Вонючий мир: почему люди боялись зловония, как использовали запахи для террора и зачем сражаются с ними сегодня

Мы из кожи вон лезем, чтобы благоухать или не пахнуть совсем — но тело всё равно источает зловоние. Ученые и парфюмеры научились устранять или скрывать некоторые запахи, однако справиться со всеми пока не смогли. Организм хитрит и вводит нас в заблуждение: мы пахнем, но не замечаем этого, а обонятельный спектр трансформируется в зависимости от социального положения и культуры — такая невосприимчивость к телесному или окружающему запаху называется «обонятельной усталостью».

Как зловоние воспринимают в примитивных культурах

Малоприятные запахи сопровождают переход от небытия к жизни, проявляются в процессе созревания и выходят наружу в момент смерти. Запахи особенно заметны в «пограничных» состояниях тела и социума, это и определило их роль в ритуальных практиках, считают исследователи примитивных сообществ. Быть «нечистым» и пахнуть — значит пребывать в статусе маргинала, а в некоторых случаях вовсе быть мертвым.

Кроме того, вонь вызывает трепет перед тем, чего нельзя увидеть: неуловимость запаха сделала его знаком неведомой угрозы. “The unclear is the unclean”, — гласит правило, сформулированное антропологом Виктором Тернером.

Человек западной культуры воспринимает неприятный запах однозначно: всякая вонь — угроза порядку, которая должна быть уничтожена. Для народности Восточной Индонезии були всё не так очевидно: они считают неприятные запахи одновременно основой общества и главной угрозой социальному порядку.

Були всегда вели кочевой образ жизни. По легенде, впервые им пришлось отправиться в путь из-за невыносимого запаха гниющих тел прародителей-гигантов Папудоу и Ватовато. Племена перемещались с места на место, и каждый раз, будто проклятие, их гнал невыносимый трупный запах. А потом пришли колонизаторы, протестанты из Миссионерского общества Утрехта. Насаждение христианства положило конец традиции кочевания, но неприятные запахи по сей день управляют жизнью племени.

Отличный тому пример — похороны. Умершего були хоронят в большой спешке, поскольку верят, что разносящийся от тела запах опасен и привлекает ведьм. Традиция погребения в христианстве ставит племя под удар, назначая захоронение в лучшем случае на следующий день после смерти. Сообщество були нашло выход: используя слабость ведьм к запаху, они уносят прочь прах ранее почивших и заманивают врагов дальше от поселения.

Страх запаха разложения объединяет многие примитивные сообщества. Некоторые народности Индонезии и Меланезии держат труп в запечатанном помещении или резервуаре очень долго — до тех пор, пока он не разложится до скелета. Считается, что человек покидает мир в момент, когда плоть слезает с костей, только после этого останки можно захоронить.

Устоявшийся порядок действий, скорее всего, подразумевает и практическую пользу, предотвращая заражение трупными инфекциями.

Племя Olo Ngaju с территории Южного Борнео считает трупную вонь выходящим из тела злом и всеми силами закрывают ему путь наружу — ради блага всех живущих. Алфуры с Молуккских островов и Центрального Сулавеси верят в существовании «трупного бога» Ламоа, который не переносит запаха разложения, и до белизны очищают кости умерших во избежание его божественного гнева.

Почему вонь вызывает ужас

Атмосфере сакрального ужаса вокруг трупов и присущего им запаха антропологи находят объяснения. Неясный во многих отношениях запах в большинстве случаев расценивался людьми как прямая угроза. Это логично, ведь неизвестное пугает.

Зловоние мгновенно вызывает у нас сильную эмоциональную реакцию — отвращение. В этот момент активность проявляется в передней островковой доле мозга.

Запахи мы улавливаем через «реснички» в носовых пазухах, расположенные на концах обонятельных нейронов. Они отправляют сигналы в лимбическую систему головного мозга, которая не только участвует в регуляции обонятельных процессов, но также отвечает за эмоции и память. На этом этапе работать начинает вегетативная нервная система (ВНС), благодаря которой в мозге затормаживаются процессы логического мышления, и эмоции оказываются сильнее рационального. После интенсивной стимуляции обонятельного аппарата чем-нибудь пахучим в человеке рождается твердая вера в нечто такое, что в ином случае показалось бы абсурдом.

Резко пахнущие растения или смеси повсеместно используются, чтобы установить связь с потусторонними силами: богами, духами или умершими родственниками. Приятные ароматы издавна считались атрибутом божественных существ, а дурные запахи типа серной вони — признаком нечистых созданий. Во время жертвоприношений масла и благовония заглушали вонь горелого мяса и жира, а главное — распространяли свой аромат и устанавливали связь смертных с небесным миром.

Заполняющее всё доступное пространство благоухание ладана, мирры, мяты или имбиря создает в людях ощущение общности. Противостоять ему невозможно.

Физическое и психологическое состояния присутствовавших синхронизируется в обход рационального мышления. Самое то, чтобы перестать думать, вылупиться на что-нибудь и самозабвенно радоваться или бояться.

Почему Европа не любила мыться и как это изменилось

Население Европы в период с XV по XVII века страшно боялось зловония. Люди верили, что дурной запах угрожает жизни. Но самое интересное — это представления о телесной гигиене. Купанию в воде люди эпохи Просвещения предпочитали сухие обтирания. Водных процедур боялись пуще огня, поскольку верили в проницаемость человеческого тела.

Интенсивное воздействие на кожу — скажем, летняя жара или сильный напор горячей воды — якобы открывало поры, через которые в организм попадала зараза.

Практика мытья была практически уничтожена: дома мылись редко и решительно игнорировали общественные бани. От умываний не отказались совсем, однако относились к ним с большой осторожностью.

Протирать предпочитали открытые участки тела — да и то исключительно в особых случаях. Возможные риски компенсировали, покрыв все уязвимые места плотной тканью одежды.

Что до инфекций, поводов для беспокойства у европейца того времени хватало. На территории Европы каждый год буйствовали эпидемии. Эффективно бороться с ними научились не сразу, а до тех пор справлялись по мере сил — например, с XVI века бани и парильни в городах систематически закрывались во время нашествий чумы. Инициаторы запрета были совершенно уверены, что таким образом препятствуют распространению инфекции. Французский хирург Амбруаз Паре наставлял:

«Плоть и состояние тела размягчаются, поры открываются, и когда из них выходишь, то чумные испарения могут мгновенно проникнуть в тело и стать причиной внезапной смерти, что уже и происходило много раз».

От «влажной» гигиены предостерегала и теория гуморов, обладавшая почти беспрекословной репутацией в научных кругах. Вот что она утверждала. Здоровье человека зависит от сочетания в теле четырех жидкостей: крови, флегмы, желтой и черной желчи. Исповедовавшие ее натурфилософы предполагали, что полезные гуморы вместе с водой выходят из тела, оставляя в нем зияющие пустоты. Нарушение гармонии веществ вело к слабоумию, упадку сил и сырой могиле. Потому сухие протирания, духи и курящиеся благовония — что угодно было предпочтительнее воды.

К тому же приятные ароматы парфюма, как считалось, не столько скрывали запах, сколько очищали и преобразовывали тело и воздух вокруг. «Воняющие козлом подмышки» специалисты рекомендовали протирать пучком роз, но мыть не советовали.

Как запах стал социальным явлением

В XVII веке запахи уже делят на благопристойные и маргинальные. Уксус и чеснок с головой выдают низкое происхождение. Аромат мирры и цветов маркирует буржуа или знать. В 1709 году увлеченные идеей классовости французские парфюмеры создавали «королевские духи» для аристократии, «буржуазные» — для среднего класса, а для бедняков духи делать отказывались — считали, что им будет достаточно средств дезинфекции. Зато двор короля Франции Людовика XV с 1715 по 1774 год был известен как La Cour Parfumée — благоухающий двор.

Исследователи телесных ароматов в XVIII веке еще пытались связать дурной запах с чем угодно, в том числе — но не только — с нищетой. Они искали зависимость зловония от климата, питания, профессий и темперамента. Объектами их изысканий становились пьяницы, больные гангреной, конюхи и другие пахучие элементы социума.

Медицина всё еще стенала под гнетом теории гуморов. Нормой было думать, что пролетариат испускает животный смрад — считалось, что баланс гуморов в рабочих телах смещается к животноподобному.

Из примитивных изысканий в области невербальных коммуникаций выделилась отдельная наука, изучающая роль запахов в человеческом общении — ольфакция. Когда речь заходит об ольфакторных особенностях, культуре или насилии, подразумевается не просто восприятие окружающего запаха, а интерпретация внешней среды за счет запахов. Ольфакция рассматривает процессы, происходящие на подсознательном уровне, связанные с работой центральной нервной системы и формирующие персональность через обонятельные сигналы.

Благоухающий двор Людовика XV существовал будто в отдельной вселенной, пока городское население беззастенчиво сливало бытовые отходы прямо на улицу, из-за чего в воздухе стоял удушающий смрад.

Прохожим приходилось носить с собой букеты цветов — не запаха ради, а просто чтобы не задохнуться.

Человеческая ольфакторная индивидуальность подавлялась окружающей вонью. Французский историк Ален Корбен отмечает, что возможность исследовать классовую природу запаха представилась ученым уже после Великой французской революции, когда воздух стал чище. При этом уже во второй половине XVIII века в домах появляются ватерклозеты.

Историки предполагают, что к тому моменту население возненавидело вонь и окончательно потеряло к ней всякую толерантность. Дома проветривались, кладбища сместились к городским границам, а благодаря системам канализации улицы наконец стали чище. В воздухе запахло чем-то, кроме испражнений.

«Исчезновение навязчивого запаха позволило индивидууму отличаться от гнилых масс, воняющих, как смерть, как грех, и оправдывающих выработанное к ним отношение»,

— пишет Корбен. Внимание обращается на человека и на условия его жизни, которые вместе составляют «целостность большого города».

Как запах стал частью идеологии

Интерес академических кругов к зловонию подогревался буржуазией, которая выстраивала модель отношений с запахом в качестве одного из ключевых критериев. Буржуа стремились увеличить классовую дистанцию между собой и рабочими, потому подчеркивали зловонность последних.

Конструируя идеологический образ пролетариев через грязь и вонь, замечает Корбен, класс буржуазии всего лишь проецировал собственный страх: неприятие изъянов физиологии и несогласие с тем фактом, что буржуа — такие же люди, как те, кого они презирали.

Деодоризация шла рука об руку с ольфакторным террором.

На фоне растущей нетолерантности к запаху экскрементов крупные прорывы вони в цивилизованный мир становятся событием. В Лондоне массовое внедрение ватерклозетов при отсутствии вменяемой централизованной канализации вылилось в то, что история запомнила как «Великое зловоние».

Жарким летом 1858 года Темза, куда уже больше 40 лет попадали отходы из сточных ям, начала невыносимо смердеть. Произведенный эффект потрясает: государственные чиновники в смятении бежали прочь, парламент сложил полномочия.

Как появилось «дезодорированное общество»

Западная культура окончательно встала на путь к современному «дезодорированному обществу». В европейских городах прокладываются прочные водопроводы из металла и централизованная канализация, в дома подключается водоснабжение. Счастливые люди привыкают чаще стирать одежду и регулярно мыться. Тем временем ароматизирующие средства в странах Европы и в Америке становятся доступны широким слоям населения.

Ко второй половине XIX века, отмечает историк Суэллен Хой, растущий средний класс в Америке усваивает формулу «чистый — значит цивилизованный».

И хотя американские города, в отличие от европейских, на тот момент еще не обладали системой водоснабжения, в приличных домах уже стоял умывальник с кувшином и тазом для использованной воды.

На одержимость американцев чистотой значительно повиляла пуританская идеология, которая грязное тело считала отражением столь же грязной души. На соблюдении личной гигиены настаивали и производители сопутствующих товаров. Их агрессивные рекламные кампании скорее создавали спрос, чем отвечали ему, но эффективно пропагандировали маргинальный статус вонючего тела.

Ближе ко второй половине XX века ольфакторная революция наконец завершилась: к этому моменту население Европы и Америки вовсю пользуется дезодорантами. Первый коммерческий дезодорант в 1888 году изобрела американка Эдна Мёрфи. В качестве активного ингредиента он содержал смесь цинка, назывался “Mum” (в переводе — «молчать»), а продавался в виде крема, который необходимо было наносить на кожу кончиками пальцев.

Зловония в воздухе будто бы становится меньше. Вонь пота и резкий душок фекалий практически исчезают — вот только количество запахов увеличивается в разы.

Ольфакторный ландшафт города наполняют запахи индустриальной эпохи: заводы, машины, а вместе с ними и вездесущая ароматизация тела и воздуха.

Ольфакторный террор в СССР

Запах как репрессивное орудие испытан временем и применялся не только французской буржуазией. Слабость человеческого обоняния позволяет унижать расовые, социальные и этнические группы. Незавидная судьба быть деклассированными по ольфакторному принципу постигла русскую интеллигенцию в первые десятилетия советской власти.

Уничтожение буржуазного образа жизни — цель, которую поставили перед собой большевики, — предполагала не только устранение институтов, людей и идеологии, но также и присущего им запаха.

Дореволюционная Россия позаимствовала свои представления о запаховой культуре у Европы. Оппозиция «чистое — грязное» идеально легла на жизненный уклад дворянства: приятный запах равнялся приличному обществу, вился за состоятельными и образованными людьми. Ванные и туалеты — почти повсеместное явление, к 1905 году 63 % самых дрянных квартир Санкт-Петербурга оснащены ватерклозетами.

Благоухающей интеллигенции противостоял «немытый рабочий класс» и запах фабричного производства. Октябрьская революция и гражданская война трансформировали социальный ольфакторный ландшафт. Советская власть перевернула запаховую иерархию с ног на голову, вытеснила интеллигенцию на позиции маргиналов, а рабочую периферию поместила в положение привилегированных членов общества. Однако если интеллигенция быстро потеряла свой запах (бедность, переезды и стресс внесли свои коррективы в быт), то поведение и запах новой пролетарской элиты еще некоторое время оставались прежними.

Запах становится репрессивным, когда сопровождает насильственный акт в любой его форме — физической, культурной или социальной, утверждает культуролог Екатерина Жирицкая. Уехав в эмиграцию или оказавшись в трудных условиях советского полувоенного быта, бывшая интеллигенция вынужденно оставила позади свои традиции и привычки. Их личную собственность отчуждали в пользу людей, которые, как подсказывало дворянское обоняние, фактически всё еще были маргиналами.

Окружающий мир наполнился стойким запахом карболки, керосина, крови и фекалий.

Запах парфюма привлекал внимание к дворянскому прошлому и вызывал ненависть. Производящие духи фабрики власть закрыла «за ненадобностью». Очень скоро, однако, выяснилось неприятное: поднятые в социальной иерархии пролетарии подражали униженному классу и находили их образ жизни привлекательным. Другого примера хорошей жизни они просто не знали.

Стала понятна необходимость переизобрести запаховые ориентиры, сделав их частью новой идеологии. Советская власть быстро нашла выход: позаимствовала представления у втоптанной в грязь элиты, которую одновременно с тем уничтожала пропагандой и ассоциировала с маргинальными ароматами.

К бывшим дворянам обращались исключительно как к «гнили», «грязи» и «отбросам».

Ольфакторный ландшафт постреволюционного общества строился большевиками на руинах интеллигентской эстетики.

Чего нюхнула интеллигенция в Советской России

Но интеллигенты еще не забыли довоенный запах, помнили о старой жизни. Ученые обнаружили, что пробужденные запахами воспоминания рождают в людях особо сильные переживания — можно представить, какие муки испытывали бывшие дворяне, когда жизнь напоминала им о былом статусе и страданиях, которые сопровождали его потерю.

Реконструируя дореволюционный обонятельный ландшафт интеллигенции, Жирицкая выделяет целый каскад составляющих его пространств и элементов. Среди них — поделенное на «мужское», «женское» и «детское» пространство дома, дорогие материалы фурнитуры, обязательные цветы, традиции и праздники. Всего этого не стало после смены власти.

Эмоциональные переживания, кажется, мучили интеллигентов сильнее голода. Приученные к благопристойности люди стыдились своего положения. В статье «Петербург в блокаде» Виктор Шкловский вспоминает, что в результате разрухи и нехватки ресурсов город лишился уборных:

«Зимой замерзли все уборные. Это было что-то похуже голода. Мы все, почти весь Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз, вниз и вверх носили мы ведра каждый день. Как трудно жить без уборной. Мой друг, один профессор, с горем говорил мне на улице, по которой мы шли вместе леденея… „ты знаешь, я завидую собакам, им, по крайней мере, не стыдно“. Город занавозился по дворам, по подворотням, чуть ли не по крышам».

Русская интеллигенция в эммиграции и в СССР нищенствовала. Ароматы прежней жизни — еды, цветов, мебели, — более им недоступной, заставляли вспоминать прошлое. Рабочие заселили старые квартиры, вытеснив прежних хозяев в каморки. Интеллигентские апартаменты превратились в коммуналки, где всякое деление растворилось в общей духоте. Традиции и праздники власть упразднила либо сделала недоступными. Маргинальные ароматы производства, пота и дешевого табака пристали, как паразиты, к телам бывших дворян.

Чем пах советский человек

Присущие исключительно рабочему человеку запахи легитимируются. Главным образом это касается вони пота и фабрики: если пот выступает на рабочем теле, а труд на благо страны облагораживает — стесняться нечего. Вместе с тем советскому человеку не пристало ходить в грязи, а значит, необходимо регулярно мыться — безустанно твердила пропаганда.

Наиболее популярным средством личной гигиены в период запрета духов было мыло с вводящими в ступор названиями «Беломорский канал», «Танк», «Колхозная победа».

К 1930-м в обиход возвращаются духи и быстро становятся полноценной частью быта. Из буржуазного небытия они приходят уже «советскими». Парфюмерный эксперт Галина Анни описывает запах «Красной Москвы» как «тяжело-цветочный» — в составе жасмин, роза и пряности. Выпущенные к 10-летию Октябрьской революции духи «Красный мак» пахли — нет, не маком — розой, амброй и мускусом.

Помимо названий, отмеченных идеологическими коннотациями, советские духи отличает независимость от буржуазной заграницы. Парфюм производился рабочими и для рабочих — в прямом смысле. Номенклатурная элита предпочитала закрывать глаза на буржуазное происхождение товара и позволяла себе французские духи.

Почему XXI век адово пахнет

В дезодорированном обществе XXI века жизнь должна пахнуть особенно хорошо. Увы, очень многие готовы с этим поспорить. В современном мире количество неприятных и потенциально опасных запахов как никогда высоко — борьба с фекалиями и пóтом вышла человечеству боком.

Новый источник зловредных эманаций мы создали сами — это многочисленные бытовые средства по уходу за домом и телом.

Исследователи предполагают, что выросшее за последнее десятилетие количество жалоб на астматические припадки, головную боль и приступы аллергии — возможное следствие массового потребления ароматических продуктов.

До 95 % использующихся в парфюмерии веществ — синтетические соединения, получаемые в результате переработки нефти и каменноугольной смолы. В их состав входят летучие органических соединения. Многие из них могут быть причиной онкологических заболеваний, врожденных дефектов, аллергических реакций и расстройств ЦНС.

Последствия жизни в перенасыщенной ароматами среде — включая также мигрени, упадок сил, слезливость, перенапряжение, депрессию и кожный зуд — принято объединять в термине multiple chemical sensitivities (MCS).

Накал дискуссии вокруг ароматизирующих средств живо напоминает спор о курении в публичных местах, существующий уже на уровне идеологии. Общественные организации проталкивают запретительные инициативы и обвиняют производителей дезодорирующих товаров во лжи и жестокости. Состав ароматизирующих продуктов защищен коммерческой тайной и не раскрывается покупателю. При этом ярлыки “unscented”, “fragrance-free” и “hypo-allergenic” не обязывают компанию нести ответственность — даже в том случае, если покупатель каким-то образом пострадал.

Как мир борется со smell harassment

Когда зашкаливающее количество искусственных ароматов стало проблемой, начался и новый виток борьбы с запахами. В канадском Галифаксе проводится политика “no scents makes good sense”. Парфюм уже более 20 лет запрещен в школах, библиотеках, судах, автобусах и больницах. Похожие правила введены в штате Калифорния. В городе Санта-Круз не приветствуется благоухание на публичных собраниях, а в ресторанах округа Марин посетители могут выбрать для себя «непахнущий» зал.

На новый уровень политика противодействия smell harassment вышла в корпоративной культуре Японии.

Согласно проведенному в мае 2017 года исследованию, 63 % респондентов считают неприятные телесные запахи самой раздражающей вещью в их повседневной жизни.

Обеспокоенные комфортом своих работников и клиентов, компании вводят новые правила и учреждают курсы для желающих справиться со зловонием. Их основная аудитория — офисные работники среднего возраста, стареющие и страдающие вредными привычками. За дурной запах их критикуют не только клиенты, но и коллеги: исследования показывают, что неприятный запах может влиять на работоспособность в коллективе.

Отныне на рабочих местах запрещено появляться чрезмерно надушенным. Не разрешается также курить в перерывах между работой.

Рынок вспомогательной продукции тем временем получает свою выгоду и лопатой гребет капитал. На выбор японцам предлагаются не только новые дезодоранты, но также дезодорирующая одежда, нижнее белье и гаджеты, измеряющие или устраняющие вонь.

Жесткую антизапаховую политику многие осуждают и находят по меньшей мере необоснованной. Доктор Цунеаки Гоми возглавляет клинику, где японцам помогают избавиться от чрезмерной потливости и дурного запаха. По его словам, около 70 % тех, кто обращается за лечением, не страдают от этих недугов. В начале своей карьеры Гоми изучал обонятельный референтный синдром — психическое расстройство, страдающий от которого пациент уверен, что испускает неприятный запах.

Психолог Памела Долтон из Monell Chemical Senses Center в Филадельфии уверена, что людям достаточно сказать о негативном эффекте пахучего вещества, чтобы они вдруг почувствовали недомогание. Возникающая в результате тревога влияет на артериальное давление, вызывает учащенное дыхание и провоцирует стресс.

Как бы там ни было, индустрия ароматических продуктов в любой ситуации получит свою выгоду. Для тех, кто не любит пахнуть духами, придумали полностью натуральный парфюм, который не пахнет вообще ничем.

Как нельзя кстати на фоне общественного протеста, развернувшегося против парфюмерного ада.

Похоже, дезодорированное общество, задуманное благоухающим, понемногу склоняется к отсутствию всякого запаха. Как говорится, no scents makes good sense.