От онтологии бытия к истоку времени. Федор Гиренок о сущем и событии

Время и бытие

Что сделал Хайдеггер в этом докладе? Он разорвал всякую связь между бытием и сущим. «Продумать бытие без сущего значит: продумать бытие без оглядки на метафизику», то есть без оглядки на отношение бытия к сущему.

Хайдеггер понял неплодотворность попытки мыслить бытие, исходя из того, что есть. Бытию нечего прибавить к сущему. Сущему нечего прибавить к бытию. Сущее не нуждается в бытии, а бытие не нуждается в сущем.

Концепт фундаментальной онтологии в докладе Хайдеггера был разрушен. Зачем? Не затем ли, чтобы растворить бытие в событии?

Если в бытии не нуждается даже сущее, то зачем оно, бытие, нам? Зачем оно человеку? Не пустое ли это слово? Бытие нам затем, говорит Хайдеггер, чтобы мыслить бытие без сущего. А мыслить бытие без сущего нужно для того, чтобы мыслить время. Не является ли бытие без сущего уловкой Хайдеггера с тем, чтобы идею человека без сущности вытеснить в темное сознание? В любом случае попытка помыслить время (кто бы это ни делал) означает попытку поменять сам способ мышления. Одно дело — мыслить мир вещей, другое — мыслить событие. Греки научили нас мыслить вещи понятийно. Но они не научили нас мыслить событийно, то есть не научили нас мыслить время.

Событие

Что значит мыслить мир событийно? Это означает, что в мире есть такая сторона, которая существует, если мы относимся к ней как к существующей. Но как мыслить то, причиной чего ты являешься? Что значит быть причиной, если в тебе нет сущности? Для этого надо уметь давать существование тому, что само по себе не существует. Это несуществование Чанышев называл объектом грез. Хайдеггер почему-то называет это событием. Кант называл трансцендентальной видимостью, а лучше всего его, видимо, назвать иллюзивной материей.

Событие — это не вещь, это бытие без сущего.

Вот, например, часы. Они, говорит Хайдеггер, показывают нам время. Но в часах нет времени. Не они создают ход событий. Мы даже не знаем, есть ли само по себе время.

Бытие без сущего нельзя мыслить понятийно. Потому что из него вместе с сущим исчезает надобность в статусе представления о вещи. Нам нечего ставить перед собой. Исчезает мысль о локализации протяженности. Событие нам должно даваться непосредственно. Хотя его нельзя мыслить как то, что есть. На него накладывает свою печать время, которое дается как одновременность или как последовательность, то есть как субъективная связь того, чего нет. Онтология (Парменид) запретила мыслить бытие во времени, ибо мыслить что-либо во времени — значит мыслить субъективно. Что для человека означает заблуждаться, ибо в мире самом по себе времени нет. Сам по себе мир события не производит.

Событийная сторона мира не охватывается понятиями. О ней нельзя говорить на языке истины. Эту сторону можно передать наброском мысли, ее движением. Набрасывать мысль — это то же самое, что сплав леса по реке.

Если движение в мире вещей требует логики, то движение в мире событий зависит от прыжка от одной мысли к другой.

И от целей движения. Но что такое цель? Это то, чего нет. Цели показывают путь, а не доказывают верность пути. Нельзя доказать, что книга лежит на столе, если ты не видишь, что она лежит на столе. Об этом говорил уже Протагор. Событийная сторона мира требует для своего понимания не понятий, а раскрытия того, как то, чего нет, дает о себе знать своим отсутствием. Оно дает о себе знать не знанием, а посредством образов в искусстве и литературе.

Образы

Вот, говорит Хайдеггер, нам показывают картину Пауля Клее «Смерть и огонь». Мы смотрим на нее и ничего не понимаем. Мы можем долго простоять перед этой картиной, но нам придется расстаться с претензией на непосредственное восприятие картины художника. Мы можем прочесть стихотворение Тракля «Семипеснь смерти». Вот отрывок из него:

Синий сумрак весны; от сосущих деревьев исходит
темное — в вечер и гибель,
внемля нежным плачам дрозда.
Безмолвная ночь — синий зверь
опускается тихо на холм.
Цветущая ветка яблони машет на влажном ветру.
Серебряно рассыпается неразрывное
из ночного зренья; падучие звезды;
нежная песнь детства.

И здесь нам придется расстаться с надеждой на непосредственное понимание поэта. И если бы мы встретились с физико-математической мыслью Гейзенберга, говорит Хайдеггер, то нам бы и здесь пришлось расстаться с претензией на непосредственное понимание мысли ученого. Непосредственное понимание схватывает мысль так, как она явилась. Во всех приведенных случаях она случилась так, что она не мыслится непосредственно. Ее нужно мыслить в отвлечении от того, как она случилась, в каком образе показала себя.

Попытка философии помыслить бытие без сущего стоит в этом ряду. Она выбивается из стандартов привычного понимания философии как премудрости мира. Она заставляет оставить в стороне вопрос о полезности философии. Она предает забвению самое главное изобретение греков — природу и всё, что мы знали о способах ее познания. Появилась новая реальность — событие, — и ее нужно ввести в поле зрения. Что нужно ввести? Нечто непосредственно субъективное, временное. Но как их ввести, если это не алетейя, не открытость, а мистерия?

Бытие непосредственно мыслимого есть мысль о бытии. Возьмем «Пропевень о проросли мировой» Павла Филонова. Это несбывшееся событие в русской литературе. Где мы видели такое начало песни о Ваньке Ключнике, в которого влюбилась княгиня?

матерела пенно-кружлива ногами снегиня
желальна танца протанцеваньем неуловлимым
в оранжерее балерин
жеребую мету немного жутью любимою венчить

Разве не ловим мы в этой ритмизованной прозе движение к гибели деревни? Непосредственно мыслимое движение времени есть греза как мысль о бытии.

Язык говорит нам, что событие — это случай, происшествие. Нечто из ряда вон выходящее. Хайдеггер мыслит событие иначе. Бытие не род события, а событие не род бытия. Поскольку бытие изначально мыслимо греками как присутствие, то определяет это присутствие время.

Время

Время не вещь. И бытие не вещь. У времени есть три измерения. Но бытие вне времени, вне этих трех модусов, хотя время определяет бытие. Как же время определяет бытие? Со временем всё проходит. Но само время остается. И бытие остается. Время остается в бытии сближающимися, но так и не сблизившимися модусами времени. Хайдеггер говорит:

«Время есть единящая троякий просвет его протяжения близость присутствования из настоящего, осуществившегося и будущего». Человек «может быть человеком, только когда стал внутри простора троякого протяжения и выстоял определяющую это протяжение отклоняюще-отказывающую близость».

Откуда у времени просвет для человека? Иными словами, почему человек живет во времени? Не потому же, что у времени три измерения. Если у времени три измерения, то нельзя помыслить его исток. Хайдеггер прибавляет к нему четвертое измерение. Четвертое измерение — это пространство. В своей ранней книге «Бытие и время» Хайдеггер сводил пространство к временности.

«Попытка… возводить пространственность человеческого присутствия к временности не может быть удержана», — говорит поздний Хайдеггер.

В докладе он сводит время к пространству и говорит о четвертом (пространственном) измерении времени.

Как четверомерное время меняет бытие? Время влечет Хайдеггера к человеку. Пространственность тормозит это движение и влечет его к космосу. Бытие теперь мыслится Хайдеггером не как присутствие, хотя и как присутствие тоже, а как имение места. Но ведет ли нас «имение места» к истоку времени?

Имение места

В мире всё должно быть на своем месте. Всякое существование предполагает то, что существует. Но имеет ли место бытие без сущего? Что значит существовать в модусе ускользающего «что»? Не ускользает ли бытие от того, чтобы быть бытием? Имеет ли место само время? И что значит неуместность времени? Есть принцип: всему свое время. Благодаря этому принципу временное проходит. Время остается. Хайдеггер не замечает, что опасность растворения бытия в событии состоит в том, что оно создает возможность для того, чтобы что-то из сущего оказалось не на своем месте. Бытие не на своем месте лишает всё бытие открытости, то есть связи с истиной. Оно не ведет к истоку времени.

Еще одна трудность, которую Хайдеггер так и не преодолел в философии события, — это ускользающая от него связь времени с человеком.

«Кто такие мы? — спрашивает Хайдеггер и отвечает: — То, что отличает человека как человека, определяется как раз тем, что мы здесь должны продумать: человек, захваченный присутствием».

Быть захваченным присутствием означает быть в настоящем. Если бы бытие не имело места, то «человек не был бы человеком», говорит Хайдеггер. Почему присутствию нужно захватить человека? Почему оно не хочет захватить любое другое сущее? Откуда эта телеология бытия? Ведь бытие теперь не существует, а сбывается. Или, может быть, человек мыслится уже не как сущее, а как что-то другое? Но тогда как что? Ответить на этот вопрос Хайдеггер не смог. А от теории dasein он отказался.

«Времени нет без человека», — пишет Хайдеггер. Но мы ему теперь не верим. Что означает это «нет без»? Означает ли это, что бытие берет право на характеристику бытия как присутствия у человека?

Хайдеггер говорит, что нет, не означает. Не человек учреждает его присутствие. Как же быть? Ведь само по себе бытие никакими правами на учреждение чего-либо не обладает. По словам Хайдеггера, вопрос этот запоздал. Почему? Потому что, говорит он, печать бытию предопределено нести без участия человека. Человек привязан к бытию как присутствию. Почему привязан? Может быть, это бытие привязано к человеку? Потому что, пытается развеять сомнения Хайдеггер, эта характеристика возникает в момент открытия человеком потаенности в качестве того, что допускает мысль о бытии. «Времени нет без человека» означает лишь то, что нет времени без мысли о нем у человека. Но это, в свою очередь, означает лишь то, что в учреждении времени участвует сознание. А этого допустить Хайдеггер не может. Ибо такое допущение ставит под вопрос всю западную философию.

Иными словами, Хайдеггер хочет спасти онтологию как философию универсального ума. Каким образом он это делает? Он говорит, что человек может мыслиться либо как учредитель, либо как потребитель времени. Хайдеггер выбирает второе, ибо, как он полагает, человек не может учреждать вечность. И ошибается. Нельзя учредить вечность, но можно учредить реальность. Исток времени в том, что человек необъяснимо грезит.