Государственная наркология: как психоневрологические интернаты стали приемниками для наркопотребителей
Государственная наркология сегодня не может предложить пациентам почти ничего. Современные «вещества» поставили ее в тупик, и вместо помощи и реабилитации людей теперь отправляют в психоневрологические интернаты. Москвич Алексей Я., как и сотни других людей, за восемь лет борьбы с зависимостью так и не получил помощи, если не считать таковой огромные дозы галоперидола, и оказался в ПНИ. Как ему сказали — пожизненно.
18+
Редакция журнала «Нож» утверждает, что настоящая статья не является пропагандой каких-либо преимуществ в использовании отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов или прекурсоров, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, в том числе пропагандой использования в медицинских целях наркотических средств, психотропных веществ, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, подавляющих волю человека либо отрицательно влияющих на его психическое или физическое здоровье. Статья имеет исключительно историческую и культурную ценность, предназначена для использования в научных или медицинских целях либо в образовательной деятельности. Ведите здоровый образ жизни. Используйте свой мозг продуктивно и по назначению!
В 16–17 лет Алексей переехал от родителей в отцовскую квартиру. Парень собирался учиться на менеджера продаж и строить личную жизнь.
— С девушкой не сложилось, — вспоминает он, — и постепенно начались гулянки. Сперва алкоголь, потом наркотики: амфетамины, экстази. Примерно через год я оказался в реанимации с отеком мозга. Прокапали и отправили в дурку.
Отлежал месяц в 13-й психбольнице. Выписали с диагнозом «параноидная шизофрения в ремиссии». Я вернулся домой, но… не видел смысла жить.
Я чувствовал, что дно пробито, задумывался об эвтаназии…
— Как же вас выписали в таком депрессивном состоянии?
— Ну а чего, я же улыбался! Скоро я снова сорвался на наркотики, опять госпитализация и дурка. Это было страшно! От таблеток начинались судороги, я ходил, как будто у меня ДЦП, половину тела однажды парализовало. Опять отлежал месяц, прописали этот адский курс на дому. Лечиться я не стал, но и употреблять тоже. Так продержался какое-то время — и снова срыв, Кащенко.
— А почему вы не обратились в наркологию?
— Я бы и хотел, но у меня уже был диагноз — шизофрения, и всё списывали на психиатрию. Даже когда меня менты в употреблении ловили, пробивали по базе — и сразу в дурку. В Европе, действительно, есть реабилитация, у нас «звёзды» тоже где-то лечатся, когда нахулиганят. А нам это было не по карману…
Родители боялись срывов и настаивали, чтобы Алексей пил назначенные ему таблетки. Он их принимал полтора года — и однажды сам приехал в Кащенко.
— Я чувствовал себя очень плохо и сказал им: до дома просто не доеду. Я был в таком страшном состоянии, что оттуда меня сразу увезли в интернат. Там снова начались таблетки. От них у меня дергались ноги, я не мог уснуть часа по два, пока были судороги. Я ходил за врачами, чтобы мне отменили эти препараты, но уговорить их удалось, только когда подключилась мама. Добиться назначения другого курса очень сложно, потому что диагноз не меняют — для этого нужна отдельная комиссия. А все психиатры говорят разное.
Один врач считает, что у меня шизофрения, а другой — что я просто наркоман и алкоголик. Психиатрия — это не точная наука, а лотерея. И раз я шизофреник, то и давать мне будут галоперидол.
Нас таких там было много! В интернате я общался со всеми… кто мог говорить. Хотя мне это и самому не всегда удавалось — слюни текли…
Сейчас Алексей дома под опекой у мамы. Он устроился в Политехнический музей (занимается оборудованием) и в восторге от своей работы.
— Я сейчас не пью таблетки, но и алкоголь не употребляю. В интернате я много думал, разговаривал с психологами. В семье были проблемы — решили.
Трудовая реабилитация дала эффект, и соцработники в ПНИ попались очень отзывчивые, неравнодушные: проводили с нами досуг, общались, пили чай. А тут мне еще и предложили должность в Политехе. Работа классная, как у деда на даче. Я тут как дома, и приняли меня как своего! На нас станки, оборудование. Да, я учился на менеджера продаж, но что я понимал в 16 лет?..
«Просто никому не охота разбираться»
Психолог Мария Сиснева ведет специальные группы в ПНИ для людей, которые хотят вернуть дееспособность и вновь оказаться дома. Посещает эти занятия и Алексей.
— Таких, как он, в интернатах много, — говорит Мария. — У меня была группа из двенадцати человек, восемь из которых имели проблемы с алкоголем или наркотиками. А в другой, недавно собранной, из десятерых у одного точно нет никакой психиатрии — только зависимости. Но мама с врачом решили проблему с помощью «параноидной шизофрении».
С одной стороны, есть люди с психическими расстройствами — биполярным, тревожным и т. д. Чтобы обрести спокойствие или улучшить настроение, они начинают злоупотреблять алкоголем. Так формируется коморбидное расстройство — психическое плюс наркологическое, но у нас его почти нигде не лечат. Со временем это может привести к деградации, и человек попадает в интернат, хотя изначально у него не было тяжелого состояния!
Требуется комплексная помощь, но у нас только в московском НИИ психиатрии есть отделение эмоциональных расстройств, осложненных разными видами зависимости.
И если человек с депрессией начнет пить и у него появятся связанные с этим дополнительные отклонения, то ему, вполне вероятно, поставят диагноз «шизофрения», хотя дело совсем в другом.
Просто никому не охота разбираться.
— Человек в депрессии злоупотребляет наркотиками. Какая помощь ему нужна в первую очередь?
— Наркологическая. Сначала детоксикация, потом реабилитация. Конечно, и саму депрессию нужно лечить, но вместо этого пациент зачастую попадает в обычную психиатрическую больницу уже в плохом состоянии. У нас очень много людей, которые выходят на ограниченную дееспособность. Изначально болезнь у них протекала в легкой форме или вообще не было никаких расстройств, потом только «органика» появилась от алкоголизма или наркомании. Но из-за отсутствия комплексной помощи они попали в интернат.
Но бывает и так, что человеку с алкоголизмом просто покупают психиатрический диагноз, чтобы от него избавиться.
С Наташей я познакомилась в ПНИ № 30 год назад. Это была грустная женщина, которая во всём винила саму себя: «Много пила, набрала кредитов». Мария Сиснева тогда сказала, что у Наташи биполярное расстройство. Слышать это было тяжело: две мои знакомые с таким же диагнозом «выравнивают» свои депрессии алкоголем и веществами, и представить их в ПНИ я просто не могла. Сейчас на время карантина мама забрала Наташу к себе, и та собирается восстанавливать ограниченную дееспособность из дома.
— У нее стандартная история: биполярка плюс алкоголизм, а поставлена шизофрения. Когда Наташа попала в интернат, я несколько раз подходила к заведующей отделением (слава богу, сейчас на ее место назначили другого, думающего врача) и говорила: «— Ну посмотрите, какие нейролептики? У вас человек лежит в глубокой депрессии, ей нужны антидепрессанты, она полгода с кровати не встает, апатия, слезы, полная потеря жизненных сил. — Нет, это такое проявление шизофрении! — Почему же тогда ваши нейролептики не помогают? Вы ей два препарата даете, а они обладают угнетающим действием».
— Легко ли человека с алкоголизмом отправить в ПНИ?
— Родственники иногда добиваются такого диагноза, потому что наркология у нас только добровольная, а психиатрическое лечение — не всегда. И если на почве зависимости человек становится неадекватным, отвезти его против воли в наркологическое отделение невозможно. Это незаконно.
Иногда, конечно, отчаявшиеся родственники идут на всё: в 2017 году актера Марьянова, не спрашивая его согласия, увезли в закрытую клинику, где он и умер. И шизофрению нередко ставят для того, чтобы человека взяли хоть куда-нибудь.
А по-хорошему, если у пациента «белая горячка», его — недобровольно! — должны везти в наркологию, потому что там знают, как действовать в такой ситуации.
Ко мне на группу ходит парень — окончил школу по коррекционной программе и мог бы жить дома и работать, если бы не попробовал в 30 лет алкоголь. Сейчас ему 40, и он в интернате.
У Олега С. изначально были проблемы с алкоголем, потом он начал принимать вместе с ним таблетки. Однажды это закончилось клинической смертью. В наркологию Олег с женой обращались один раз — его закодировали. Но это шарлатанский метод (хотя и очень широко представленный в клиниках), и мужчина ожидаемо сорвался, после чего супруга добилась его помещения в интернат.
У Олега нет никакого психиатрического заболевания. Сейчас, когда он не пьет, видно, что это рукастый, деловой, домовитый человек. И если бы в свое время Олег получил профессиональную наркологическую помощь, ему бы удалось сохранить семью и жилье.
Анну Б. мать отправила в интернат, потому что дочь спивалась. Она провела там 18 лет, первые десять из которых продолжала употреблять алкоголь (достать спиртное при желании можно даже в этих учреждениях). Потом отравилась водкой, после чего восемь лет не пила. Со временем Аня получила ограниченную дееспособность, вернулась домой и познакомилась с мужчиной. Они стали пить вместе, и директор забрал ее обратно в интернат, решив, что его пациентка в опасности, тем более что у нее периодически появлялись следы побоев. В ПНИ Аня начала проходить курс «12 шагов» в онлайн-группе.
— Сейчас ее опять отпустили домой. Программа анонимных алкоголиков Ане очень помогает, и непонятно, почему до этого девушке за всю жизнь ни разу не предложили ее пройти! У меня ребята из 22-го интерната ходили в группу АА на Стромынке, но они лишены дееспособности, и им был нужен сопровождающий из волонтеров, а когда тот поступил в университет, всё прекратилось. Системная наркологическая помощь и поддержка сообщества АА и АН в интернате практически недоступны. Люди не употребляют алкоголь просто потому, что у них нет к нему доступа. У кого есть — пьют.
— Вы сказали, что в ПНИ есть люди с купленным диагнозом…
— В интернате № (номер есть в редакции. — Прим. авт.) есть девушка с ВИЧ.
Она выпивала, и мама купила ей диагноз, потому что эмигрировала в другую страну и не хотела брать ее с собой, но боялась, что здесь дочь пропадет.
И вот девушка в интернате. Когда она ложится для обследований по ВИЧ, ей врачи прямым текстом говорят: «Что ты делаешь в ПНИ? Ты же психически здоровый человек». Сейчас она получила ограниченную дееспособность, и мы пытаемся устроить ее на сопровождаемое проживание. Иначе не очень понятно, куда ей идти.
— ПНИ — универсальный приемник для людей с любыми проблемами…
— Да-да. И алкоголики с наркоманами тоже там, бедные.
«Сдвиги происходят, только когда есть бабло и можно что-то попилить»
Считается, что каждый наркопотребитель сам всё знает о реабилитации и может легко найти для себя центр — настолько их много. Но на самом деле, если в семье с небольшим доходом у кого-то нарко- или алкозависимость, то, как и десять лет назад, людям по-прежнему непонятно, куда идти.
К примеру, по запросу «лечение наркомания Москва» вы получите десять вариантов кодирования на дому. А введя в поисковую строку «реабилитация наркомания Москва бесплатно», вы, действительно, увидите ссылки на бесплатные центры, но, скорее всего, это будут закамуфлированные частные «трудовые дома», где пациент живет за работу и еду. Иначе на какие средства существуют такие заведения?
Но как выстроена система? Почему Алексей после выписки из психбольницы всегда ехал домой, а единственным вариантом стал интернат?
— Никакой системы не существует, — констатирует специалист по реабилитации Александр Савицкий, много лет работающий с зависимыми. — Есть объединенные православные центры, частные сетки от двух до нескольких десятков учреждений и около двадцати государственных в городах-миллионниках. А системы нет, потому что она никому не нужна.
Нам с вами кажется, что наркозависимость — забота медиков. Но шесть-семь лет назад эту зону ответственности поделили Минздрав и ФСКН. В результате врачам поручили заниматься детоксикацией и прочими капельницами, а Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков в 2014 году по необъяснимой причине получила щедрый кусок от президента: реабилитацию зависимых, строительство и содержание ребцентров. Логики в таком решении не было, зато директор структуры Виктор Иванов сразу попросил на эти цели 10 млрд рублей, но получить их не успел: ФСКН закрыли, а все функции перешли к МВД. То есть реабилитация наркозависимых сейчас находится в ведении полиции, а значит, фактически этой проблемой не занимается никто.
В результате у нас любой человек может снять дом, назвать его «ребцентр» — и получать деньги. Таких «организаций» по России тысячи: где-то, действительно, лечат — но где-то и убивают, и в этом случае Минздрав и МВД кивают друг на друга.
Да, у ФСКН было свое видение ситуации и собственные интересы, но тогда за эту сферу хотя бы кто-то отвечал: принимались законопроекты, велась реальная работа по отдельным направлениям. Однако после упразднения структуры ее функции так никто и не перенял.
— А почему Минздрав не занимается этой проблемой?
— А зачем им возиться с частными реабилитационными центрами, следить за тем, как они работают, развивать? Минздраву бы со своими разобраться — а тут несколько тысяч махновцев! Во-первых, у них нет ресурсов на это, а во-вторых, у нас реабилитация разделена на две составляющие. Минздрав отвечает только за «медицинскую»: медикаментозное лечение и детоксы. Чтобы заниматься психосоциальной реабилитацией, нужно создавать отдельную структуру, отслеживать, где есть серьезные нарушения… У Минздрава нет ни власти, ни сил, ни ресурсов, ни людей.
— Были планы открыть детско-подростковые и семейные центры…
— В Ставрополье у Николая Новопашина есть центр для женщин с детьми. Но кроме него, я не знаю никого, кто брал бы таких пациентов.
На всю страну у нас три более или менее неплохих детских центра. Остальные — либо подпольные организации, либо обычные учреждения, где прячут и «шифруют» несовершеннолетних пациентов.
Разумеется, родители будут всё скрывать: ребенка могут выгнать из школы — потом никуда не устроишься. Государственная наркологическая служба по-прежнему не в почете, потому что это клеймо на всю семью.
— Заработал ли ГОСТ на реабилитацию наркозависимых?
— Про него все давным-давно забыли.
— А единый реестр сертифицированных ребцентров создали?
— Есть в отдельных регионах, еще со времен ФСКН. Опять же: да, они преследовали свои цели, но система всё равно развивалась.
— Какой-то абсурд с этим разделением…
— Да, цирк. Кровавый цирк… В такой ситуации возможны и оптимистичные, и самые страшные сценарии — от бескорыстного служения до неуемной алчности и издевательства над людьми, физического и морального. Всё просто: определенные сдвиги происходят там, где есть бабло и можно что-то попилить. А если взять оттуда нечего, то и работа ведется формально.
«Сейчас нужны специалисты по двойным диагнозам»
Тем не менее государственная наркология жива и предлагает свои услуги. В недавно вышедшем аналитическом обзоре Минздрава сообщается, что в России на 400 тыс. зарегистрированных пациентов работает 125 реабилитационных отделений на 2740 коек. При этом «стационарная реабилитация не проводится в Республиках Крым, Ингушетия, в Чеченской Республике, в Ненецком и Чукотском АО, в Костромской и Псковской областях, в г. Севастополь». К слову, в Ингушетии наркологическое направление попросту отсутствует. Зато с 2014 года число кабинетов медосвидетельствования в стране увеличилось с 590 до 723.
Специалистов не хватает, и их становится всё меньше. Один психиатр-нарколог в среднем занимает 1,6 ставки, 70% его рабочего времени на амбулаторном приеме уходит на профилактические осмотры. Психиатров в стране в тридцать с лишним раз больше, чем психотерапевтов. От слова «сокращено» в этом обзоре рябит в глазах.
Впрочем, наркологи уверяют, что обращаемость к ним снижается, как и число опийных зависимых. Зато в других категориях показатели пугающе растут. По данным телеграм-канала DrugStat, в Москве за неделю совершается 100 тыс. интернет-покупок наркотиков, из них на героин приходится меньше тысячи, а лидируют в этом «рейтинге» мефедрон и альфа-ПВП. К новым веществам наша медицина оказалась совершенно не готова (впрочем, ее достижения в работе с героиновыми зависимыми тоже весьма сомнительны). Возникла парадоксальная, абсурдная ситуация: при таком количестве людей, употребляющих наркотики, государственные койки часто пустуют.
— Сейчас нужны специалисты по двойным диагнозам (ДД), — говорит Александр Савицкий. — У нас в стране их немного, поэтому появились частные так называемые дэдэшные. Раньше в реабилитации наркоманов применялся старинный подход: никаких лекарств, чистота. А сейчас некоторые пациенты на протяжении всего курса вынуждены принимать медикаменты, потому что по-другому никак.
— Какие группы людей в основном попадают на лечение?
— В коммерческом секторе это по большей части употребляющая амфетамин и мефедрон молодежь, которая в начале лечения нуждается в психиатрической поддержке. Либо алкоголики, но их доля невелика.
Основная масса — это соли, спайсы и мефедрон. Когда приезжает человек на опиатах, все радуются, хороводы водят: хотя бы понятно, что с ним делать!
— То есть частные ребцентры заполнены пациентами, которым нужны психиатры? А они там есть?
— В некоторых — да. Я сейчас работаю в клинике с несколькими центрами, и в каждом есть психиатр-нарколог, а в отделении ДД — и другой медперсонал. Несколько лет назад уже все поняли: в таких случаях без медикаментозной поддержки на первом этапе не обойтись. Либо должен быть психиатр в самом ребцентре (но это может себе позволить не каждое учреждение), либо — что чуть хуже — нанимают приходящего специалиста, который делает осмотр раз в неделю. В противном случае «восстановительный» процесс превращается в ад: когда пациент в психозе, ему объясняют, что у него сопротивление лечению, — и начинают избивать, обливать водой и применять прочие пытки.
— То есть во многих ребцентрах есть психиатры? Это хорошая новость…
— Те, кто не ставит цель хапнуть здесь и сейчас, наворовать и убежать, а выстраивает работу на перспективу, понимают, что от этого зависит приток новых пациентов в будущем. Люди «по сарафану» узна́ют, что здесь эффективная реабилитация и гуманный подход, — и придут.
Если человек сам нацелен на лечение, у него, как правило, не возникает сложностей с тем, чтобы попасть в стационар. Но проблема как раз в мотивации. Раньше сторчаться можно было за несколько лет, и ты деградировал постепенно. С современными наркотиками это происходит в разы быстрее. У людей нет мотивации, потому что они «проскакивают» все деградационные пункты и сразу из неупотребляющего человека превращаются в психиатрического больного.
— Поможет ли система «сарафана», основанная на репутационных оценках, отрегулировать рынок ребцентров? Чтобы заведения, в которых обливают ледяной водой и избивают, закрылись, а те, где оказывают эффективную психиатрическую помощь, остались?
— Сложилась на первый взгляд абсурдная ситуация, которая, однако, обусловлена внутренней рыночной логикой, — когда быть хорошим невыгодно. Представим, что к тебе обращаются родственники зависимого, и ты им объясняешь: «Есть методика правильной мотивации. Давайте устроим семейную сессию, всё подготовим и добьемся от человека согласия психотерапевтическим путем». Родственники отвечают: окей.
Затем они звонят в другой центр, а там им говорят: «Через пять минут будем у вас и заберем». То есть кто-то готов приехать прямо сейчас и избавить родителей от мук. В такой ситуации их выбор очевиден.
В медиа, соцсетях много говорят о правах наркоманов, зависимых, алкоголиков и т. д., обделяя вниманием родственников таких людей. А меж тем они от безысходности не понимают, как поступить, когда их близкие в состоянии психоза выходят в окно или пытаются выколоть себе глаз. Что им делать?
Эпилог
— Я думал, хуже дурдома ничего быть не может, — говорит Алексей. — Но интернат — это еще страшнее. Не из-за условий — просто если тебя не ждут дома, то всё, конец. Ты никто, недееспособен. Не человек. Сейчас еще время гуманное — а то расстреляли бы. «Пусть подышит, но в закрытом месте». И я хочу сказать врачам: не надо нас в интернат! Если человек к вам попал, нужно с ним работать, помогать ему как-то устроиться. А у нас прокапают — и под зад коленом, отправляйся обратно, откуда пришел… Это не работает.