Возможна ли власть без насилия? Политолог Брайан Смит — о Ханне Арендт, свободе передвижения и власти советов

— Вы изучаете взгляды классических философов, таких как Ханна Арендт или Джон Локк, на политические концепции. Логичным кажется начать с двух основополагающих вопросов: что такое политика и в целом политическое и как меняются их определения с течением времени, поскольку понятия о том, что такое государство и общество, тоже постоянно трансформируются.

— Определение Арендт понятия политического достаточно контринтуитивно. Когда я спрашиваю у студентов, чем, по их мнению, является политика, они обычно говорят о голосовании, социальных программах, протестах или активизме. Арендт отвергает подобные понятия, считая их не относящимися или весьма косвенно относящимися к политическому.

Достаточно непросто дать четкий ответ на вопрос о содержимом политики. Арендт не пытается раскрыть суть политических программ, но говорит об условиях, в которых возникает политическое. Этот подход связан с ее концепцией революции (а политическое и революционное идут рука об руку). Революция, по ее мнению, возникает тогда, когда существующая общность людей осознает свою способность к совместным действиям и начинает ее реализовывать. Это и есть истоки политики.

— При этом известно ее разделение политики и насилия, исключение насилия из политики, поскольку политика касается объединяющих действий и обсуждений, а когда в дело вступает насилие, мы прекращаем разговоры.

— Окончание дискуссии означает, что вы совершаете уже не политические, а другие действия. Естественно, она критикует высказывание фон Клаузевица о том, что война есть продолжение политики другими средствами. Такая позиция Арендт не отрицает, что в некоторых ситуациях насилие может быть оправдано, но в таком случае эта ситуация уже не может считаться политической. Социальное и политическое она тоже разграничивает.

— Как вы думаете, эти определения актуальны и по сей день? Каковы истоки политики, по мнению Арендт или по вашему мнению? Лежат ли основы политики в демократии Древней Греции или это нечто более универсальное, изначально присущее обществу?

— Думаю, сперва необходимо поговорить о том, как Арендт определяет понятие власти. Студентам я часто задаю вопрос о том, что такое власть, и самое распространенное понимание власти — это представление о власти как о системе принуждения, в которой одна сторона доминирует над другой, чтобы получить желаемое. Арендт в определении власти обращается к античным представлениям, к позиции Аристотеля, которая заключается в деятельной природе власти, возникающей при коллективных действиях и общении людей.

Политика, по мнению Арендт, лежит на улицах — везде, где люди могут объединяться и согласованно работать вместе. Она отходит от общепринятой классификации революций и утверждает, что истинная революция произошла с появлением небольших местных совещательных органов, деятельность которых не основана на принуждении. Власть и политика зарождается именно в таких советах, становясь революционной точкой развития.

Насилие, по Арендт, не может существовать в сфере политического, и любое сообщество, вовлеченное в насилие, перестает действовать политически. Насилие по своей сути противоречит сущности власти. Революции заканчиваются крахом именно тогда, когда в дело вступает насилие.

Изучая историю революций, Арендт более всего удивлялась тому, что раз за разом политическое сообщество приходило к совету как к политическому органу. Совещательный орган неидеологичен по сути, это практическое и необходимое воплощение политического. В недавней любопытной публикации указывалось, что ее отношение к совещательным органам крайне вписывается в анархистскую традицию. Удивительно, но Арендт мало знала об анархистской традиции, приписывая анархизму культ смерти, солипсизм и склонность к насилию. Однако многие ее мысли о советах соотносятся с анархической деятельностью, и именно это я стараюсь доказать в своих работах.

— Итак, мы сталкиваемся с несколькими политическими игроками: совет, где возникает политика, и государство как руководящий орган и бюрократическая машина. Верно ли, что политика существует только в весьма короткие промежутки времени? Является ли политика повседневным явлением?

— И тоталитаризм, и бюрократия, по Арендт, противоречат политическому: тоталитарное по причине насилия, а бюрократическое по причине того, что Арендт называет тиранией безликой массы, поскольку в бюрократии никто не несет ответственности за принятие решений, никто не отстаивает свои взгляды, нарушен баланс между приватным и публичным. В качестве примера соотношения приватного и публичного она приводит греческие полисы, где личные интересы представлены в виде потребности в безопасности, жилище, провизии, а публичные интересы касаются политической деятельности. В бюрократии эти интересы перевернуты: происходит вмешательство в сферу личного, и человек не имеет возможности публично отстаивать свои интересы и действовать в политическом поле.

Думаю, отвечая на ваш вопрос, Арендт бы сказала, что государству в качестве альтернативы необходима ярко выраженная система советов.

Как и многие революционные мыслители, она не уверена, в какой период времени и при каких условиях может произойти переход к такой модели. Цель советной системы — дать человеку возможность принимать постоянное активное участие в публичной жизни (что весьма созвучно с анархистскими идеями о федерации советов как замене государственного управления). Безусловно, это лишь теоретическое представление.

— Мы прослеживаем некоторые сходства с идеями анархического коммунизма и рэтекоммунизма. Могли бы вы раскрыть возможные отличия и сходства между концепцией Ханны Арендт и идеями этих политических моделей?

— Один из моих коллег недавно познакомил меня с материалами, посвященными изменениям в российском активистском сообществе. Из них я узнал, что некоторые сообщества и отдельные участники ушли из уличного протеста и перешли в мелкие районные группы активистов, которые объединялись вокруг проблем своего района, таких как сортировка мусора или поддержание парков и общественных пространств. В каком-то смысле они могут стать примером того, о чем говорила Арендт — о комплексной сфере деятельности, в которой люди проявляют свои потребности и стремления, но они часто ограничены территориально в своих волеизъявлениях. Я вижу вполне четкую модель, которая предполагает более широкую включенность подобных сообществ в публичную сферу, их медленную или быструю трансформацию в активное общество, занятое и политикой в глобальном смысле. Но это всё еще остается отдаленной и неопределенной перспективой.

— Когда люди объединяются для решения местных проблем, рано или поздно они начинают обращаться ко всё более крупным проблемам и более крупным структурам. Так постепенно государство начинает контролировать и их (например, волонтерские движения), стремится обратить их в регулируемые сообщества, исправляющие отдельные промахи бюрократов.

— Необходимо отметить, что Арендт написала книгу о революции и насилии, и на нее часто ссылаются протестные движения. Производительное и конструктивное локальное сообщество не всегда сможет избежать конфликта с более крупными государственными структурами. Арендт положительно отзывается о движении за гражданские права [речь идет об движении за равноправие афроамериканцев США. — Прим. ред.], которое, по ее словам, глубоко прорисовывает существующую несправедливость. Ее волнует и экзистенциальная природа протеста: вступая в протестную деятельность, вы производите особое пространство, где отстаиваете свое право на продолжение деятельности.

Но когда вы оказываетесь включены в процесс протеста, его исход не определен. Как сказали бы в XVII веке — как Бог рассудит.

Непонятно, чем протест закончится. При оказании давления могло бы получиться политическое объединение, в котором можно было бы обсуждать, оценивать и приходить к подходящим решениям.

— По определению, в том числе и Ханны Арендт, политика не может появиться там, где есть определенность, иначе публичное пространство служит лишь репрезентацией текущего статуса, который нельзя изменить. Как Арендт определяет революцию? Хотелось бы поговорить и о революционном изменении общества.

— Для Арендт революция представляла собой достаточно простую идею: группа людей объединяется и организует совет. То, что обычно ассоциируется с революцией — военные и насильственные действия, — это проблема истории, а не революции, по мнению Арендт. В определенном смысле это достаточно ограниченное понятие. Думаю, многие критически относятся к мысли о том, что революция исключает насилие. Я же считаю, что Арендт скорее имела в виду, что насилие крайне отличается и от политики, и от революции, а не полное отсутствие связи между ними.

— В таком случае возникает следующий вопрос: допустим, у нас имеется сообщество людей, которые способны поддерживать конструктивный диалог. Сообщество становится революционным субъектом. Как Ханна Арендт видит модель взаимодействия между разными такими сообществами? Как они формируются? Как они находят общий политический язык?

— Арендт уделяет не так много внимания процессу формирования сообществ, в определенном смысле она лишь описывает более обширный феномен. К примеру, революционные сообщества или политические советы несут персонологическую функцию — она использует выражение «думать без преград».

Одно из преимуществ политики — то, что Арендт называет «расширенным мышлением», то есть способность мыслить с точки зрения другого человека. Если вы мыслитель-индивидуалист, вас можно назвать идиотом в буквальном смысле этого слова, поскольку в переводе с древнегреческого ἰδιώτης — «отдельный человек».

Политические сообщества — это место не только для действий, но и для диалога и диалектического взаимодействия. Если говорить серьезно, широкое разнообразие мнений является условием для крепкого политического союза. В этом взгляде есть и некоторые недостатки: такое сообщество не может бесконечно масштабироваться. Правда, некоторые утверждают, что возможности интернета могут обойти это ограничение. Но остаются и другие вопросы, например как придать ценность своему мнению в таком широком объединении людей? Арендт не говорит о таких деталях, возможно, рассчитывая, что эти вопросы будут регулироваться самостоятельно.

— Должно ли такое сообщество иметь некоторые универсальные цели? Может ли академическое сообщество или некая его часть представлять собой политическое в концепции Ханны Арендт?

— Арендт достаточно критично относилась к политизации академической жизни. В ее типологии пространств (публичное/приватное) академическое пространство скорее можно было отнести к скитничеству, скрывшемуся от политической сферы и ушедшему в состояние спокойного созерцания. Я бы хотел отметить, что многие книги Арендт, будучи частью академического дискурса, в некотором роде сформировали публичный дискурс. В целом разграничение между публичной и академической сферой лишний раз демонстрирует недостаточную развитость публичной сферы.

Те дебаты, которые должны вестись в публичной сфере, были делегированы узкой академической прослойке, и это представляет собой проблему.

В этом смысле дебаты необходимо вынести за пределы академического сообщества и донести до широкой общественности. Академическое сообщество, превратившееся в воспитательный анклав, демонстрирует свою деградацию.

— Сообщество, по мнению Арендт, ограничено какой-то определенной территорией, или же ее понимание сообществ можно применить и к актуальной ситуации со множеством движений и объединений, распределенно действующих в интернете?

— Арендт жила и работала в доинтернетовскую эпоху, и сегодня в научной среде активно обсуждается вопрос, можно ли считать интернет-сообщества политическими. Я достаточно скептически отношусь к этому, учитывая, что Арендт мыслила в достаточной степени территориально и жила в мире физических объектов. Но если говорить о протестных движениях, использующих интернет (в особенности американских, например #MeToo или Black Lives Matter) и объединяющих людей через платформы социальных сетей, есть одна интересная вещь: исследователи, изучающие их разговоры и обсуждения, приходят к выводу, что такие движения стремятся обратить внимание общественности на отдельную проблему, несут информационную функцию и достаточно ограничены во времени.

Вопрос состоит в том, могут ли сетевые активистские группы превратиться в постоянно действующие сообщества. Они крайне интересный, но крайне недолговечный феномен.

Мне думается, что Арендт в качестве причины такой недолговечности назвала бы отсутствие четкого публичного пространства — для них просто не находится места. Есть только платформы для обозначения несправедливых явлений или необходимых мер.

На такой основе невозможно создать политическое сообщество.

— Тем не менее распределенные сообщества могут перерастать в отдельные пространства, влиять на городскую среду. Получается, что ранее маргинализированные комьюнити могут создавать стабильные объединения, даже не являясь политической «системой советов»?

— Я думаю, что подобные объединения гораздо ближе к стабильным политическим сообществам: они устроены по федеративной модели и для них важно чувство принадлежности. Интересно, что Арендт весьма критично относилась к движению «Черные пантеры», которое, на мой взгляд, гораздо больше подходит под модель стабильного политического сообщества, чем умеренное крыло движения за гражданские права. Такие маргинализированные сообщества всё же гораздо более близки к модели устойчивого политического объединения. Однако они достаточно сконцентрированы на самих себе, им не нужно оправдывать свое существование перед властными структурами, они наслаждаются собственной жизнеспособностью и уникальностью.

— Если у нас имеются маргинализированные сообщества, которые в какой-то степени трансформировались в политические, какие проблемы они могут испытывать в связи с таким ростом? Какие варианты вы видите для построения устойчивого сообщества?

— Это сегодня представляет собой серьезный вопрос, поскольку большинство современных протестных движений строится вокруг жизненных проблем (как это называют некоторые ученые), например вопросов сексуальности, гендера и так далее.

Устаревают локальные объединения вокруг классических проблем, например трудового характера, вокруг которых возникали местные рабочие советы.

Современные сообщества становятся гораздо более дисперсными, транслокальными (рассредоточенными по разным территориям). Многие люди одновременно являются членами нескольких сообществ.

Эта новая реальность порождает новые политические вызовы. С одной стороны, у нас есть маргинализированные сообщества, которые потенциально могут сформировать основу для здоровой политической активности, а с другой — их транслокальная глобализированная природа. Есть ли у них достаточно возможностей для привязки к какому-либо географическом месту, для его оборудования, для выхода на общественно-политическую арену?

Арендт была очень антиглобальна. Она считала, что представление о том, что можно стать «гражданином мира», — это заблуждение. Мы должны быть привязаны к какому-либо месту, быть вовлеченными в его проблемы, сотрудничать с окружающими нас сообществами. В некотором смысле я не уверен, что этот проект совместим с реальностью XXI столетия, где мы постоянно меняем места жительства, а это серьезное препятствие для построения политической модели по Арендт.

— Вы упомянули о том, что «граждане мира» — это заблуждение в концепции Арендт. Как же она интерпретировала свои собственные перемещения в мире в качестве еврейской беженки из нацистской Германии и как она определяет понятие гражданственности?

— Это достаточно многослойный вопрос. Нам известно, что гражданственность в конце XX — начале XXI века касается в основном прав, защищаемых и предоставляемых государством. Если государство не в состоянии предоставить и сохранить подобные права граждан, граждане становятся бывшими гражданами. Ханна Арендт вместе со многими своими еврейскими соотечественниками потеряла немецкое гражданство, и гражданство в этом случае представляет собой инструмент уязвления населения, оружие против сообщества. Человек без гражданства находится в весьма уязвимом положении: он бесправен (ведь права гарантирует государство, членом которого он не является).

Изгою приходится обращаться в международные комитеты, чтобы обрести дом. Такова реальность XXI века.

Как я уже упоминал, Арендт критически отзывается о государстве как органе, возможно, по причине ее непростых отношений с тоталитаризмом.

Думаю, для Арендт гражданственность — это членство в дискурсивном сообществе единомышленников.

Можно отметить, что реальность не могла не повлиять на ее мысль: пострадав от действий государства, она искала поддержки и гражданства в США. Арендт видит, что в США есть множество свобод: передвижения, слова, вероисповедания, однако в этой стране нет свободы существования, и разделяет права и свободы (liberty и freedom). Государство США в определенной степени успешно защищало предоставляемые права: свободу слова, совести, передвижения (за одним важным исключением — афроамериканское сообщество), однако места для свободного существования там не было. Так что она продолжала развивать мысль о системе советов как альтернативе государству.

— Могли бы вы объяснить разницу между свободой (freedom), правом (liberty) и свободой существования?

— Слова freedom и liberty в английском языке часто используются как синонимы, но в определении Арендт, похожем на понятия «позитивной» и «негативной» свободы у Исайи Берлина, liberty — это возможность совершать действия, отсутствие запрета на их совершение. Freedom — это универсальная свобода, свобода быть собой, свобода ходить, говорить, делать. В политическом смысле freedom — это нечто большее, чем отсутствие запрета. Это понятие из сферы менталитета, когда вы можете делать то, что присуще вам как личности. Если приложить понятие freedom к революционным движениям, вы свободны объединяться, выражать свое личное и уникальное мнение, стать частью расширенного мышления.

— Давайте поговорим о дискурсивном сообществе. В случае такого сообщества возможна ли ситуация, когда его члены говорят на разных языках, находятся в разных дискурсах? Как быть в такой ситуации, как найти общий язык?

— Кажется, вы говорите об идеологии.

— Не совсем. К примеру, в одном сообществе могут встретиться представители секулярного мировоззрения и религиозного сообщества. Они несут разный язык и разные картины мира.

— Необходимо сказать, что в концепции Арендт политическое сообщество могло включать в себя представителей самых разнообразных воззрений. Вопрос в том, какую цель преследует сообщество, организованное в мире с таким разнообразием взглядов. Главную проблему Арендт видела не в различии мнений, а в том, что публичная сфера может ограничиться всего одним мнением. В таком случае мы лишаемся диалектического противостояния, возможности бросить вызов собственному мышлению, возможности саморефлексии. Мы не могли бы искренне вовлечься в подобное вымышленное сообщество с подобным принудительным моральным кодексом. Единственно верный и существующий дискурс — вот что опасно, а не разнообразие. Думаю, что угрозы от противостояния дискурсивных сообществ действительно существуют, но реальную опасность представляет отсутствие этого противостояния.

— Мы приближаемся ко второй проблеме при создании устойчивого политического сообщества. Первая проблема — это подавление, а вторая — это гибель естественного внутреннего разнообразия. Как сохранить интеллектуальные различия, это противостояние мнений, необходимое для стабильной жизни политического сообщества? Скажем, среди современных анархо-коммунистических сообществ проблема отсутствия диалектического противостояния идей достаточно ярко выражена.

— Это один из подводных камней, с которым сталкивается любое политическое объединение. Арендт говорит о необходимости плюрализма, и это, кстати, один из элементов ее необычной критики геноцида.

Безусловно, геноцид остается жестоким и ужасным явлением сам по себе, но одна из его ключевых негативных особенностей — это полное уничтожение дискурсивного разнообразия. Ограждая себя от разнообразия окружающих людей, мы наносим ущерб сами себе.

По Арендт, жизнеспособное сообщество противостоит попыткам унификации и прислушивается к разным голосам.

— Возможно, стоит поговорить о других ваших проектах, посвященных Джону Локку или миграции, — вопросах как нельзя более актуальных в XXI веке. Что Локк говорил о миграции английских поселенцев и их встрече с местным населением Америки? Насколько его мысли применимы сегодня?

— На самом деле я сейчас как раз пишу книгу, посвященную этим вопросам, и до вашего звонка как раз работал над одной из глав. Складывается интересная ситуация: в современной литературе есть стремление изобразить Джона Локка отцом либерализма. Но если заострить внимание на жестоких аспектах его мировоззрения, можно отследить генеалогические истоки власти и подавления, которые в итоге привели к фундаментальным ошибкам либерализма. Я не адепт либерализма, но считаю эти прочтения его работ весьма проблематичными. Традиция, в которой он пишет, была гораздо более причудлива.

К примеру, для того времени вполне естественной была идея о законе гостеприимства, вплоть до конца XVII века это была крайне широко распространенная мысль, восходящая к Пуфендорфу, Гроцию, Суаресу и другим философам естественного права. Мысль эта заключалась в том, что люди имеют право переезжать куда захотят и превратить новое место в место своего обитания. Эта простая мысль активно применялась при взаимодействии с коренным населением Северной Америки, которое отказывалось открывать свои земли и подвергалось наказаниям за нарушение этого естественного закона.

Многие считают Локка приверженцем этого жесткого права исключения, в то же время он на самом деле защищал пористость границ. В 1690-х годах, после возвращения на родину из скитаний, Локк в своих работах высказывается о том, что мудрый принц будет принимать все возможные меры, чтобы увеличить численность населения в своих колониях.

Вместо права на выдворение стоит думать о возможностях для привлечения иностранцев.

Это крайне парадоксальный и контринтуитивный взгляд на миграционную политику для времен зарождения либерализма. Вы живете в здоровом политическом сообществе, если люди стремятся приехать и жить с вами. Мало кто знает, что Локк был ранним сторонником того, что сегодня назвали бы мягкими открытыми границами.

— Проводил ли Локк грань между внутриевропейской ситуацией в английских колониях? Учитывал ли он разницу в языках, традициях, культуре, отношении к землям? Различие в отношении к земле между европейскими колонистами и индейцами было таким, что они в принципе не могли понять смысл речи друг друга.

— Работы Лока достаточно сложны для изучения в отрыве от той реальности, в которой он обитал. Локк был причастен к государственной службе и наблюдал за развитием отношений между Англией и Северной Америкой с 1690-го по приблизительно 1700 год. Он принимал крайне активное участие в колониальной политике и оставил после себя огромное количество корреспонденции, посвященной этому вопросу. По поручению Эшли-Купера, лорда Шефтсбери, он стал соавтором конституции провинции Каролина в Северной Америке. Так что если вы начнете читать документы о колониальной политике, которые он писал, то вы увидите: он считал индейцев не бесполезными невежественными варварами, но, напротив, трудолюбивыми людьми, чьи практики колонисты должны заимствовать.

Поскольку Локк развивал идею естественного права, он был активным сторонником идеального политического сообщества, основанного на договоре. Принцип толерантности объединившихся в нем участников позволил бы полностью реализовать естественный закон. Принцип толерантности воспринимался им как инструмент достижения цели: он не был прогрессистом, считавшим различие самоценным.

Многие исследователи Локка видят в нем сторонника исключения и наказания коренного населения. В реальности он защищал приобретение земли у коренного населения и торговлю с ним.

Локк полагал, что колонисты должны изучать язык, присущий территории колонии, верил в билингвальные и мультилингвальные сообщества, взаимодействующие друг с другом.

У него были большие надежды в отношении возможного уровня интеграции местных сообществ, однако колониальная реальность была крайне далека от его надежд.

— Можете ли вы привести какие-то исторические примеры, в которых разные культуры с очень разным технологическим уровнем, взаимодействуя в миграционных процессах, приближались к идеальной концепции Локка?

— Весьма затруднительно перенести локковскую концепцию в XXI век из-за огромной разницы в окружающей нас реальности. Во времена Локка многие земли были необитаемы или считались необитаемыми. Что мне кажется особенно удивительным в естественном законе гостеприимства, так это то, что он вполне может стать теоретической основой для повторной колонизации Америки.

Мигранты могут иметь право колонизировать США согласно естественному закону, а у страны не может быть причин отказать желающим работать мигрантам в поселении.

Если в свое время естественный закон оправдывал присутствие колонистов на территории страны, то сейчас он мог бы оправдать повторную колонизацию умирающих стран Запада с их снижающимся в большинстве случаев населением. Обратная колонизация — интригующая возможность.

— Как вы считаете, такая возможность действительно существует? Подобную ситуацию стоит воспринимать как колонизацию или как процесс инклюзии представителей одной культуры в культуру доминирующую? Например, cтепняки тысячелетиями колонизировали и завоевывали Китай, но всегда становились китайцами сами.

— Можно сказать, что в последние несколько столетий проводится некоторый эксперимент по организации подобных поселенческих сообществ. Сегодня весьма затруднительно употреблять такой термин, как доминирующая культура: в политическом аппарате Соединенных Штатов представлены самые различные культуры. Но было бы весьма любопытно пронаблюдать, как бы развивались события в подобном сообществе.

В последние 20 лет ряд политических теоретиков пытаются спрогнозировать устойчивость разнообразных неассимилирующихся сообществ. Люди объединяются на основе общего языка, ценностей, верований, культурного наследия и многого другого, и именно это служит прочным фундаментом для доверительных и осмысленных связей. К чему будут привязываться люди в стране с богатым культурным разнообразием? Будет ли это сообщество атомизироваться, делиться до уровня микросообществ? Я надеюсь, что это давление приведет к тому, что западное общество пойдет по пути локализации политической вовлеченности: люди будут говорить о себе как о представителях локального общества, а не как о гражданах страны. Связь между местами и государством станет более федерализованной, менее жесткой, чем сейчас.

— Следующий вопрос можно обсудить с точки зрения философий и Арендт, и Локка. Миграционные сообщества включаются в экономические транслокальные процессы. Вы можете работать в одной корпорации (например, в «Макдоналдсе», Microsoft или международной академической системе), но находиться в разных точках планеты. Как отражается подобная экономическая транслокальность на сообществах?

— В работах Арендт есть пробел. Она крайне мало внимания уделяет экономическим вопросам. Вы не можете вывести минимальную экономическую теорию из этого. Главная задача политики, по Арендт, — привлечение людей в публичную сферу, но у такого привлечения очевидно есть необходимые экономические условия. Для нее предоставление подобных условий является социальным, а не политическим вопросом, и это существенно урезает сферу политического.

Однако можно позволить себе предположить, что локальные сообщества не могут исключить себя из транснациональных экономических систем, но они могут иметь больше контроля над их проявлениями. Здесь можно думать о кооперативных бизнесах, конечно, бизнес связан с определенной системой права, которая может быть проблематична сама по себе.

Конечно, основным вопросом остается проблема устойчивости транснациональной экономики в целом. Суть в том, что сообществам лучше быть подготовленными к переходу. Это поможет безболезненно пережить переходные процессы, а также сгладить возможные острые углы неравенства и деградации окружающей среды. К сожалению, мы не можем с достаточной степенью уверенности предсказать исход.

Славой Жижек критически отзывается об анархических моделях коммун, поскольку они не дают ответов на вопросы глобальной экономики. Возможно, это так, но я не думаю, что здесь в принципе имеется определенный системный ответ.

Но это, на мой взгляд, самый разумный из возможных.

— Раз мы коснулись возможной федерализации различных культур, можно ли назвать экономику объединяющей культурой?

— Как я уже говорил, в концепции Арендт экономика — это хозяйство, в некотором роде биологическая необходимость, в которой мы существуем. Чем больше экономика становится общим языком, тем хуже для нас, тем больше обеднена сфера публичного.

— Сегодня экономика, особенно на Западе, является способом не только поддержания существования, но и коммуникации, поддержания статуса, включения в сообщество. Например, хипстерская экономика более ориентирована на формирование ценностей сообщества.

— Я достаточно скептически отношусь к подобным сообществам, мне в них видится скорее веяние моды. Лондонский философ, публицист и политик Майкл Игнатьев в своей книге The Needs of Strangers говорит о том, что здоровое государство обеспечивает базовые нужды своего населения, но государственная политика не способна обеспечить нас одним ресурсом — достоинством. Мы испытываем дефицит достоинства и осмысленности. Я согласен с этой мыслью и считаю, что экономические сообщества невозможно выключить из процесса формирования смыслов и достоинства, и это скорее часть проблемы, а не решения.