Тяжкий труд, мизерная зарплата и невозможность чувствовать себя «мужиком»: как в СССР возник кризис маскулинности

Маскулинность и ее кризисы

«Маскулинность — это перформанс,
с помощью которого мужчины постоянно обманывают
не столько женщин, сколько самих себя и друг друга».

Игорь Кон, «Мужчина в меняющемся мире»

Маскулинность — это совокупность характерных черт (поведение, социальные роли и свойства личности), которые в обществе считаются присущими мужчинам. Это не синоним мужественности — способности к мужественным поступкам. Также маскулинность — это не какая-то неизменная характеристика, а набор качеств, которые разнятся в зависимости от исторической эпохи, культурных особенностей страны и общества, социального статуса людей. Чаще всего «истинно мужскими» свойствами считаются сила, воинская доблесть, высокий социальный статус, способность контролировать (подавлять) эмоции.

Сегодня кризисом маскулинности исследователи называют такое положение в обществе, когда мужчины не могут или не хотят соответствовать старым, но всё еще доминирующим представлениям о мужественности. В первую очередь патриархальной модели семейных отношений и гегемонной маскулинности — убеждению о том, что мужчина должен управлять женщинами и другими мужчинами. Чаще всего, это проявляется в потере статуса основного добытчика и главы семьи в связи с женской эмансипацией. Это порождает у мужчины внутренний конфликт — ощущение, что он не «настоящий мужик».

Во многом это связано с тем, что новые представления о мужественности, адекватные современной реальности, не распространены в обществе, в том числе среди самих мужчин. Так, те из них, кто не способен продемонстрировать свою маскулинность, не только оказываются лишенными набора социальных благ и привилегий (уважение других мужчин, власть в семье, возможность не участвовать в домашних делах), но и их идентичность становится под сомнение. Например, насмешкам может подвергнуться отец, решивший взять декретный отпуск, муж, который готовит дома еду и моет посуду, или молодой человек, мечтающий стать модельером.

Разговоры о затухании мужской идентичности не новы. Философы классической Греции (V–IV века до н. э.) восхищались мужеством героев гомеровской эпохи (XI–IX века до н. э.). Римляне времен империи (I век до н. э. — V век н. э.) скорбели по добродетелям граждан Римской республики (VI–I века до н. э.). А англичане периода Реставрации (1660–1668) и французы времен Регентства (1715–1723) сетовали, что выродились мужественные рыцари Средневековья.

В 1970-х годах новый кризис традиционной маскулинности осознали по обе стороны железного занавеса. На Западе это было связано с сексуальной революцией и второй волной феминизма.

Разбирая проблемы женщин, исследователи и активисты обнаружили, что проблемы есть и у мужчин: на них давят приписываемые мужественности представления.

В итоге в Европе и Америке даже появились мужские освободительные движения (под прикрытием которых, впрочем, частенько продвигают шовинистские и сексистские убеждения) и особое направление социальных исследований — men’s studies.

В СССР же кризис маскулинности был непосредственно связан с противоречиями советской гендерной политики.

Сильная советская женщина, которая «крутит роман» с государством, и депривированный советский мужчина

Советская гендерная политика была довольно противоречивой во многом потому, что коммунисты считали женщин особой категорией граждан(ок), нуждающихся в государственной поддержке в связи с их биологическими «обязанностями». Последние заключались в том, что на советских женщин фактически возложили ответственность за воспроизводство населения в стране победившего социализма.

От идеи о том, что женщина должна рожать, советское государство не отказывалось никогда, попутно нагружая ее другими обязанностями: работать на благо индустриализации и Родины, в отсутствие развитой сферы обслуживания воспитывать детей, заботиться о себе и семье.

Стремясь создать новое, никогда ранее не существовавшее общество, большевики механически перекраивали как человека, так и семью, считая, что всё ненужное, в том числе патриархальные стереотипы, отомрет само собой. Например, создавали «новую женщину». Образ ее получился противоречивым. С одной стороны, в послереволюционные годы (1920-е — начало 1930-х) это была свободная, раскрепощенная, чуждая стереотипов и самостоятельно обеспечивающая себя большевичка.

С другой, уже тогда ей в обязанность вменялась готовность по первому призыву партии и работать, и рожать. А уже в сталинские годы произошел традиционалистский откат. Лозунгов об освобождении, раскрепощении и отказе от стереотипов в риторике партии насчет женщин практически не осталось. Зато никуда не делся призыв трудиться на благо страны, к которому добавился «основной коммунистический долг» советской женщины: вынашивать детей и заботиться о семье, быть боевой подругой мужчины. При этом ни слова не говорилось о том, что какие-то домашние обязанности должен брать на себя и муж.

«Женщины должны стараться создать дома мужьям все условия для плодотворной работы и культурного отдыха. Вовремя приготовленные утренний завтрак и обед, культурный отдых, хорошо организованное место для домашней работы и учебы — всё это очень эффективные меры борьбы с опозданиями, борьбы за повышение культуры труда».

«Общественница», 1939, № 1

Партия, конечно, призывала мужчин признавать права женщины, но таким образом явно подчеркивала превосходство и главенствующую роль первых. «Общественные» движения были, по сути, прикрытыми государственными программами трудовой мобилизации женщин. Например, движение за овладение «мужскими» профессиями привело к значительному росту женщин, занятых в производстве, — до 41,6%. Но на деле это был не осознанный выбор женщин, а их отклик на призыв партии, готовившейся к войне, помочь мужьям или заменить их на производстве. Наконец, сверху всё это сдабривалось многочисленными литературными произведениями, главные герои которых — сильные мужчины — не вникали в переживания жен и рассматривали их чуть ли не как постельные принадлежности.

Результатом такой политики стало отношение к женщине как к чему-то среднему между генератором и коровой. Она должна была быть и трудящейся, и семейной — после работы заниматься воспитанием детей, кормить и обслуживать семью, убираться, стирать и т. д. В социальных науках такое положение получило название «двойной нагрузки» или «второй и третьей смен».

Мужчины всё же взяли на себя часть домашних дел. Например, ремонт домашней утвари и техники, закупку товаров. Но их участие в жизни семьи было несравнимо меньше (примерно в два раза), чем у женщин.

Двойная нагрузка женщины в СССР фактически превратилась в государственную норму. После войны противоречивый гендерный порядок сталинской эпохи (как и государственный строй в целом) не только не рухнул, но и укрепился. Ни оттепель, ни брежневская эпоха практически никак не повлияли на ситуацию. Так, в 1960-е годы на вторую смену (помимо работы и времени на дорогу до нее) советские женщины тратили по шесть-семь часов в сутки. Тогда же концепт «работающая (не ради карьеры, а для поддержания семьи) мать» стал рассматриваться как достижимый идеал.

Это приводило к тому, что женщины, составлявшие большинство граждан СССР трудились на самых низкооплачиваемых и тяжелых должностях — у них попросту не было времени подниматься по карьерной лестнице. Например, в 1961 году они составляли только 6% директоров и 12% начальников цехов в промышленности, в то время как инженеров — 37%, а техников — 59%. Так что недалек был от истины Никита Хрущев, когда говорил:

«Выходит, если руководить — тогда мужчины, а когда работать — тогда женщины».

Всё это создавало образ «суперженщины», который стал частью общественного стереотипа о женственности. Произошла «маскулинизация» женщин — они, по выражению Андрея Платонова, превратились в «товарищей со специальным устройством».

Впрочем, нагрузив женщину и рабочими, и семейными обязанностями, советское государство в то же время стремилось хоть как-то помочь ей. Так, еще в 1920-е годы оно взяло курс на поддержание самостоятельности женщины, в том числе семейной или родившей. В помощь советским матерям и женам создавались ясли, детские сады, группы продленного дня в школе, недорогие секции, кружки и пионерские лагеря, столовые, фабрики-кухни, дома быта, прачечные. Правда, полностью взять на себя бытовые хлопоты они не смогли.

Также гражданки СССР были наделены особыми правами в сфере материнства, рабочими и материнскими льготами, имели преимущество при разводе, относительно рано (в 55 лет) выходили на пенсию. В конце концов, женщине не зазорно было обращаться за помощью к старшим родственникам — бабушкам и дедушкам. В СССР даже сложилась матрифокальность (когда молодая семья живет с родителями жены) или «расширенное материнство».

Государство оплачивало льготы беременным и матерям. Оно же потом воспитывало их детей. Оно же принимало жалобы от женщин на гулящих, пьющих, дерущихся или бросивших их мужей. Таким образом, государство, мобилизуя женщин в демографических целях, вытесняло власть мужа в семье и как бы брало на себя отцовскую функцию, отчуждая от нее конкретного мужчину. Недаром, как пишет Светлана Айвазова, Сталин из всех своих титулов особенно выделял «отца народов» — так он культивировал свой патерналистский образ.

В идеале власть требовала от женщины только рожать, а от мужчины — помочь ей зачать и участвовать в жизни ребенка финансово. Фактически между государством и женщинами был заключен прямой контракт: поддержка женской независимости от мужчины в обмен на репродуктивную функцию.

Такая «забота» была не лишней: из-за смешения норм советская семья уже не была патриархальной, но и эгалитарной (партнерской) тоже еще не стала. Браки были непрочными, часто и скоротечно распадались, а мужья, не разделявшие идеалов эмансипации, нередко били жен. Кроме того, партия всегда могла мобилизовать мужчину для своих нужд. Например, отправить на стройки индустриализации, куда нередко невозможно было взять семью. В итоге матери-работницы воспитывали детей практически в одиночку: им помогали только уже упомянутые бабушки-дедушки и работники воспитательных учреждений.

Однако такое разбивание семьи разрушало эмоциональную связь между супругами (экономическая связь пала еще раньше, с отменой частной собственности). В итоге мужчины оказались исключенными из семейной жизни и воспитания детей. Всё участие отца в жизни ребенка, по сути, свелось к экономическим функциям, которые в принципе можно было выполнять и вне семьи, платя алименты.

В итоге, как пишут Елена Здравомыслова и Анна Тёмкина, на фоне сильной, способной тащить на себе и работу, и семью, эмансипированной, финансово независимой и социально защищенной женщины советский мужчина чувствовал себя ущемленным. Это отражалось и в повседневной жизни. Так, если в первые годы советской власти чаще всего развод инициировали мужчины, то после войны — в основном (до 60%) женщины. Во многих семьях они брали на себя властные полномочия — распоряжались семейным бюджетом и принимали решения.

Что характерно, советские конституции так и не признали женщину полноценной самостоятельной личностью, а мужчину равноправным членом семьи.

Фронтовик, дворянин, ковбой и бард против нищеты, несвободы и отчужденности от семьи

Но не только гендерный порядок советского общества стал причиной кризиса маскулинности, на это повлияло и само устройство социума. Советский обыватель жил как бы в двух мирах. С одной стороны, в «большом» мире официальных подвигов: партийных, трудовых, военных. Павлик Морозов и стахановцы, Валерий Чкалов и Николай Гастелло, Юрий Гагарин и Валентина Терешкова — вот небожители этого мира. Но, с другой стороны, параллельно с этим советский человек вынужден был обитать в «маленьком» мире тесных коммуналок и общежитий, дефицита и нищеты, выживания и приспособления. И хотя общественными идеалами были мужчины из «большого» мира, к реальному «малому» они не имели практически никакого отношения.

Так, главным государственным и общественным идеалом мужчины (да и советского человека в принципе) стал герой-фронтовик, участник индустриализации и Великой Отечественной войны. Этот образ предполагал силу, храбрость, стойкость, а самое главное — беззаветную преданность Родине (точнее, власти), готовность пожертвовать собой, отозваться на любой призыв партии. Фронтовик с его жизнью, наполненной смыслом — служением Отчизне, стал моральным образцом в коммунистической идеологии. Его тиражировали кинематограф, искусство и литература.

Впрочем, образы фронтовиков могли быть противоречивыми. Так, Виктор Некрасов в повести «В родном городе» 1954 года описывал ветеранов, которые не боялись ходить в атаку под огнем, но спасовали, когда нужно было поддержать товарища, выступившего против социальной несправедливости. За публикацию этой повести редактор журнала «Знамя» поплатился должностью.

Война с нацистской Германией в целом сыграла особую роль в развитии гендерных отношений в Советском Союзе. Из-за того, что миллионы мужчин погибли на фронте, сложилась огромная диспропорция полов: 54,2% женщин на 45,8% мужчин в 1966–1967 годах. Символическая ценность мужчин выросла, а советская семейная жизнь со всеми ее недостатками стала казаться прекрасной на фоне ужасов войны. Коллективные ценности возобладали над личными и семейными, а Родина-мать заменила маму, жену и дочь.

В этой системе взглядов мужчина воспринимался в первую очередь как труженик и защитник Родины. Все былые пересуды о равноправии были отброшены — на мужчину снова легла ответственность за материальный достаток, он воспринимался как добытчик. На этом основании он считался главой семьи и не имел в ней никаких других конкретных обязанностей.

Были в позднем СССР и другие альтернативные каноны «настоящей мужественности». Так, когда среди советских интеллигентов стали популярны произведения Окуджавы, Эйдельман и Лотмана, распространился образ русского декабриста-дворянина. Он подразумевал человека чести, галантного с женщинами, непримиримого к подлецам, бунтующего против социальной несправедливости. Другой образец для подражания создали произведения Ремарка и Хемингуэя, которые печатала «Иностранная литература», а также редкие западные киноленты. Это был ковбой — харизматичный, уверенный в себе, независимый профессионал своего дела. Наконец, еще одним идеалом был отважный герой-романтик — бард, турист. Он не принимал окружающей тотальной лжи, но боролся не с нею, а с природой и в этой экстремальной борьбе не боялся смерти (не зря главный бардовский фестиваль назван именем Валерия Грушина, который погиб, спасая детей в туристическом походе).

Однако советская реальность мало соответствовала всем этим идеалам.

Так, его зарплаты чаще всего не хватало на то, чтобы в одиночку быть кормильцем семьи, и с развитием советского строя это становилось всё очевиднее. Женщины продолжали работать, а неработающие матери были скорее исключением.

Строгое око государственного надзора, репрессии и жесткая иерархия советского общества тоже ударяли по «мужским» качествам. Бесцеремонное и чреватое серьезными последствиями вмешательство партийных организаций в личную жизнь подавляло индивидуальность. А административно-командная система управления часто работала по принципу «я начальник, ты — дурак».

Кроме того, некоторым мужчинам — инвалидам, тем, кто побывал в плену или в оккупации во время войны, — общество негласно отказывало в мужественности, отождествляя их с женским страдательным гендером.

Наконец, свою роль в кризисе советской мужественности сыграло воспитание мальчиков. Войны, репрессии, низкая контрацептивная культура (а соответственно, большое количество нежеланных беременностей), высокий показатель распавшихся браков привели к тому, что каждый пятый ребенок в СССР воспитывался без отца или отчима. При этом, как уже было сказано выше, даже в тех семьях, где мужчина был, он обычно принимал минимальное участие в жизни детей.

Также именно при советском строе, в отличие от предшествующих эпох, женщины стали составлять большинство персонала образовательных и воспитательных учреждений. Именно они в основном были детсадовскими воспитательницами и учителями. В итоге дети практически не общались с мужчинами в период взросления.

Советские мальчики росли преимущественно в неформальных однополых компаниях, в которых не было старших мужчин. Советские демографы, психологи и социологи, как и их западные коллеги, отмечали, что такое положение формировало у мальчиков специфическое представление о мужественности. А именно: брутальную маскулинность и склонность к насилию, через которые дети как бы компенсировали развитие мужской личности.

«Воспитывающиеся без отца мальчики либо усваивают „женский“ тип поведения, либо создают искаженное представление о мужском поведении как антагонистически противоположном женскому и не воспринимают всего того, что пытается привить им мать. В обоих случаях складывается вульгаризированное представление о мужском поведении как агрессивном, грубом, резком и жестоком, а мужественности в сугубо кулачном смысле».

Дмитрий Исаев, Виктор Каган, «Половое воспитание и психогигиена пола у детей» (1979)

Не стоит забывать и то, что в советском обществе обязательным этапом становления «настоящего мужчины» считалась служба в армии. Но дедовщина и муштра, не совместимые с человеческим достоинством, скорее наносили молодым людям психологические (а нередко и физические) травмы и формировали у них всё те же вульгаризированные модели маскулинности.

В итоге советский мужчина брежневских времен сопоставлял себя с отцом-фронтовиком, декабристом или ковбоем и чувствовал себя неудачником. Родину уже не от кого защищать, вера в коммунистические идеалы подорвана. Протестовать против несправедливости опасно, а быть независимым под надзором партии, будучи лишенным базовых прав и ничего не имея за душой, — невозможно. В лучшем случае мужчина мог быть галантным (впрочем, успехи женщин он нередко воспринимал как попрание своего авторитета) или уйти от реальности в поход, но по возвращении его ждала та же самая унылая действительность.

Ощущение несоответствия образцам мужественности мужчины компенсировали разными способами:

• силой и жестокостью — пьянством, драками, насилием, сомнительными компаниями, склонностью к неоправданному риску. Это было одной из основных причин массовой смертности и низкой продолжительности жизни среди мужчин;
• тиранией по отношению к жене и детям;
• инфантилизмом — отказом от какой-либо ответственности как в семье, так и на работе.

Реальная мужественность «малого» мира в итоге воплощалась в высоком профессионализме и крепкой дружбе. А своеобразным протестом против ограничений и насаждаемой государством чистоты нравов стали случайные связи и параллельные семьи.

Как сберечь советского мужчину

В 1970–1980-е годы несовпадение образцов маскулинности и реальности стало очевидным. Вопросы феминизации мужчин и маскулинизации женщин стали обсуждаться как социальные проблемы, правда, преимущественно эзоповым языком недомолвок — советским новоязом. Но за обтекаемыми формулировками, по сути, скрывалось признание социальной болезни советского общества.

Выдвинутый демографом Борисом Урланисом в 1960-е годы лозунг «Берегите мужчин!» фактически виктимизировал мужчин. Их представили жертвами природы и физиологии (чаще болеют), вредных привычек, стереотипов (боятся показаться немужественными и не ходят к врачам), модернизации (во всех индустриальных странах мужчины живут меньше), исторических и социальных обстоятельств (войн и репрессий).

В итоге лозунг как бы навешивал на советских мужчин поколения 1970-х клеймо «неудачников»: не способных зарабатывать и обеспечивать семью, жить долгой и интересной жизнью.

«Принято считать женщин слабым полом. В прямом физическом смысле — это правильно. Однако демография утверждает обратное: слабый пол — мужчины».

Борис Урланис, «О социальной гигиене мужчин» (1969)

---

… Мне с тобою —
такой уверенной —
трудно
очень.
Хоть нарочно,
хоть на мгновенье —
я прошу,
робея, —
помоги мне
в себя поверить,
стань
слабее.

Роберт Рождественский, «Будь, пожалуйста, послабее…» (1962)

В качестве причин кризиса мужественности Урланис называл неэффективное использование мужской рабочей силы, кризис семейных отношений (рост числа разводов), психологические и социальные перегрузки женщин, растящих детей без отцов. Чтобы преодолеть его, советские специалисты предлагали два пакета мер; один — для государства, другой — естественно, для женщин.

Первый заключался в том, чтобы сделать более жестким и систематическим контроль за здоровьем мужчин. Так, предлагалось создать мужские оздоровительные центры и мужские консультации по аналогии с женскими. В последних врачи должны были пропагандировать отказ от вредных привычек и здоровый образ жизни. Также была идея проводить тотальную диспансеризацию мужчин после 40 лет и сделать ее обязательной на работе.

Второй пакет мер состоял в том, чтобы призвать женщин тщательнее заботиться о мужчинах: следить за их питанием и вредными привычками, отправлять к врачу по необходимости.

Мало того, что из этих рекомендаций вытекало, что советский мужчина — это великовозрастный инфант, который не может позаботиться даже о себе, так еще и никаких конкретных мер принято практически не было. Единственное — появились наркологические диспансеры. Но и выполнение обозначенных шагов вряд ли могло бы хоть как-то улучшить ситуацию. Пока советский мужчина (и человек) не был независимым, проблема идентичности никуда не уходила.

Советское гендерное наследие

После распада СССР государство в значительной степени утратило контроль над гендерной сферой. В результате появились новые формы брака и межполовых отношений, гендерные роли и представления о мужественности и женственности. Например, сожительство, поздние браки и рождение детей (или вовсе отказ от них) всё больше россиян признают нормой.

Официально поддерживаемая и социально одобряемая «рабочая» маскулинность растеряла свои позиции. Ее сменили образы богатых предпринимателей и плейбоев. Также популярной стала «криминальная (бандитская)» маскулинность: культ жестокости и богатства, добытого любым путем, но при этом проникнутый идеями братства и чести «по понятиям». К нулевым сформировалась противоположная «правоохранительная» маскулинность — образ честного не столько по закону, сколько по морали служителя Родины. Наконец, в XXI веке появился образ «метросексуала» — интеллигентного, ухоженного, следящего за своим внешним видом мужчины.

Патриархат и «старая» маскулинность продолжили рушиться. Многие мужчины стали и становятся более эмоциональными, заботливыми, компромиссными, терпимыми, признают необходимость гендерного равенства и ответственного отцовства, не гонятся за ролью единственного кормильца, берут на себя часть домашних обязанностей, следят за своим внешним видом. Женщины же достигают всё больших успехов на рынке труда, в политике, в образовании, в семье, в обществе.

В этом смысле российский опыт хоть и с опозданием, но приближается к западному.

Однако советское гендерное наследие еще не изжито полностью. Многие старые гендерные роли, например «работающая мать», сохранились.

Во многих российских семьях мужчины не могут единолично играть роль «кормильца». А стереотип о таком предназначении мужчины не только никуда не исчез, но и, возможно, даже укрепился и еще больнее бьет по мужской идентичности в условиях сильного социального расслоения общества.

Сохраняется и проблема мужского здоровья. Смертность среди мужчин выше по всему миру — они реже обращаются за помощью и в результате умирают от болезней, поддающихся лечению. Аналогично мужчины всё еще стесняются своих чувств. Например, не идут к психотерапевту, если переживают стресс. Такая эмоциональная замкнутость — одна из причин, почему мужчины чаще совершают самоубийства.

Неспособность соответствовать идеалам былой мужественности, общественным стереотипам и нормативным предписаниям порождает у мужчин недовольство собой и окружающими. Так, российские мужчины считают себя добытчиками даже в том случае, если зарабатывают и участвуют в обеспечении семьи на равных со своими женами. При этом они хуже справляются с потерей статуса (например, из-за безработицы), потому что гендерная социализация их к этому не готовила, не умеют проявлять заботу и эмоции. Многие по-прежнему отказываются участвовать в домашнем хозяйстве, видя в этом разрушение гендерных границ и патриархальных привилегий.

Не желая мириться с изменениями общества, такие мужчины создают консервативные движения (Международный отцовский комитет, например), которые стремятся возродить патриархальные нормы и образцы поведения. За образец мужского поведения принимается токсичная маскулинность, которая вредит не только женщинам, но и самим мужчинам.

Кроме того, государство стремится восстановить (хотя бы частично) контроль над гендерной и репродуктивной сферой. Например, стимулирует деторождение в семьях и пропагандирует «традиционную» роль женщины.

Попытки решения демографических проблем по-прежнему обращены к женщинам. И зачастую для них выбирается самый простой и консервативный путь: не увеличивают расходы на социальную политику, а просто надеются, что семья добровольно возьмет на себя рождение и воспитание детей, заботу о пожилых и т. д. В этом смысле гендерная политика не так уж далеко ушла от советских канонов и всё еще не учитывает, что люди женятся и рожают детей не по политическим, а по личным мотивам.

В это время вопрос о маскулинности остается открытым: старые образцы «мужского поведения» всё также нежизнеспособны, а никаких новых ни власть, ни общество не предлагают.