Память под запретом. Почему в Испании забыли о преступлениях режима Франко и как добивались справедливости семьи его жертв

Жнец Мартин де ла Крус познакомился с Фаустиной Лопес в поселке Педро-Бернардо в автономном сообществе Кастилия-Леон на северо-западе Испании. Они не были особо религиозными и в 1921-м провели скромную гражданскую церемонию во Франции, чем сильно огорчили некоторых пожилых родственников — преданных католиков. Супруги счастливо жили и воспитывали двух дочерей. Младшая, Мария Мартин Лопес, родилась в 1930-м.

Спустя шесть лет, в июле 1936-го, недовольные либерально-социалистическим правительством военные предприняли попытку переворота сначала в испанском Марокко, а затем и в метрополии. Путч перешел в Гражданскую войну. Спустя еще два месяца сторонники Франко оккупировали Педро-Бернардо.

Пока де ла Крус скрывался в городе неподалеку, фалангисты вломились к нему домой и забрали его жену. Вместе с другими женщинами ее отправили в местную школу, где обрили налысо, а потом провели по поселку без одежды. Последнее воспоминание Марии о маме — как та тянет к ним руки, пока старшая сестра пытается остановить солдат, а один из гвардейцев отпихивает ее прикладом. Больше девочки никогда не видели Фаустину. Следующие несколько лет они прожили в постоянном страхе: националисты за малейший проступок насильно поили касторовым маслом с острым перцем. Иногда военные жестами показывали Марии, что вот-вот перережут ей горло. Порой даже вскидывали винтовку, чтобы прицелиться. Спрятаться удавалось в последний момент.

Фаустину, как и тысячи других жертв террора, бросили в безымянную могилу. Мартин до конца жизни не оставлял попыток достойно похоронить жену, но франкисты только смеялись. Один сказал мужчине: «Ты заберешь ее на кладбище, когда свиньи научатся летать».

Много лет спустя уже Мария пыталась добиться расследования смерти матери и ее перезахоронения. Обращения к властям она подписывала так: «Женщина, которая всё еще ждет, пока свиньи научатся летать».

История Мартин Лопес не уникальна. Она объясняется стратегией примирения с прошлым, которую избрали в Испании в конце 1970-х. После смерти Франко и восстановления монархии новое правительство решало, как поскорее оставить позади кровавое наследие Гражданской войны и 36-летней диктатуры.

Молодой премьер Адольфо Суарес занялся переходом к демократии: легализовал разные партии, обеспечил проведение выборов, продвинул Конституцию, которая гарантировала гражданам права и свободы. При Франко он состоял в единственной легальной партии. Король Хуан Карлос I и председатель Королевского совета Торкуато Фернандес-Миранда решили, что он станет компромиссной фигурой: не слишком радикальным новатором для франкистов и не слишком отсталым консерватором для либералов.

Важной частью реформ стал принятый в 1977 году закон об амнистии. По нему всех политических пленников освободили из заключения, а участников репрессий — от ответственности. Левые и правые партии договорились не зацикливаться на прошлом, чтобы не утонуть во взаимных обвинениях и примирить население. Их соглашение вошло в историю как Пакт о забвении.

Как националисты и республиканцы терроризировали обычных граждан

По оценкам историков, во время и после Гражданской войны жертвами правых стали примерно 150 тысяч мирных испанцев, а левых — около 50 тысяч. Одну сторону представляли радикальная партия «Испанская фаланга» и ее сторонники, военные и монархисты. Другую — формально объединившиеся в Народный фронт либеральные, коммунистические и анархистские партии.

«Неправильными» гражданами фалангисты считали противников монархии, церкви и вообще старых порядков в широком смысле слова. Если Муссолини в Италии использовал древнеримские символы и апеллировал к имперскому величию для пропагандистского эффекта, то «Фаланга» действительно основывалась на принципах консерватизма, традиционализма и католицизма.

Идеологи переворота считали себя чуть ли не инквизиторами, которым предстоит обрушить кару на присосавшихся к власти еретиков. Их идеи привлекали не только радикальных националистов, но и представителей буржуазии и интеллигенции. Источником всех бед они провозглашали либерализм, вместо которого стремились возродить католическую автократию под властью короля.

«Сущностью „испанизма“ провозглашалась Церковь, — объясняет британский историк Энтони Бивор. — Новому государству предстояло „черпать вдохновение от духа традиционной для Испании католической веры“. Идеальный фалангист представлялся „наполовину монахом, наполовину солдатом“».

Террор их противников — республиканцев — был разрозненным и хаотичным. Массовые аресты, погромы и казни напоминали кратковременные вспышки ярости. Вдохновленные идеями классовой борьбы рабочие мстили землевладельцам, лавочникам, промышленникам, представителям духовенства и высокопоставленным военным. Один из подобных случаев произошел в Мадриде в августе 1937 года. Тогда разгневанные сообщениями об убийстве 1200 республиканцев в Бадахосе ополченцы и гражданские пошли штурмом на тюрьму, где содержались правые, выволокли на улицу и расстреляли 30 арестантов.

Социалисты и коммунисты устраивали показательные разбирательства. Суды напоминали театральные представления и быстро приобрели чисто формальный статус. Анархисты расстреливали без прелюдий — в том числе и потому, что не хотели пользоваться тюрьмами, олицетворявшими несправедливый государственный порядок.

В Толедо за полторы недели убили 400 человек, в Сьюдад-Реале — 600 за два месяца, а в Малаге, где авиация националистов разбомбила рынок с женщинами и детьми, республиканские мстители в конце лета и в начале осени 1937 года казнили 1100 сторонников Франко. В тот же период в Валенсии и Аликанте от рук республиканцев и их сторонников погибли 4715 человек.

Однако обычно в регионах под контролем Народного фронта военные довольно быстро усмиряли разъяренных соратников и восстанавливали порядок. Лидеры партий и члены правительства осуждали произвол и помогали эвакуироваться потенциальным жертвам.

«Во многих городах поменьше и в деревнях гражданские губернаторы, учителя, мэры и прочие делали всё возможное для защиты заключенных от самосуда, даже когда силы националистов уже стояли на пороге», — отмечает Бивор.

Правые пропагандисты изображали республиканцев кровожадными варварами. Их самым убедительным аргументом становились расправы над духовенством. В отдельных случаях священников пытали до смерти: кастрировали, вспарывали животы или заставляли рыть себе могилу. Разграбления и поджоги церквей стали неотъемлемым элементом республиканского террора, хотя до системных гонений так и не дошло: никто из руководителей Народного фронта не санкционировал массовые убийства церковников. Многие священники существовали относительно спокойно — особенно в бедных регионах, где они зарабатывали не больше остальных жителей.

Националисты действовали более хладнокровно и методично, а противников считали злом в чистом виде. Автор книги «Испанский холокост» Пол Престон называет террор официальной политикой правых под руководством Франко.

Жертвами чисток в захваченных городах и деревнях становились демократы, коммунисты, евреи, масоны, марксисты, мусульмане, социалисты, участники профсоюзов, либеральные активисты, озабоченные социальным и экономическим неравенством священники, женщины «свободных» взглядов и все, кто недостаточно почтительно относился к католической церкви, как мама Марии Мартин Лопес. Таких людей считали виновными в преступлениях не только против государства, но и против естественного порядка вещей.

Систематическую жестокость националистов вызвал опыт многих военных в колониях. За годы службы в Африке они привыкли считать местное население людьми второго сорта. В Испании такое же отношение они перенесли на противников из Народного фронта.

Генерал Кейпо де Льяно откровенно называл целью правого движения «чистку испанского народа». Врагом он объявил любого, кто симпатизировал «современным социальным движениям или просто движениям демократического и либерального направления». Пресс-атташе Франко капитан Гонсало де Агилера сообщил американскому журналисту: придется «истребить треть мужского населения», чтобы очистить страну от пролетариата.

На завоеванных территориях фалангисты казнили пленных, представителей республиканской власти, лояльных правительству учителей и врачей, а также всех, кого — зачастую безосновательно — подозревали в осуществлении «мятежной» деятельности. В составлении расстрельных списков участвовали землевладельцы и церковники.

Если руководителям казалось, что подчиненные действуют недостаточно энергично, те быстро находили и казнили новых «предателей». В Уэске таким образом 100 человек убили за принадлежность к масонам, хотя в действительности в местной ложе состояло не больше 10 человек. Людей расстреливали и часто оставляли напоказ в качестве предостережения, после чего хоронили в общих могилах или сбрасывали в колодцы.

Вызвавшийся капелланом в отряд франкистов молодой иезуит Фернандо Уидобро Поланко возмутился тем, как солдаты без разбирательств расстреливают деревенских жителей, и обратился с жалобой к руководству. Когда его проигнорировали, священник пробился к самому Франко и попытался объяснить, что многие люди страдают совершенно незаслуженно.

«Мы скатываемся обратно в варварство, — жаловался Поланко адъютанту будущего диктатора. — Я не хочу, чтобы новый режим рождался с кровью на руках».

Священника постарались заткнуть, но он вернулся на фронт и продолжал смущать солдат призывами к милосердию. В 1937 году Поланко погиб — по официальной версии, получил смертельное ранение во время устроенного республиканцами артиллерийского обстрела. Однако когда 10 лет спустя иезуиты решили канонизировать покойного и углубились в обстоятельства дела, выяснилось, что его застрелил однополчанин. Избежать скандала помогло только вмешательство лояльного Франко Ватикана.

Фалангисты оправдывали преступления тем, что были вынуждены реагировать на жестокость красных, но Бивор, Престон и другие историки однозначны в оценках: националисты убили примерно в три раза больше мирных жителей, чем их противники.

«Независимо от точной цифры, репрессии националистов были не просто местью, — заключает Бивор. — Их целью было создать царство террора, особенно в областях, где правые были в меньшинстве. Даже там, где националисты были сильны, „машина убийств“ работала вовсю, подавая четкий сигнал оппонентам».

Ученые расходятся во мнениях, можно ли называть расправы франкистов геноцидом — организованным уничтожением группы людей по национальному, этническому или религиозному признаку. Пол Престон уверен, что именно это определение лучше всего описывает политику националистов. В качестве подтверждения он приводит цитату лидера путчистов генерала Эмилио Молы:

«Важно распространять террор и без тени сомнения истреблять тех, кто не разделяет нашу позицию. Мы застрелим любого, кто выступает против движения по спасению Испании».

Против термина «геноцид» выступает историк Хулио Руис. Он отмечает, что подобный процесс обязательно подразумевает «кумулятивную радикализацию», то есть истребление населения постепенно приобретает всё более массовый характер. В Испании при Франко наблюдался обратный процесс: после завершения войны репрессии хоть и продолжились, но явно не подразумевали тотального уничтожения граждан. Об этом свидетельствуют и данные о количестве жертв с 1939 по 1975 год — считается, что за этот период власти казнили от 35 до 50 тысяч человек, то есть в несколько раз меньше, чем за три предыдущих года.

Какой бы термин ни описывал лучше всего режим Франко, его жестокость не вызывает сомнений. Количество жертв не ограничивается теми, кого официально объявили погибшими.

По ситуации на 2019 год по количеству пропавших без вести Испания уступала лишь Камбодже.

Большинство людей из списка «пропали» именно в 1930-х, когда столкнулись с националистами, или в последующие десятилетия, когда сторонники каудильо продолжали репрессии.

Как Франко контролировал память о войне и оправдывал террор против населения

После Гражданской войны в Испании установилась абсолютная монополия властей на любые источники информации. Критика режима Франко вела к аресту, обвинению в предательстве и казни или «исчезновению». Мемуары сбежавших из страны республиканцев и исследования иностранных историков о преступлениях националистов мгновенно оказывались в списках запрещенной литературы.

Ближе к концу Второй мировой, когда стало ясно, что союзники сломят сопротивление нацистов, диктатор открестился от связей с Германией. Все эти факторы повлияли на формирование укоренившегося в общественном сознании стереотипа о том, что Франко был более мягким правителем по сравнению с Гитлером, Муссолини или Сталиным. Иногда Испанию под его руководством называли диктабландой, то есть диктатурой, при которой якобы сохраняются гражданские права.

В действительности националисты по-прежнему расправлялись с несогласными, как и в годы войны, только теперь прикрывались бюрократией и законами, которые сами же составляли. В 1977-м, спустя два года после смерти Франко, бывший министр внутренних и иностранных дел Испании Рамон Серрано Суньер опубликовал мемуары, в которых назвал показательные процессы «абсурдными» и добавил, что это было «правосудие, перевернутое с ног на голову».

Однако за 36 лет Франко успел утвердить на официальном уровне свою версию истории. В ней он самоотверженно освободил Испанию от бесчеловечных большевиков. Пропаганда распространялась через медиа, школьные программы, мероприятия, ритуалы и символы. Детей учили, что военный переворот 1936 года был неизбежен. Проигравших называли главными виновниками военных преступлений, а расправы над мирными гражданами — необходимыми мерами, которые приходилось принимать в ответ на жестокость врага.

На войне обе стороны совершали преступления, но лишь одна получила возможность сделать удобную ей версию событий официальной. После прихода к власти сторонники Франко демонизировали республиканцев и раздували их преступления до немыслимых масштабов. А свои, наоборот, приуменьшали.

В 1940 году Франко приказал соорудить в 50 километрах от Мадрида Долину Павших — монумент, посвященный жертвам с обеих сторон. Вроде бы благородный жест на самом деле лишь подчеркнул безразличие к проигравшим. Для строительства комплекса власти активно использовали труд заключенных. Тогда же в крипте базилики захоронили тела 33 847 погибших. Националистов доставляли в отдельных гробах и с именными табличками. Трупы их противников втайне вырывали из безымянных могил, не устанавливая их личности и не уведомляя родных. В 1975 году и самого Франко торжественно похоронили в сооружении, построенном его жертвами.

Принятые после войны законы позволяли преследовать граждан за «преступления против религии, культуры, искусства и национального наследия». В поле зрения, естественно, попадали только те нарушители, которые не поддерживали власть.

Каудильо, или вождь, как официально именовалась должность Франко, знакомился со смертными приговорами за утренним кофе. Он листал списки и делал пометки: подтверждал решение, приказывал помиловать человека или подробно осветить казнь через прессу, чтобы подать пример другим.

Для контроля за настроениями молодежи учредили Испанский университетский союз. В него был обязан вступить каждый студент. Высшие учебные заведения перешли под контроль государства и церкви. Преподавателей, подозреваемых в симпатиях к марксизму, в лучшем случае увольняли. Роль женщин свели к исполнению домашних обязанностей или к работе в благотворительных организациях. Количество членов «Фаланги» в 1940-х годах стремительно росло. Принадлежность к партии превратилась в единственную возможность продвинуться по службе. В 1939-м в ней состояло 650 тысяч человек, а к 1945-му — почти в два раза больше.

«Политически неблагонадежным нельзя было открыть собственный магазин, — пишет Бивор. — Из-за невозможности заработать на жизнь в родном городе многие подавались в большие города, где их никто не знал. Послевоенные годы были периодом страданий и умирания надежды на перемены. Режим Франко выглядел неуязвимым».

Молчание превратилось в единственный возможный режим существования для всех, кому не нравился тотальный контроль. Иначе — тюрьмы, где заключенным порой давали одну кружку воды на три дня и где из-за антисанитарии свирепствовали тиф и дизентерия. Значительная часть населения жила в страхе до конца 1970-х. Смерть Франко поставила новый вопрос: как теперь относиться к периоду, когда страна разделилась на жертв и мучителей?

Почему память о войне превратилась для испанцев в неоднозначную тему

Принятый властями Пакт о забвении должен был примирить националистов и республиканцев, но одновременно он сделал невозможным восстановление справедливости. В попытке найти компромисс государство отказалось от публичного осуждения режима, преследования преступников, установления личностей и обстоятельств гибели жертв.

Амнистированным политзаключенным назначили скромную компенсацию, которая едва ли соответствовала масштабам перенесенных страданий, и даже ее выдавали не сразу, а по частям в течение нескольких лет. Не было и речи о выплате зарплат, которых за время заключения лишились восстановленные в должностях сотрудники правительственных структур и муниципальных служб. Большая часть памятников, прославлявших диктатуру, осталась нетронутой.

Историки и журналисты, которые пытались восстановить картину событий, натыкались на стену. Для них закрыли архивы, где содержалась информация о военных преступлениях и последующих репрессиях. В 1985 году приняли закон, регулирующий доступ к архивам, но файлы репрессированных остались под запретом.

Во многом испанские власти решили использовать «коллективную амнезию» для перехода к демократии, потому что боялись нового переворота. Насилие продолжалось даже после Франко: с 1975 по 1980 год в стычках между левыми и правыми радикалами погибли 460 человек. Националисты могли снова взбунтоваться, если бы все проявления их идеологии оказались под запретом, а любимый режим объявили преступным. Учитывая, что на стыке 1970-х и 1980-х многие сторонники Франко по-прежнему занимали важные должности, власти предпочли не провоцировать их обвинениями в массовых убийствах.

Впрочем, даже несмотря на такое решение, в феврале 1981 года военные всё равно устроили мятеж, попытались восстановить диктаторский режим и даже захватили парламент. Путч удалось подавить, но он доказал, что ультраправые по-прежнему настроены агрессивно.

Пакт о забвении основывался на обоюдном принятии общей ответственности и не подразумевал установления ответственных за конкретные преступления. Рассуждали так: все творили жестокость и терроризировали население, поэтому нет смысла копаться в прошлом.

Для националистов такая логика оказалась удобной. Она означала, что никто не будет официально определять степень вины. Многие молодые граждане отнеслись к политике забвения с безразличием — они родились после войны и не придавали такого значения тем событиям. Свою роль сыграли и десятилетия пропаганды — испанцы оказались не готовы в одночасье принять мысль, что всё это время существовали под властью преступного режима.

Мария Мартин Лопес написала первое письмо властям вскоре после принятия Пакта о забвении. В нем женщина обратилась с просьбой об эксгумации останков матери. Она знала, что вокруг города, где они жили, располагается несколько безымянных могил, в одной из которых наверняка похоронили и Фаустину Лопес. Следующие 40 лет Мария обращалась к правительству два-три раза в год, но не получала ответа.

Позицию властей резюмировал консерватор Хосе Мария Аснар, занимавший пост премьер-министра с 1996 по 2004 год:

«В рамках демократического перехода мы заключили разные соглашения. Одно из них подразумевало, что испанцы не хотят обращаться к прошлому. Давайте оставим могилы в покое и не будем швыряться костями. Оставим эту работу историкам».

Родственники жертв смотрели на ситуацию по-другому. Они всё еще не примирились с утратой и мучились от неизвестности. Одна из таких «беспокойных» испанок, Пури Лапенья, никогда не видела своего дедушку, но знала, как он пропал. Отец рассказал ей, что, захватив деревню, где они жили, националисты первым делом бросились на поиски его папы, ветеринара и основателя местного анархистского профсоюза Мануэля Лапеньи. Тот спрятался в полях, но солдаты нашли его и бросили в грузовик к остальным заключенным.

Пленников отвезли в ближайший город, а еще через несколько дней высадили в овраге и расстреляли. Тела, как и в остальных случаях, сбросили в безымянную могилу. Спустя 40 лет желание разобраться в судьбе дедушки и найти его тело мотивировало Пури выступить против Пакта о забвении. Всё ее детство, когда по телевизору показывали Франко, папа говорил: «Вот кто убил моего отца».

«Когда я представляю, как моего дедушку и других людей выстроили в шеренгу, мне в голову приходят одни и те же вопросы, — рассказала Пури. — Какая одежда была на нем? О чем он думал? Сказал ли он что-нибудь в самом конце? Думаю, он не мог поверить в происходящее. Это были первые дни войны, и он едва ли представлял, что его убьют, хотя он ни в чем не виноват. Надеюсь, он думал о родных».

Крах Пакта о забвении: как испанцы всё-таки обратились к прошлому в XXI веке

Одним из переломных моментов на пути к преодолению Пакта о забвении стало разоблачение руководителя чилийской хунты Аугусто Пиночета. Тот правил страной с 1974 по 1990 год. После прихода к власти демократов он сохранил высокое положение и по-прежнему влиял на политику. В 1998-м испанский судья Балтасар Гарсон выписал ордер на арест Пиночета по обвинению в похищении семи граждан Испании на территории Чили. На родине экс-диктатору ничего не грозило, но когда он отправился в Англию на лечение, его арестовали.

Из-за слабого здоровья большую часть времени Пиночет находился в больнице. Однако с тех пор против него непрерывно велись расследования по подозрению в похищениях, пытках, убийствах, наркоторговле, торговле оружием и уклонении от уплаты налогов. Верховный суд Чили лишил Пиночета неприкосновенности.

Обвиняемого так и не экстрадировали в Испанию, зато вернули на родину. Там он содержался под стражей до самой смерти в 2006 году. Испанцы восприняли его арест как торжество правосудия, хотя за границей многие обвиняли их в лицемерии. Тогда же в СМИ начали публиковаться материалы о сходстве между режимами Пиночета и Франко. Правые политики считали, что у местных юристов нет права выдвигать обвинения против чилийца, левые обвиняли оппонентов в замалчивании правды.

Деда Эмилио Силвы в Гражданскую войну казнил франкистский эскадрон смерти. В 2000 году внук основал Ассоциацию по восстановлению исторической памяти. Ее участники требовали, чтобы власти рассекретили архивы, установили обстоятельства военных преступлений, спонсировали эксгумацию безымянных останков из общих могил и устанавливали личности погибших. После отказа правого большинства в парламенте ассоциация обратилась с жалобой в ООН. В 2002 году Испанию включили в список стран, которым необходимо расследовать массовые исчезновения. Общественные инициативы привлекали внимание прессы и вдохновляли всё больше родственников добиваться справедливости.

Сменивший Аснара на посту премьера социалист Хосе Луис Родригес Сапатеро прислушался к протестующим. 2006-й в Испании объявили годом исторической памяти, а в 2007-м парламент, несмотря на сопротивление правоцентристской Народной партии, принял закон об исторической памяти. По нему запрещалось публичное восхваление Франко, увеличивались компенсации и гарантировалось право на реабилитацию для репрессированных.

Многим активистам реформа показалась недостаточно радикальной. Государство по-прежнему отказывалось финансировать вскрытие массовых захоронений и заниматься установлением личностей погибших. Очередная попытка найти компромисс провалилась: левые критиковали закон за мягкость, а правые считали его предательством политики демократического перехода, намеченной в конце 1970-х.

«Они застряли в войне, которую вели их деды, и теперь постоянно ворчат то об одной могиле, то о другой, — возмущался лидер Народной партии Пабло Касадо. — У них больше не осталось захоронений, которые можно было бы посещать, или старых обид, которые можно было бы вскрывать».

Еще больший резонанс в 2008 году вызвало выступление судьи Балтасара Гарсона — того самого, который инициировал расследование против Пиночета. Юрист потребовал признать репрессии франкистов преступлениями против человечности, объявил, что закон об амнистии 1977 года не соответствует нормам международного права, и постановил эксгумировать останки из 19 братских могил, чтобы установить личности и перезахоронить погибших.

Власти возразили, что Гарсон не уполномочен осуществлять правосудие задним числом. Судью вынудили отказаться от дела, поскольку виновных давно амнистировали. В 2010 году его и вовсе обвинили в превышении полномочий, а в 2012-м признали виновным в незаконном прослушивании телефонных разговоров и отстранили от работы.

Суд над Гарсоном превратился для родственников жертв в единственную возможность публично поделиться историями о пережитых потерях и жизни при диктатуре.

«По крайней мере мне удалось предоставить возможность некоторым пострадавшим, которых я вызвал в качестве свидетелей, — радовался Гарсон. — Абсурдно предполагать, что таким образом республиканцы пытаются выиграть войну спустя 80 лет после ее окончания. Рассуждать так могут лишь те, кто затаил обиду и боится потерять привилегированное положение. В войне невозможно ничего получить. Не существует никакого триумфа после боли и смерти».

Одной из свидетельниц выступила Мария Мартин Лопес, которой тогда уже исполнилось 82 года. Гарсон написал ей:

«Мы не можем смотреть в будущее, пока не узнаем о нашем прошлом и не примиримся с ним. По крайней мере, иначе мы не сможем смотреть в будущее с достоинством. Вы олицетворяете это достоинство, но многим его не хватает».

Примерно тогда же Мартин Лопес обратилась к аргентинскому адвокату Ане Мессутти в надежде добиться справедливости хотя бы за границей. Благодаря ее активности судья в Аргентине действительно выписал ордер на арест нескольких сотрудников карательного аппарата Франко. Испанские власти отказались выполнять предписания, но общественный резонанс вокруг дела стал еще одним шагом на пути к пересмотру табуированной темы.

После смерти Мартин Лопес ее дочь Мария Анхелес Мартин продолжила сотрудничать с аргентинскими юристами через консульство в Мадриде.

«Обе стороны понесли потери, и обе стороны скорбели, — объяснила она свою позицию. — Но победители смогли похоронить своих погибших, а проигравшим не позволили даже забрать тела. Мы не просим ни о чем, чего не получила бы противоположная сторона».

Несмотря на недовольство националистов, в последние годы всё больше испанцев соглашаются, что прошлое необходимо пересмотреть. По результатам опроса национального Центра социологических исследований в 2008 году, 83,8% респондентов решили, что государство должно отвечать за перезахоронение и опознание останков в братских могилах. В рамках того же опроса 72,2% согласились, что при Франко отношение к жертвам Гражданской войны отличалось в зависимости от того, на чьей стороне они воевали.

Назначенный премьером в 2018 году лидер Испанской социалистической рабочей партии Педро Санчес продолжил курс на восстановление исторической справедливости. Одним из его самых значительных достижений стал перенос могилы самого Франко. Осенью 2019 года Франко эксгумировали из построенной заключенными базилики и перезахоронили в крипте на кладбище рядом с женой.

Санчес постарался, чтобы Долина Павших превратилась из места сбора радикальных националистов в памятник жертвам военных преступлений и кровавого режима. Впрочем, некоторые по-прежнему считают, что избавиться от мрачного наследия фашистской святыни можно, только если снести ее.

Параллельно власти провели анализ ДНК республиканцев, которых тайно погребли в крипте, и позволили родственникам перезахоронить их с именными табличками. Одним из покойных оказался Мануэль Лапенья, чья внучка с 1980-х добивалась от властей помощи в идентификации останков.

Тогда же аргентинская судья Мария Сервини де Кубрия объявила, что расследует преступления франкистов против женщин на основании иска, поданного международными правозащитными организациями. Кроме изнасилований, в центре внимания активистов и юристов оказались около 300 тысяч детей, которых незаконно похищали у матерей и отдавали под опеку сторонникам режима.

В 2021 году Санчес добился внесения поправок в закон об исторической памяти. Новая версия предусматривает штрафы от 200 до 150 тысяч евро за отрицание преступлений Франко и прославление диктатуры, а также лишение титула тех, чьим предкам пожаловали дворянство за участие в Гражданской войне. А еще власти провозгласили 31 октября и 8 мая днями памяти жертв диктатуры.

В сентябре 2020 года суд лишил потомков диктатора прав на поместье в галисийской провинции Ла-Корунья, которое считалось летней резиденцией семьи Франко больше 80 лет. Теперь здание перешло под контроль государства. В феврале 2021-го с ворот портового города Мелилья демонтировали последнюю оставшуюся в Испании статую Франко. Ее возвели через три года после смерти каудильо в память о его участии в колониальной войне против берберского эмирата Риф в 1920-х.

Путь испанцев к осмыслению травматичного прошлого оказался даже более запутанным, чем в Германии. Там нацистский режим осудили сразу после Второй мировой войны, а конкретных преступников призывали к ответственности даже в XXI веке. В Испании никто из виновных так и не понес наказания. Однако усилия родственников и активистов всё-таки повлияли на политику властей, память о жертвах и отношение к диктатуре.

Националисты до сих пор протестуют против трансформации общественного мнения. Они празднуют дни рождения лидеров «Фаланги» и называют детей в их честь. В 2018 году участники Национального фонда Франко собрали 24 тысячи подписей против переноса могилы каудильо. Санчес объявил своей следующей целью признание этой организации незаконной.

Ностальгирующие по диктатуре испанцы называют происходящее переписыванием истории. Однако их возмущенные выступления в последние годы звучат всё тише. Их заглушают голоса тех, кому приходилось молчать последние 80 лет.