«2017» — не прогноз, а попытка предотвратить. Ольга Славникова — о революции, уральском мифе и своих новых романах

— В вашем романе есть сцена, где на Дне города в Екатеринбурге во время парада реконструкторов начинаются беспорядки, давка, раздается взрыв, который власти потом называют терактом. После 12 июня писали, что на Тверской многое было «как у Славниковой». Писатели обычно гордятся, когда им удается предсказать реальность. Как вы восприняли эти новости?

— В День России в Москве действительно произошли события, похожие на те, что я описала в своем романе. Реконструкторы смешались с протестующими, полиция начала действовать жестко. В «2017» на День города все начиналось примерно так же, но там пролилась кровь, чего сейчас, к счастью, не случилось. Но я все равно тяжело это пережила: до ноября еще далеко, и кто знает, чего еще можно ждать. Надеюсь, что я не «напророчествовала» лишнего.

Когда я писала этот роман, я понимала, что в 2017 году в стране обязательно начнется какое-то тектоническое движение. Ведь к событиям столетней давности в нашем обществе всегда будут относиться полярно. Кто-то считает Октябрьский переворот прорывом, способом превращения России в передовое государство, которое, согласно известному высказыванию Черчилля, Сталин «принял с сохой, а оставил с атомной бомбой». Но слава богу, есть и много людей, которые не согласны, что эти победы стоили пролитой ради них крови. И эти люди, по сути идейные противники, конечно, будут выяснять между собой отношения. Вопрос — насколько это будет болезненно и к чему приведет.

— Расскажите, как вы придумали «2017».

— Писать его, по крайней мере в голове, я начала еще в начале 2000-х. Уже тогда я думала, как стране пережить эту годовщину максимально благополучно. И я хотела сделать «заговор», как бы заколдовать эту революцию, чтобы ничего не пошло снова по кругу, как часто случалось в нашей истории. Ведь художественный текст — это тоже реальность, и то, что произошло в романе, уже не должно случиться в жизни. Я надеялась, как говорили раньше, «отворить кровь» — отвести эту плохую энергию из жизни на бумагу. Но, как мы видим сейчас, это не очень-то получилось.

— Снова верхи не могут, а низы не хотят?

— Разрыв между богатым меньшинством и бедным большинством сегодня чудовищный и не может не создавать социальную напряженность. Сейчас власти уже даже не обещают, что болезненные вопросы будут решены, а ведь еще три-четыре года назад обещали. Кризис будет углубляться, а выходы из него предлагаются в стиле «денег нет, но вы держитесь». Но, кроме объективных условий для новой революционной ситуации, есть мистика даты. Не сможем мы пройти ее спокойно.

— В романе после событий в День города вскользь говорится, что «в Москве началось». Что именно там случилось? Ведь финал у вас открытый.

— Произошел государственный переворот по типу так называемых оранжевых революций. Когда я начинала работать над романом, этого понятия еще не было. Но, по сути, я видела примерно то, что произошло потом на Майдане. Главного героя, гениального огранщика Крылова, эти события уже не затронут. Он с напарником уезжает в горы за драгоценными камнями, сбегает в мир горных духов, во владения Каменной Девки, в эту нашу уральскую сказку — страшноватую, мрачноватую сказку. Я до конца не знаю, что с ним случится; но, по моей гипотезе, он там погибнет.

— Напомните читателям, что происходит в этом горном мире.

— Это пространство настолько же мифологично, насколько реально.

На севере Рифейских гор найдено большое месторождение рубинов. Оно загипнотизировало моих героев, которые не могли остановиться и набрали столько камней, что не могли с ними выбраться. Им пришлось бросить драгоценную добычу, чтобы спастись, но и то вернулся один руководитель экспедиции Анфилогов, а напарник его погиб.

— Откуда вы так хорошо знаете этот мир?

— Я с 16 лет ходила в походы, сплавлялась по Чусовой. Не могу сказать, чтобы мне сильно фартило. Моей лучшей добычей были альмандины, прозрачные гранаты ювелирного качества. Женщин в такие походы берут неохотно, это сложные и опасные предприятия. Да взять хотя бы рюкзак — мы тогда ходили со станковыми «Ермаками»: при щадящей «дамской» нагрузке он весит килограммов 20 — а сама я весила 45.

Двое моих друзей погибли в горах. Очень опасны, например, карстовые пещеры. Устремляясь за агатовыми жеодами, хитник сперва идет по туннелю в рост, потом опускается на четвереньки, потом ползет. Проход — все: сдать назад уже нельзя, а впереди может быть тупик, завал.

— Почему он не может остановиться? Жадность ослепляет?

— Это не жадность, людьми движут совсем другие мотивы. Хиту — охотников за камнями — деньги интересуют главным образом как способ купить снарягу и снова пойти в горы. Они охотятся не за драгоценностями в их материальном измерении, а за красотой. Огранщик Крылов ведь тоже работает не с камнем как таковым, а со светом, с дополнительными измерениями, которые порождает взаимодействие камня и света. А деньги — всего лишь признак фарта, свидетельство того, что горный мир тебя принял. Так что хита — образ жизни, а не бизнес.

— Если бы вы заканчивали «2017» сейчас, что бы вы изменили или добавили?

— Конечно, нельзя было бы обойти события на Украине, историю со сбитым боингом, санкции и Крым. Что бы я точно не стала добавлять, так это катастрофические сценарии. Надеюсь, что крови не будет. Я убеждена, что худой мир лучше доброй ссоры — а у нас, несмотря на все противоречия в обществе, все-таки еще мир, и власть еще может осознать необходимость глубоких реформ и приступить к ним не на словах, а на деле.

— Каких именно реформ?

— Нужно серьезно вкладываться в прикладную науку, в культуру, которая сейчас в очень тяжелом положении, в высшее образование. Но если назвать это одним словом, то нужны вложения в человеческий капитал. Иначе уедут все, кто может и кто еще не уехал, а те, кто останутся, будут деградировать.

Я сейчас выступаю как записной алармист, поэтому повторюсь: несмотря на мрачность прогнозов, все-таки я надеюсь, что все обойдется.

— Ваши тексты известны своей подробной метафоричностью. Если уж использовать ювелирную образность, то они блещут, слепят россыпями метафор и сравнений. Я люблю ваши работы, но иногда они оставляют ощущение избыточности.

— И при этом вы читаете уже «прореженный» текст. В набросках, черновиках эти «россыпи» еще гуще.

Но понимаете, в чем дело: я ведь не могу изменить природу своего восприятия. Я так вижу, так слышу и хочу, чтобы читатель вместе со мной услышал и увидел то же. Я не могу писать специально для тех, кому трудно «разворачивать» метафоры, кто ищет в литературе голый сюжет, простое действие.

— У вас, например, люди, видимые через дверной глазок, «как будто капнуты из пипетки» — и это уже не забудешь и будешь представлять каждый раз, подходя к двери.

— У меня много образов, которым не нашлось места в текстах, которые остались в резервных файлах. Может, когда-нибудь они пригодятся.

Но уже в «Легкой голове» я прореживала строй метафор сильнее, чем в «2017»: в новом романе я еще больше ограничиваю себя в этом смысле.

— Расскажите о новой книге.

— Это будет роман под названием «Прыжок в длину». Главный герой, легкоатлет, прыгун в длину, обладает способностью, которая в балете называется ballon — это умение «зависнуть» в воздухе, как бы преодолевая гравитацию. Герой должен взять отметку в восемь метров, что для юниоров — серьезное достижение и заявка на будущий успех. И это ему удается, когда он спасает ребенка, выбежавшего на дорогу, из-под колес машины, но сам при этом остается без ног. И мой герой вынужден постоянно себя спрашивать: а стоило ли это того?

Выйдет роман в начале осени, одновременно с переизданием «2017». Кроме этого, сейчас я работаю еще над одним текстом — «2050».

— Это уже интрига. У вас ведь обязательно спросят — что это: «приквел», «сиквел»?

— Нет, конечно. Я просто отмерила историческое расстояние, достаточное для того, чтобы, не отвлекаясь на детали сегодняшнего дня, разглядеть что-то в будущем. Россия будет медленно выходить из изоляции, переживет значительные катаклизмы, обретет некоторые технократичные черты. В общем, в той стране, которую я вижу, будет интересно.

— «2017» отчетливо «уралоцентричный» текст. Как бы вы сформулировали, в чем уникальность, особость этих мест и его жителей?

— Во-первых, Урал — котел народов: татары, удмурты, ссыльные немцы, поляки, чудь белоглазая…

Во-вторых, уральцы очень пассионарны, склонны к риску. Уральская культура возникла на стыке старых сказок о Хозяйке Медной горы и мировоззрения научно-технической интеллигенции. Важная часть уральского мифа — НЛО, но пришельцы существуют в местной ментальности наравне с Великим Полозом и Каменной Девкой.

Борис Ельцин, кстати, был настоящим, эталонным уральцем, со всем обязательным набором: авантюризмом, алкоголизмом, пассионарностью, стремлением к власти.

— Вы ощущаете себя «литературным агентом» Урала?

— Конечно. Екатеринбург остается для меня лучшим городом мира.

Когда я впервые побывала в Нью-Йорке, мне там страшно понравилось. И я скоро поняла, почему: Нью-Йорк — это идеальный Екатеринбург, каким он мог бы стать, если бы не Октябрьский переворот и другие потрясения. На тонком уровне эти два города очень похожи. Энергетика улиц, железные скелеты небоскребов, индустриальная красота — это моя стихия. В Москве этого нет. Когда я только переехала, я каждое утро слушала прогноз погоды в Екатеринбурге. И сейчас для меня ничто не сравнится с переживанием счастья, с чувством возвращения домой, когда самолет приземляется в аэропорту «Кольцово».

И раз уж мы сегодня говорим об Октябре, то больше всего мне хочется, чтобы это не повторилось ни в моем городе, ни в нашей стране.