав лучше, туда же отправляли других ссыльных. Отмотав срок, уголовник освобождался, ему некуда было идти, он останавливался в ближайшей деревне, и за несколько столетий сложилась удивительная смешанная культура. Поэтому бабушки из этого района поют своеобразные каторжные песни.

— В альбоме «Противоположная сторона жизни» тоже использовались народные тексты?

Александр: Нет, это авторские, их сочинила Алла Мегаома из Санкт-Петербурга, она долго пела с группой «Мхи». С ней мы познакомились на фестивале Systo в 2015 году, после нашего выступления она подошла и сказала: «Ребята, а можно я попою?» Не вопрос, подключили, поставили микрофон, и она запела.

Мы предложили ей записаться и в 2015 году выпустили альбом «Зеркало поля». Он долго лежал, в 2020 году я послушал его еще раз и решил переделать. Когда я у Аллы спросил, а что это за песни, она ответила: «Не знаю, что в голову придет, то и пою».

Откуда приходят идеи и что должен сделать каждый воспитанный человек

— Вы — проводник идей, которые приходят откуда-то извне?

Александр: Так и есть. Когда занимаешься музыкой, много всего слушаешь, и все остается на подкорке. Есть всего лишь семь нот, полутона и размер — четыре четверти. Это и есть музыка. Сейчас я работаю над психоакустикой, чтобы человек мог поставить трек с магнитофона или даже в динамике телефона и головой смог додумать ноты, басы и все остальное, как это должно звучать. Любой хорошо сделанный трек можно слушать везде. Мозг так устроен, кто-то будет говорить, мы обрежем все низкие частоты, но вы все равно поймете его речь. Мозг сам все домысливает.

— Вы говорили, что музыка для вас — это застывшие картинки переживаний. Можете рассказать про эти образы?

Наверное, я утрировал про картинки. На самом деле идет поток информации.

Информация — не картинка, это то, из чего ты можешь получить любую картинку. Как у Пелевина в «Чапаеве и пустоте», когда они в конце стоят, и Чапаев говорит: «Петька, ныряй в поток!» — и все, поплыл создавать новый мир.

— Получается, готовых образов у вас нет?

Есть идеи, эксперименты. Мы, например, с Сергеем буквально две недели назад собрались у него дома, я говорю: «Сереж, давай что-нибудь запишем», — купил новый компьютер, надо попробовать что-нибудь с ним сделать. А он тоже играет музыку, у него есть свои аналоговые синтезаторы.

Антон: Еще влияет время. Когда начался развал СССР, у меня тут же родились две песни — «Латышская подлость» и «Эстонская подлость», в которых твой сын Илюша участвовал. Момент как бы был зафиксирован.

— Музыка должна провоцировать слушателя или наоборот служить для гармонизации?

Александр: Ты просто делаешь музыку и стараешься в первую очередь для самого себя. Если ты это делаешь для себя, ты это делаешь и для всех других. Всегда из 7 миллиардов людей найдется два-три человека, которым это понравится.

Сергей: Это мы с тобой, ха-ха.

— Последний вопрос. Как бы вы описали вашу музыку в целом?

Александр: Мы в 2008 году определили для себя, что это нативная музыка, музыка состояния.

Антон: Да это просто хобби, прикол от нечего делать.

Александр: Смотря кто какой смысл вкладывает. Можно сказать и так. Но на самом деле это то, чем тебе нравится заниматься. Слушай, знаешь, с понедельника по пятницу на стольких уродов насмотришься на улице. Приходишь домой такой, сядешь, жену поцелуешь, детей погладишь, и забыл про все, что там происходило.

— А где вы работаете? Вы так и не сказали.

Сергей: С уродами.

Александр: С уродами. Вам экскаватор не нужен? Зря. Каждый воспитанный человек должен однажды переночевать в вытрезвителе и купить себе экскаватор. Вот если скажут копать, все пойдут копать, а вы чем копать будете? У вас экскаватора нет.

Антон: Понимаете, жизнь меняется, все меняется. Вот у меня висит Айвазовский дома, я каждое утро сажусь, на него смотрю десять минут и заряжаюсь. Энергетика очень большая, мне на день хватает.