Цветы, экскременты и демоны: как менялось отношение европейцев к запахам и откуда взялись современные вкусы

В европейском контексте последние лет пятьсот «главное» из чувств — зрение, которое ассоциируют с познанием и разумом, в то время как исследований человеческого обоняния до недавнего времени было немного. «Эффект Пруста» — запуск цепочки ассоциаций и воспоминаний с помощью запахов — будоражил людей весь XX век, а в 2004 году американские ученые Линда Бак и Ричард Аксель, научно обосновавшие связь восприятия запахов и человеческих эмоций, получили Нобелевскую премию.

Сегодня уже вовсю говорят о «функциональной парфюмерии» — ароматах, которые позволят управлять эмоциями.

Для маркетологов это золотое дно, однако сегодня также, как и в Античности, описать ароматы словами все еще составляет трудность. Кроме того, в современных парфюмерных предпочтениях людей из разных регионов отражается исторический ольфакторный опыт — так что исследуя человеческий мозг, важно учитывать и социокультурный контекст.

Автор исследования «Цивилизация запахов. XVI — начало XIX века» Робер Мюшембле пишет, что отношение исследователей к обонянию было «пренебрежительным» до самого недавнего времени: «На фоне ярчайших технологических и научных открытий человеку, претендующему на свою исключительность в природе, это чувство казалось слишком животным и смущало его». В 2014 году команда ученых из Университета Рокфеллера в Нью-Йорке выяснила, что человек способен чувствовать порядка тысячи миллиардов запахов. Позднее их выводы жестко критиковали, однако Мюшембле, тем не менее, считает, что в конце XX — начале XXI века в изучении обоняния случился прорыв.

Долгое время был популярен миф о том, что обоняние у человека второстепенно. Традиционно считалось, что человеческий нос различает всего десять тысяч запахов, в то время как глаз видит до полумиллиона оттенков цветов.

Обоняние можно считать «животным» чувством в том смысле, что оно связано с древнейшей частью мозга, также как отделы, отвечающие за эмоции, эволюционно старше тех, что связаны с разумом. Сигнал, который человек получает с помощью обоняния, как пишет Мюшембле, простой, бинарный: «да» или «нет», «плохо» или «хорошо». Это может касаться, например, выбора сексуального партнера: человек скорее предпочтет кого-то здорового, со схожим питанием (рацион влияет на запах пота) и из своего ареала обитания. На Востоке, например, раньше считали, что от европейцев пахнет сливочным маслом.

При этом эмоции, связанные с обонянием, зависят от приобретенного опыта: люди не с рождения считывают запах экскрементов как «плохой», а для жителей Америки и Ближнего Востока парфюм с нотами черной смородины и крыжовника пахнет кошачьей мочой. Дело в том, что в США до 2003 года было строго запрещено выращивать смородину — считалось, что это растение заражает грибком местные сосны. В 2003 году запрет сняли в большинстве штатов, но ольфакторная память американцев все равно связывает этот запах с «котиками». С Ближним Востоком проще — смородина не растет там из-за климата. В общем, обонятельные настройки могут заметно влиять на эмоции и настроение человека, и эти настройки — не врожденные. Тут есть поле для экспериментов не только маркетологов и парфюмеров, но и всех, кто хочет лучше понять свое мировосприятие.

Средневековые европейские города пахли мочой и экскрементами, а после наводнений в них стоял запах, напоминающий одновременно канализацию и могилу. Дело в том, что долгое время (даже в XVIII веке) в центре городов находились кладбища, а могилы обычно были неглубокими. Когда появились текстильные и кожевенные производства, они использовали мочу и экскременты — и эти запахи не считались «плохими». Но вскоре, во времена религиозных войн католиков с протестантами, появилась концепция, согласно которой в нижней части человеческого тела, где моча и экскременты, скрываются демоны. Это был выпад против «животного» в человеке и в частности против женщин, которые, как считалось, омерзительны по природе.

В эпоху Возрождения европейцы стали пахнуть крайне интенсивно: «Опьяняющий запах духов доминировал в общественной жизни на протяжении двух с лишним столетий», — пишет Мюшембле. Парфюм был своеобразным «доспехом»: он должен был скрадывать какие-то ароматы и одновременно символически защищать, например, мужчину от женщины. Также определенные запахи, как считалось, могли уберечь от чумы, вызываемой «дьявольским духом».

Таким образом, роль сильного запаха в европейском контексте двойственна: он про эротику и стыд, про жизнь и смерть. На Руси, к слову, из-за обычая мыться в банях, вероятно, не было такого многослойного «камуфляжа», а популярным «дезодорантом» были настои душистых трав (например мяты — можно было наносить его на тело и полоскать им рот). Тем не менее, сегодня Россия относится к европейскому парфюмерному рынку.

В Европе же в эпоху религиозных войн живописцы создают много аллегорий чувств. Само по себе изображение чувств не было новшеством, но постепенно они стали многофигурными, в них появились женщины (за которыми закреплено чувственное начало, как за мужчинами — разум), а также жанр и образная многослойность.

Здесь вновь появляется двойственность: пять чувств считаются «вратами грехов». Чувствовать — значит в какой-то степени быть «животным», грешить. Эта, казалось бы, морализаторская позиция привела к созданию крайне чувственного искусства барокко.

Живопись, будучи ведущим искусством, в барочном духе показывает синтетичность через эффектные аллегории: все связано со всем, все рядом и крайне насыщенно; в реальности громкие, эффектные, пахучие сцены выглядели бы странным балаганом. Памятуя о том, как интенсивно пахли города XVII века с фекалиями, кожевенными производствами и людьми в «душистых доспехах», можно подумать, что многочисленные живописные аллегории чувств лишь завершают всеобщий сенсорный перегруз.

Не всегда за аллегорию чувств отвечала фигуративная живопись: их зашифровывали в натюрморты. Цветы и фрукты традиционно ассоциировались с обонянием, а еще такие натюрморты говорили о бренности бытия, конечности этого чувственного измерения, которое обычному зрителю может показаться праздником жизни. Таков, например, недавно отреставрированный «Роскошный натюрморт» Яна ван ден Хекке из Эрмитажа.

Глядя на натюрморты XVII века можно потешить не только глаз, но и слух, вкус, осязание и, конечно, обоняние. Ну а художник и вовсе советует «думать о времени», то есть о бренности жизни.

Позже, как пишет Робер Мюшембле, чума отступала от европейских городов, дьявола боялись уже не так сильно, да и философия Просвещения призывала людей «вернуться к природе» и в некоторой степени реабилитировала «животное» и женственность. В XVIII столетии на сцену вышли цветочно-фруктовые духи, которые доминируют в Европе и сегодня. Цветочно-фруктовый аккорд, а еще свежесть и чистота будто закреплены за традиционным женским образом, однако чистота — достаточно поздний и специфически американский «пунктик».

На американском рынке крайне востребованы «запахи чистоты», есть даже марка, которая так и называется — Clean. Это связывают с пуританским наследием США (в отличии от европейского противоречивого арома-бэкграунда), образом чистого дома и образцовой домохозяйки.

На европейском же рынке «чистота» не столь конвенциональна: человек не должен ей пахнуть.

Сегодня художники не обращаются к теме «пяти чувств» так буквально, как в XVII веке, но сенсорный перегруз старается организовать каждая вторая выставка-блокбастер: современные проекты не обходятся без музыки (или аудиоспектаклей), поставленного театрального света, тактильных макетов и ароматов. Иногда парфюмерные композиции создают, чтобы зрители могли нанести на себя «запах картины», иногда — воссоздают ароматы прошлого. Все это нужно, чтобы максимально впечатлить зрителя; правда, драматической подложки про бренность жизни на таких выставках, как правило, нет.

От людей XVII века мы отличаемся еще и тем, что живем в заметно более дезодорированном мире, и палитра ароматов у нынешнего городского человека куда сдержаннее (впрочем, парфюм с животными нотками чувствует себя вполне неплохо). Поиск парфюмерами «натуральных» запахов можно сравнить с автофикшеном в литературе или арт-перформансами, граничащими с политическим активизмом; суть тренда — в прямолинейности и буквальности. Но не чрезмерной: тенденция функциональной парфюмерии предполагает индивидуальный подход и корректность. Так и искусство, и парфюмерия становятся своего рода терапией.