Конкистадоры и индейцы Восточной Европы: как Речь Посполитая проиграла Московскому царству, убедив себя в собственном превосходстве

В Европе XVI века книгопечатание цвело пышным цветом: издатели были частными лицами и активно публиковали религиозную и светскую литературу разных жанров. Расцвет книгопечатания сыграл свою роль и в Реформации. В Москве книгопечатание появилось на сто лет позже, в виде инициативы сверху (по велению царя Ивана Грозного) и долго оставалось фактически «плановым», а в период Смуты книгопечатание в Москве вовсе замерло. Сразу несколько факторов этого контекста повлияли на исход войны, которую иногда называют первым противостоянием России и «запада».

Ливонская война как первая «война России с Западом»

Чтобы понять феномен антироссийской пропаганды Смутного времени, необходимо обратиться к предшествующему историческому этапу. В 1558–1583 годах в Европе шла Ливонская война, в которой Россия активно участвовала. Специалисты считают, что Ливонскую войну можно назвать первой войной России с, выражаясь современным языком, коалицией западных стран. Противоборство шло одновременно со Швецией, Польшей и Литвой (последние два государства объединились в 1569 году в один политический организм, Речь Посполитую), а дипломатическое давление оказывали Ватикан и Священная Римская империя. Это спровоцировало в Европе огромный рост интереса к России. Раньше, до Ливонской войны, в Европе знали, что есть Россия и ее населяют некие «московиты», а как они живут и чем занимаются, европейцы в целом были не в курсе. Если мы взглянем на Восточную Европу на картах, изготовленных до XVI века, то увидим множество самых разных фантазий на тему того, что же собой представляет Россия.

Например, любопытна так называемая «Францисканская карта», выполненная в 1350–1360 годах анонимным монахом из Кастильи. Там на пространства от Черного до Балтийского морей изображен один-единственный реально существующий русский город — Новгород.

То есть европейцы знали о существовании Новгорода, потому что он был интегрирован в европейскую торговлю, но что еще есть в России — это было загадкой для западных современников анонимного картографа. И даже где конкретно Новгород расположен, где начинаются и где заканчиваются его границы — неизвестно. Московия была чем-то фантазийным: местом, где Индия встретилась с Севером, невероятно богатой полумифической страной, в которой реальные люди жили бок о бок с легендарными существами.

Во что верило население Московии, европейцы тоже не понимали до конца. Страна воспринималась как причудливый плавильный котел, в котором искаженное христианство смешалось с язычеством. Европейцами проводились забавные аналогии: если во главе католического Рима стоит Папа римский, значит и во главе языческого мира должен кто-то стоять. Поэтому западные книжники изобрели аналог папы для языческого мира — Криве-Кривейто, первосвященника всех славянских язычников, который должен был обитать где-то в лесах Восточной Европы. Католические иерархи даже подумывали отправить посольство к этому Криве-Кривейто, чтобы установить дипломатические связи. А, например, итальянский хронист XVI века Александр Гваньини изобразил на своей карте в районе Урала огромную статую, которую назвал «золотая баба» — это была обнаженная сидящая на троне женщина, подобная палеолитической Венере. Он предполагал, что если в Италии есть Ватикан со Святым престолом, значит в славянских землях должно быть нечто аналогичное, и придумал, что все славяне поклоняются такой «бабе».

Все эти полумифические сведения в период Ливонской войны начали замещаться, наконец, документальной информацией. Теперь было известно, что московиты — это не какой-то сказочный народ, а реальный противник, способный на равных воевать с европейскими государствами. Причем воевала Москва одновременно и с католиками-поляками, и с протестантами-шведами — противоборствующие ветви христианства нашли в лице России общего для себя врага. В этот период заметную роль начала играть печатная пропаганда, и весомый вклад в создание негативного образа России внес знаменитый папский легат Антонио Поссевино. Про этого персонажа стоит поговорить подробнее: он был удивительным человеком, который с юных лет видел себя тринадцатым апостолом и искренне верил, что Господь поручил ему миссию привести московитов в лоно католической церкви. Он вел дневники, благодаря которым мы и знаем о нем так много.

В разгар Ливонской войны, когда Стефан Баторий уже пошел маршем на Москву и взял Полоцк, Антонио Поссевино стал посредником в переговорах между Речью Посполитой и Москвой. Иван Грозный обещал Поссевино принять католическую веру, если тот устроит мир на выгодных для Москвы условиях. Поссевино лично вел переговоры с Баторием и действительно добился выгодного для Москвы мира — без потери Пскова.

Поэтому поляки до сих весьма негативно оценивают личность Антонио Поссевино: даже сегодня, вступая в любой исторический диспут, некоторые польские историки замечают: «А вот Поссевино-то на Москву работал, и если бы не он, то Россия бы Ливонскую войну полностью проиграла!»

В общем, миссию Поссевино завершил удачно и предстал перед Иваном Грозным, сказав, что он свое дело сделал, и теперь царь должен принять католичество. Реакцию Ивана Грозного зафиксировали впечатлительные современники: когда Поссевино начал свою речь о необходимости принять католическую веру словами: «Папа римский…», Иван Грозный его прервал: «Твой Папа — волк, а мы с волками дел не имеем». Вскоре Антонио Поссевино был изгнан из Москвы.

Все это имеет прямое отношение к пропаганде и формированию на Западе стереотипного образа московитов. В своих ранних трудах Поссевино, еще веривший, что у него все получится, с восторгом писал про московитов: посмотрите, какой честный, прекрасный, замечательный народ. Посмотрите, как они уважают своих священников, насколько они искренне веруют — каждое воскресенье все на церковной службе. Если московский архиепископ скажет прихожанину «пойди и удавись» — он пойдет и удавится, настолько высоко почтение к священническому сану. А у нас что? У нас протестанты спорят с Папой, кто-то не ходит на службу, Библию вообще толкует каждый по-своему. Вот в Москве такого нет! И это мы в Риме должны поучиться у московитов.

Когда миссия Поссевино провалилась, все те же факты он стал подавать в отрицательном ключе: посмотрите, какой варварский, безвольный, темный народ! Они в такой степени лишены своего собственного разумения, что если московский архиепископ скажет прихожанину: «пойди и удавись» — тот правда пойдет и удавится. «Они все рабы с рождения!» — заключал изгнанный легат.

Так Антонио Поссевино через литературное творчество активно распространял «черную легенду» о «варварском» и «рабском» московском народе, с которым невозможно вести какие-либо дела: раз уж в Москве смогли обмануть такого разумного и опытного во всех отношениях человека, как Антонио Поссевино, размышляли читатели его опусов, то с прочими обойдутся еще коварнее!

От «воинственных варваров» к «индейцам в резервации» — новые образы в польской пропаганде периода Смуты

В Смутное время в польской пропаганде, направленной против России, появились новые образы и сюжеты: прежде всего, польскому королю надо было объяснить соседям и собственному народу, почему Речь Посполитая в принципе идет войной на Москву. Все-таки для европейцев происходящее в Москве представлялось династической распрей и внутренним делом самих московитов. Поэтому польская литература пыталась изобразить поход на Москву не как войну, а как помощь. При этом важную роль в пропаганде играло следующее обстоятельство. Сигизмунд III был не только польским королем, но и королем Швеции. Он был ярым католиком, ввиду чего недовольные его конфессиональной политикой шведы-протестанты воспользовались отсутствием короля в стране, спешно детронизировали его и избрали своим новым правителем Карла IX — дядю низвергнутого монарха. В польской литературе проводили параллель: как коварный Борис Годунов согнал с московского престола царевича Дмитрия, так и предатель Карл Седерманландский лишил шведского престола Сигизмунда III. Получается, Сигизмунд и Дмитрий — братья по судьбе! Значит, два брата должны сплотиться: Сигизмунд поможет своему российскому брату вернуть себе Московское царство, а потом благодарный «царевич» Дмитрий выступит с поляками против шведов. Интервенцию поляков на уровне пропаганды обосновывали именно так: братья сплотились и выступили против коварных родственников-узурпаторов.

Когда Лжедмитрий 27 мая 1606 года был убит в Москве, стало очевидно, что никакого союза против Швеции не будет. Вместе с Лжедмитрием было умерщвлено 524 поляка (согласно дневникам Станислава Немоевского), что обернулось страшным международным скандалом. В Речи Посполитой обсуждали два вопроса: был ли Лжедмитрий действительно самозванцем? Ведь московиты объяснили свой бунт тем, что «царь — ненастоящий». Если это так, то получается, что поляки привезли в Москву подложного царевича и поспособствовали его воцарению, а это, скажем так, неоднозначно. Другой обсуждаемый вопрос — надо ли мстить за соотечественников, погибших вместе с Лжедмитрием?

Польская пропаганда стояла на том, что царевич был настоящий, и мстить надо быстро, жестко и во что бы то ни стало.

В польской литературе наиболее популярными были два жанра: «побудка» и «плач». Побудка — это произведение, которое должно побуждать читателя к какому-то действию, что прекрасно подходит под категорию агитации/пропаганды.

Вышло огромное количество подобных произведений, назывались они, например, «Побудка для славных польских рыцарей поскорее выступать в помощь царевичу Дмитрию Ивановичу». Параллельно с побудками росла популярность плачей. Это были произведения, посвященные внутренним и внешним проблемам Речи Посполитой. Дело в том, что к началу Смутного времени Речь Посполитая переживала невиданный демографический подъем. Во времена Ливонской войны поляков было семь с половиной миллионов. К окончанию правления Сигизмунда III (1632 год. — Прим. А.С.) их уже было двенадцать с половиной миллионов. Следствием роста населения стал, как его называют, кризис обезземеливания — этой проблеме и были посвящены плачи. Если раньше типичный шляхтич представлял собой влиятельного аристократа с дорогим оружием и доспехами, который мог владеть десятком поселений и заниматься прибыльным делом (производством пива, вина, межрегиональной торговлей), то к концу правления Сигизмунда многие шляхтичи были вынуждены отложить свою гордость и самостоятельно вставать за плуг. В походе на Восток поляки видели, в числе прочего, выход из кризиса обезземеливания.

Постепенно в польской пропаганде периода Смутного времени появилась идея, что московиты, по своей сути — это те же самые американские индейцы, дикари, которые незаслуженно занимают огромное количество земель. И если Кортес с малочисленной пехотой уничтожал целые царства индейцев, то чем хуже поляки? К тому же им не нужно плыть за тридевять земель, ведь Москва находится совсем близко! Сколько золота испанцы вывезли из Америки? Мы — размышляли сторонники войны с Россией — можем столько же вывезти из Москвы. В польской публицистике появилась идея о том, что Речи Посполитой очень повезло с географическим положением: если раньше его считали стратегически невыгодным, потому что поляки были со всех сторон окружены недоброжелателями, то в Смутное время культивировалась мысль, что на самом-то деле все отлично, ведь по соседству находятся такие богатства, которые нужно просто прийти и взять. В рамках этой линии московское население необходимо было представить как «дикарей-индейцев». В польской пропагандистской литературе провозглашалась необходимость все русские земли застроить новыми городами, в которых должна будет сидеть польская администрация, а московиты будут обрабатывать землю вокруг них. Главное, считали авторы этих текстов, ни в коем случае никаких должностей не давать представителям местного населения, потому что как только у московитов появится иерархия, это их снова развратит и вернет к исходному варварству.

На продвижение этих идей в Европе благоприятно повлиял успешный штурм войсками короля Сигизмунда III неприступного, как считалось, Смоленска 13 июня 1611 года. На Западе это событие встретили с ликованием. В самом Риме дали торжественный салют в честь победы короля, так как считалось, что свершилась самая большая победа католичества за последние века, на фоне которой даже деяния испанцев в Америке выглядели блекло.

Когда Сигизмунд III шел на Россию, он активно переписывался со Святым престолом, и именно благодаря этому беатифицировали Игнатия де Лойолу: основателя ордена иезуитов сделали небесным покровителям похода против России, а папа римский Павел V в честь начала военной экспедиции польского короля отпустил грехи всем паломникам.

В общем, информационная поддержка похода Сигизмунда III на Москву в Европе была невероятной. Москва эту битву в тогдашних медиа проиграла полностью: симпатии западных государств были полностью на стороне Речи Посполитой.

У Москвы был один-единственный сюжет для пропаганды, но и тот имел сугубо внутреннее хождение: после смерти Лжедмитрия московское правительство реанимировало легенду о Григории Отрепьеве — чернокнижнике, который продал душу дьяволу, и за эту цену стал царем на недолгий срок. И во исполнении договора с дьяволом он должен пустить в Москву католиков, которые искоренят православную веру. Но все это распространялось исключительно рукописно.

При этом продвигающий победу католического оружия Ватикан поступил довольно прагматично: воевать на поле книгопечатания с протестантами было сложно, а с Москвой — гораздо проще, потому что она не могла дать сдачи. В противоборстве нарративов Россия была противником уровня не бей лежачего. А у Речи Посполитой уже сформировался бренд католического оплота Европы, который сдерживает натиск монголов и московитов с востока. В Европе этот стереотип после Ливонской войны работал, московиты воспринимались именно как угроза.

В это время в России в принципе не понимали необходимости продвигать свою версию событий с помощью печати. То, что поляки — противники православия и то, что Лжедмитрий — колдун, было и так всем понятно, для этого не надо было писать книги. Пропаганда велась только внутренняя, работала она на поддержку следующей династии — Шуйских. Тем не менее, по степени интенсивности она не шла ни в какое сравнение с западными практиками очернения противников. Книгопечатание в Москве в Смутное время практически остановилось. Выпущенное в Москве в 1606 году Евангелие примечательно в этом плане — это редкое издание, в выходных данных которого царем был указан Василий Шуйский. Такого рода печатное упоминание — акт демонстрации легитимности власти. Других печатных изданий с какой-либо профильной пропагандой не было. Поэтому на печатном фронте Москва полностью проиграла, и вплоть до петровского времени русская литература не оказывала никакого значимого влияния на формирование образа России в Европе, все по-прежнему было в руках поляков.

Но исход войны этим определен не был, и победа в умах читающих европейцев не принесла пользы Речи Посполитой. Сигизмунд III, взяв Смоленск, развернул огромную рекламную кампанию по этому поводу: за год были растиражированы десятки пропагандистских изданий, разошедшихся по всей Европе.

Необходимо было показать, каких невероятных успехов добился польский король: взятие Смоленска в этих зданиях приравнивалось к взятию Москвы. Король демонстрировал захваченные богатства, пленных русских воевод и даже самого московского царя Василия Шуйского (которого к тому времени московские бояре свергли с престола и насильно постригли в монахи. — Прим. А.С.). Сигизмунд дал четыре парада в Речи Посполитой, на которых провели московских пленников. Во время одного из них в Варшаве шел Сейм, где Сигизмунд III потребовал введения новых налогов, чтобы «дожать» Москву. Польские депутаты сильно удивились: по улицам Варшавы ведут пленного царя Василия Шуйского, король захватил московские богатства, повсюду разносятся новости, что Москва пала. На что налоги-то? Сигизмунд говорит: на продолжение войны! Депутаты удивляются: так подождите, ведь только что было объявлено, что война выиграна. Почему бы не оплатить все расходы из казны завоеванного государства? Подобного рода вопросы ставили польского короля в очень неудобное положение и ему приходилось юлить: беспорно, отвечал он, война выиграна… Но выиграна она еще не до конца.

Печатная кампания Сигизмунда III против России дезориентировала польских депутатов сейма. Они искренне верили, что война выиграна, а король просто хочет получить дополнительные выгоды для себя, ввиду чего наотрез отказались вотировать новые налоги. Из-за этого произошел знаменитый голод в Кремле, когда дело доходило до каннибализма: запертый польский гарнизон не получал никакой помощи. Во многом, как бы парадоксально это ни прозвучало, России помогла именно польская ура-патриотическая пресса: Сигизмунд III слишком сильно раздул свою рекламную кампанию. Король хвалился, что война уже выиграна, когда, по факту, до этого было еще очень далеко. В будущем таких успехов на Востоке, как при Сигизмунде III, Польше больше уже не удалось добиться за всю последующую историю.