«Важно сохранить баланс между научным и хаотическим»: интервью с новосибирским исследователем самиздата Антоном Метельковым

Пару лет назад я оказалась в новосибирской «Студии 312». Я играла концерт, пела свои песни, вокруг нас стояли картины, прислоненные к стенам, а на полках и столах лежали груды рукописей, старых фотографий и прочие архивные ценности. Все это происходило как будто в точке смешения и смещения времен. Об этом куске янтаря, в который впечатана история Новосибирска, мне захотелось узнать больше.

— Мы сейчас находимся в «Студии 312». Вокруг нас шкафы и столы с архивными самиздатовскими изданиями. Представишь читателям это место?

— «Студия 312» появилась в 2017 году. Изначально она называлась по номеру кабинета, который нам здесь отдали, но у меня был хитрый план. Помещение нам выделили временное, потому что там планировался ремонт и обустройство нового читального зала. И я подумал: вот заберут у нас эту комнату, а название останется — как как воспоминание о месте, которого нет, о своего рода золотом веке. Так, в общем, и получилось.

В 2015 году я устроился работать в ГПНТБ и сразу же взялся за организацию фестиваля «Книжная Сибирь» — самого первого, который прошел у нас в библиотеке. Я пригласил поучаствовать в нем Леру Ветошкину, которая несколько лет делала передвижной фестиваль «Сам издам!». Но у Леры в большинстве своем современные зины (сейчас ее коллекция также находится у нас), поэтому я решил сделать для ее экспозиции историческое расширение: попросил у Валентины, вдовы Олега Волова, часть его архива. С этого, собственно, и начался наш архив. В 2017-2018 годах мы сделали еще несколько выставок на основе архива Олега, тогда основная его часть к нам и попала. Когда я начал работать в библиотеке, я сразу поступил в аспирантуру и стал писать диссертацию о литературно-художественных журналах Сибири.

Но параллельно я все больше и больше погружался в историю неофициальной культуры, поэтому часть исследования была посвящена альтернативному книгоизданию, а потом я плотно переключился именно на самиздат.

В 2021 году у меня был грант Гете-Института «Сибирский след в истории самиздата», по которому я довольно долго проработал в московских и питерских архивах (планировалась поездка в Бремен, но она из-за пандемии сорвалась). В итоге в 2022 году мы организовали сектор самиздата и нетрадиционной печати при лаборатории книговедения, который с тех пор значительно вырос и укрепился. В том же 2022-м мы с друзьями провели очень классный фестиваль самиздата «Корешки» на нескольких площадках, где объединили историю и современность. В нашем собрании есть работы разных лет, основной массив начинается где-то с 1960-х: переписка поэта Анатолия Маковского, самиздат из архива Абрама Фета. Но есть, например, большая графическая работа иркутского художника Бориса Лебединского начала 1920-х (из архива Евгения Шурыгина), есть книги XIX века (из архива того же Шурыгина, Риммы Немировской и др.).

— Речь идет только о литературном самиздате?

— Классический самиздат второй половины 1950-х — начала 1960-х был преимущественно литературным, в основном поэтическим (самое яркое его проявление — это, конечно, журнал Александра Гинзбурга «Синтаксис»). Затем он стал все более политизироваться, после суда над Бродским появился отдельный жанр судебной хроники. У нас в фондах есть и самиздатские записи Фриды Вигдоровой, и уникальный сборник «Процесс четырех», подготовленный Павлом Литвиновым и более известный в тамиздатской версии. Постепенно тематика таких публикаций стала расширяться и делаться более узконаправленной и нишевой. Появился религиозный самиздат (Наталья Севрюгина из Казани подарила нам большой массив православных рукописных и машинописных книг советского времени), эзотерический, националистический, музыкальный, связанный с теми или иными субкультурами и т.д.

— Давай поговорим о самиздате в Новосибирске и Академгородке. Есть ли у новосибирского самиздата какие-то характерные особенности?

— Начнем с того, что есть большая разница между Новосибирском и Академгородком. Городок — очень герметичное образование, их литературная тусовка почти не пересекалась с городской. С музыкой была иная ситуация — всякие панки ездили в Городок, Янка в частности. Я-то, естественно, в литературу пришел через музыку, услышав Башлачева, Янку и так далее. И потом оказалось, что масса всего интересного есть в неофициальной литературной культуре. Это по-разному называется: «вторая культура» (в Ленинграде), неофициальная культура, неподцензурная поэзия и пр. Если мы говорим о самиздате, то есть две трактовки этого термина. Самиздат в узком смысле — это от XX съезда КПСС, где развенчали культ личности Сталина, и до перестройки, когда Гумилева напечатали в «Огоньке» и началась «возвращенная литература». А есть более общее понятие: это и Грибоедов и другие в XIX веке, распространявшиеся в рукописях, и более раннее, и тот самиздат, что есть сейчас.

Но так как слово «самиздат» стало международным, то у зарубежных исследователей оно трактуется в узком плане.

И это важно. Корректнее говорить — альтернативное книгоиздание, а самиздатом называть этот тридцатилетний период. В Новосибирске, если сравнивать с Москвой и Питером, традиции именно авторского самиздата были не так сильны. В Москве и Питере они тоже отличались. Москва более стихийная. Странным образом журналы возникали после встреч молодых поэтов у памятника Маяковскому (журнал «Феникс» — 1961, 1966), при литературном объединении СМОГ (журнал «Сфинксы» 1965 г.) и так далее.

В Питере все было более структурировано. Много лет существовала, например, премия Андрея Белого, учрежденная в 1978 году редакцией ленинградского самиздатского литературного журнала «Часы». Интересно, что когда самиздат начался в конце пятидесятых — начале шестидесятых, он в основном был поэтическим. Поэзия наиболее чутко реагирует на изменение реальности, но также ее проще тиражировать. Уже чуть позже он стал политизироваться, стала проза выходить, но это общая история самиздата. Для Новосибирска важно то, что все время были каналы связи между ним и Москвой. В первую очередь, если говорить о литературе, это Анатолий Маковский, внучатый племянник художников-передвижников Маковских. У Евгения Павловича Иорданского хранится архив Маковского в Сокуре — это такая деревенька, сорок минут на восток от города ехать… (подробнее об архиве Маковского тут).

Маковский из Москвы в 1965 году сюда переехал, где он входил в круг Евгения Сабурова. К этому кругу имел отношение Иоффе, Дмитрий Авалиани, Михаил Айзенберг — крупные поэты и эссеисты, а также еще несколько человек.

Читает и рассказывает Михаил Айзенберг

Маковский не терял связи с Москвой, все время существовал этот канал связи, он сюда привозил Губанова и Сабурова, всячески пропагандировал их стихи, а Иорданский их издавал в самиздате. Был тогда альманах «ЛЕС» («Левая Сибирь») — Маковский придумал это название.

Важная фигура в этом отношении — Евгений Харитонов, который после школы сразу же уехал в Москву, но плотно начал входить в литературу именно через Новосибирск.

И был еще важный одноклассник Харитонова — Иван Овчинников, тоже знаменитая фигура, необычный поэт, который шел от фольклора. Он также постоянно мотался в Москву, всех там знал. Харитонов писал: «Ваня расселился по всей Москве». Он дружил с Петрушевской, Норштейном, Чудаковым… Меня всегда интересовали фигуры медиаторов, которые нашу сибирскую терру инкогниту вводят во всероссийский контекст.

— Насчет каналов связи — только из Москвы что-то новое поступало в Сибирь, или из Новосибирска тоже шло что-то?

— Это интересно, я пытался узнавать, но в основном поступало сюда. Ты, наверное, знаешь, есть такой Вячеслав Игрунов, диссидент — он занимался одесской библиотекой самиздата в 1970-е годы и потом отсидел за нее. У него была идея сделать в Новосибирске филиал этой библиотеки, но почему-то здесь ее никто особо не поддержал. Мне было интересно, как попадали наши тексты в Москву, Питер… Вот Абрам Фет этим особо не занимался, ему неинтересно было, а Маковский и Овчинников перевозили тексты. Галина Зыкова, исследовательница творчества Всеволода Некрасова, разбирала его архив и нашла там машинописные тексты Маковского. У Ивана Ахметьева в архиве тоже огромное количество машинописей Маковского. Новосибирцы сильно дружили с Ахметьевым.

Маковский, Овчинников, Денисенко — три ключевые фигуры для новосибирской поэтической культуры.

Я исследовал эту тему пару лет назад, когда у меня был грант «Сибирский след в истории самиздата» и я ездил по архивам. Основных следа было два — сибирский панк и, в первую очередь, Янка, если говорить про Новосибирск, а также Роман Неумоев, Егор Летов и т.д. Во вторую очередь — поэт Евгений Харитонов, который имеет некоторое отношение к новосибирской литературе. Остальное по крупицам.

— То есть сибирский след — это поэт из Сибири печатается в самиздатовском журнале в Москве? Или поэт из Сибири привозит сибирский самиздат в Москву и знакомит москвичей с творчеством сибиряков?

— Самиздатовских журналов особо не выходило здесь. В Академгородке пытались издавать рукописный журнал, но их после второго номера сильно прищучило КГБ, когда они написали Анне Ахматовой на адрес «Литературной газеты» и попросили у нее стихи.

— О! Написали на адрес «Литературной газеты» с просьбой дать стихи для самиздатовского журнала?

— Да! В Новосибирске вообще было скептическое отношение к самиздату. Тут были такие слова — «тетражизм» и «нетакизм». Маковский говорил: «я принципиальный тетражист» и писал в тетради. На что его друзья, Овчинников и еще кто-то, сказали: а мы будем «нетакисты»! Никуда писать не будем!

— Отлично! Они никуда не будут писать и это отдельное направление? Ну… это устная традиция, как в фольклоре. Передавать текст из уст в уста.

— Это интересно, да. Овчинников и шел от фольклора. Три ключевых автора было в этой традиции «нетакизма». Маковский действительно очень много стихов по памяти привозил, это было аналогично, например, устному фиксированию в лагерях. Силлаботоническая поэзия мнемонична, запоминать стихи легко, как свои, так и чужие.

— Это было в традиции — читать и свои стихи и чужие?

— Да, это было важно. Это как в известной книжке Брэдбери — люди-книги, сохраняющие знания. Скажем, Айзенберг рассказывал, как познакомился и подружился с Харитоновым. Харитонов от Айзенберга услышал стихи Денисенко и сразу воспылал любовью — ничего себе, Михаил Натанович, да ты знаешь Денисенко! Еще важна фигура Нины Садур, которая переехала в Москву из Новосибирска, она из того же круга. Этот круг назывался ЛИТО Фонякова, по имени организатора, который переехал сюда из Ленинграда, видимо, по распределению, был собкором газеты «Советская Сибирь» (затем «Литературной газеты») и собрал большое ЛИТО, где вокруг него сплотились Маковский, Овчинников, Денисенко и другие.

— ЛИТО Фонякова было официальным образованием? Насколько вообще официоз и диссиденство могли сосуществовать в Новосибирске в те годы?

— Оно странное, вроде официальное, но когда я работал в архивах, был такой знаменитый критик Николай Яновский, мощная величина в Сибири. Он был очень советский, но когда прославился, то пытался продвигать непопулярные имена. Скажем, был такой писатель Зазубрин репрессированный, он уехал в Москву, и его расстреляли тогда же, когда и Пильняка, Бабеля. Его не публиковали. Но расстреляли его в 1937-м, а в 1920-е он был одним из создателей журнала «Сибирские огни». Яновского, который пытался его и других продвигать, сильно прессанули в 1970-е и сместили отовсюду. Еще у нас были Ядринцев и Потанин, которые ратовали за самостоятельность Сибири и после образования Советского Союза оказались в опале — Яновский пытался и их тоже печатать. Мне попалось у него в архиве странное письмо — не письмо, текст — не текст без подписи, где он подробно расписывает, что думает о современном состоянии Союза писателей в Новосибирске.

Он про всех пишет очень жестко: один алкоголик, другой бабник, тот маленький наполеон, тот зашуган…

Может быть, он куда-то хотел направить это письмо, а может это и не он написал. И в этом тексте сказано, что два человека приличных есть — первый Самохин (он для Новосибирска примерно как Астафьев для Красноярска и Шукшин для Барнаула, хотя и менее известен в российском масштабе), а второй — Фоняков, но и они никакого доверия не вызывают! Многие тогда были очень анархичны, бухали и хулиганили, в 1960-е, а вот самиздата в те годы практически не было. Иорданский переехал сюда с Байкала в начале 1980-х, а до этого были лишь какие-то странные вспышки в ЛИТО при каком-то заводе. Но как только люди начинали что-то полулегально выпускать, их сразу по башке били, поэтому культуры самиздата не было. А вот уже в 1980-е годы появились две важные фигуры — Иорданский и Олег Волов.

— Олег Волов — это тот, с чьим архивом в том числе ты работаешь?

— Да, Олег Волов был культуртрегер и художник. Любопытно, как формировались его творческие вкусы и задатки в условиях дефицита информации. Попадалось мало чего. Это странная комбинация — если живешь в Москве и тебе все доступно, ты развиваешься более гармонично, а здесь все было более странно. Хотя уже в 1960-е в Академгородке прошло несколько очень крутых выставок, здесь оказывались очень интересные художники и поэты. Тогда же здесь был в импровизированной ссылке Вадим Делоне, один из участников СМОГа — после того как они вышли на Пушкинскую площадь с Буковским в защиту поэтов и диссидентов. Он здесь участвовал активно в очень крутом фестивале бардов, когда произошел единственный официальный концерт Галича, в 1968 году, и вроде как Делоне написал приветственный плакат для поэтов, которые приезжали сюда — на нем было написано: «Поэты, вас ждет Сибирь!». Тут вообще дольше длилась оттепель, чем в европейской части страны. Там уже начали гайки затягивать, а здесь до 1968-го было довольно свободно. В Академгородке, в Доме ученых, проходили выставки Филонова (в 1967-м), Лисицкого, Неизвестного, там формировалась особая тепличная среда — это и сейчас видно, и тогда было видно. Сегодня Академгородок отличается от городка того времени, потому что его все-таки делали энтузиасты, мощные разносторонние люди, а потом от поколения к поколению все это выхолащивалось.

— Ты упоминал о литературных концептуальных объединениях (тетражизм, нетакизм), а в плане искусства что-нибудь подобное было?

— В 1980-е да, а в более раннее время были скорее отдельные деятели. Важной фигурой, вокруг которой группировались люди, был Юрий Кононенко в Академгородке. Он лет двадцать работал художником в театре, а в начале 1970-х нарисовал какого-то очень неканонического Ленина, и его сослали в Москву. Еще здесь жил Эдуард Гороховский, который имел непосредственное отношение к московским авангардным кругам. Что касается более поздних сообществ, то очень важен был круг Олега Волова.

Он объединял людей, которые, как правило, были и поэтами, и художниками и занимались синкретическими формами искусства, когда текст перетекает в изображение и в перфоманс.

В перфоманс — в меньшей степени, хотя в 1990-е была арт-группа «Космонавт»: Курченко, Лещенко и покойный Максим Зонов. У них был сплошной карнавал — они любили по площади Ленина голыми расхаживать, в гусарском костюме ходить в магазин за водкой, и из-за этого карнавала у них фиксация их проектов была менее активной, нежели у обстоятельного Волова или у Иорданского. Если еще ближе к современности, то тебе, наверное, известна новосибирская арт-группа «Синие носы».

Интервью с Александром Шабуровым из группы «Синие носы»

Меня в первую очередь интересовало то, как были связаны между собой музыкальные круги и литературные, поскольку это имеет ко мне непосредственное отношение. На первом уровне погружения кажется, что они пересекаются слабо. Существуют, конечно, явные пересечения: скажем, поэт Владимир Богомяков, который в Тюмени писал тексты для Джеффа и панк-группы «Последний патрон». Вроде как эти круги пересекались, но я разговаривал на эту тему с Аней Волковой, близкой подругой Янки Дягилевой (ей посвящена «Нюркина песня»), и она сказала: «Ну вот, мы на Юлю Пивоварову (новосибирская поэтесса) смотрели как на богему. Мы-то панки, а это вот эстеты!» И тем не менее пересечения обнаруживаются часто. Когда я исследую архивы, порой обнаруживается связь между людьми, которые, казалось бы, вообще никак друг с другом не связаны.

— А был в Новосибирске музыкальный самиздат? Рок-самиздат?

— Была большая рок-тусовка со связями в Томске, где выходил известный самиздатовский рок-журнал «Тусовка». Не секрет, что рок-клубы организовывались для того, чтобы держать под присмотром всех этих непонятных рокеров. В Питере, скажем, особо не афишировалось, что все находятся под колпаком, а в Новосибирске Валерий Мурзин, организатор рок-клуба, честно говорил: «Ну да, есть такое, но поймите, я нахожу общий язык и являюсь сдерживающим шлюзом между официозом и неофициозом»? Он умел так ловко лавировать, что ни с одной стороны ни к нему, ни к кому-либо еще не было претензий. Он был действительно уважаемый человек в кругу эти людей, которым сейчас лет по восемьдесят — Иорданский, Олег Садур (муж Нины Садур) и Анатолий Садыров. Я как-то был у Анатолия Садырова в гостях и решил спросить, какое он имел отношение к этому кругу. Он рассказал, что в те годы он не был журналистом и книжки не писал, как сейчас пишет — в те годы он курировал всяких культурных деятелей. То есть его направляли, и он смотрел, чтобы никто особо не высказывался против власти, а потом даже с кем-то ездил по деревням с выступлениями. Его очень быстро сместили с этого поста, потому что он поблажки делал маргиналам и бухал с ними.

— У вас тут огромное количество архивных материалов — расскажи, как нужно работать с ними, чтобы это было интересно? Чтобы эти архивы жили, а не просто пылились на полках?

— Это сложно, особой терминологической и методологической базы для этого нет, сейчас мы ее только нарабатываем. Недавно Женя Иванов, председатель Новосибирского союза фотохудожников, рассказал мне про одного буддистского мудреца, который все свои архивы просто сжег. Ученики его спросили — что ж ты их сжег? А он ответил, что это мол — МОЙ путь, а у вас свой должен быть. Понятно, что в этом много правды на самом деле. Можно сюда притянуть и то, что рукописи не горят, и что все идет в ноосферу или к Богу напрямую, и так далее… Но я ратую за другую правду — что нужно все сохранять. И, наверное, когда случается столкновение двух этих правд, могут возникать какие-то интересные искры. С архивами мало кто умеет работать. Моя работа с самиздатом началась спонтанно. Я шел от музыки, от рок-самиздата, а потом оказалось, что эта история есть и в литературе, и вообще везде.

Потом постепенно я врубился, что многие вещи, к которым я имел доступ, были уникальными, но я не догадался, например, сделать интервью с Овчинниковым, пока он был жив.

И я начал что-то в этом направлении делать, собирать архив, и потом все заработало как снежный ком. Приходят художники и поэты, говорят — помру скоро, будет у тебя пополнение! Некоторые заранее архивы приносят.

Есть такой чех Томаш Гланц — он профессор в Цюрихе, славист и специалист по неофициальной культуре. Он приезжал в Новосибирск, читал лекции про первый авангард, про Малевича. Зайдя к нам в студию, он был ошарашен. Это было 23 февраля, и я не знал, что в библиотеке будут ремонтные работы, света не было, но почему-то было электричество в розетках. В результате мы с двумя настольными лампами ходили от розетки к розетке по студии, и это напоминало спиритический сеанс, во время которого мы воскрешали дух ушедших поэтов. Он пришел в дикий восторг, сказал, что знает еще одно такое место — архив «Артпул» в Будапеште, организованный художниками. Обычно же архив — это нечто сухое и труднодоступное, но есть и противоположная крайность — когда в архиве полная анархия и хаос. И, конечно, важно не только все оцифровывать и описывать, статьи научные публиковать и вводить материалы в научный оборот, но не менее важно сохранить баланс между научным и хаотическим. Это сложно и мало кому удается. Важно еще, что я в этих кругах вращаюсь, и у нас есть та возможность работать с источниками, которая обычным архивным исследователям недоступна.

Им тяжело с людьми говорить, но мы-то живем в этой среде и к нам попадает все то, что только возможно.

У нас есть уникальные источники, мы на базе студии сделали отдел самиздата, в котором уже восемь человек работает в рамках лаборатории книговедения. И в то же время эта неофициальная культура, огромный культурный слой, до сих пор не легитимизирована по большому счету, поскольку не так много людей этим занимается. Показать истинную картину культурного ландшафта советского времени очень важно, и сейчас мы понимаем, что было много прекрасных поэтов, которые не зафиксированы в школьных учебниках. Постепенно этот культурный слой попадает в науку, что очень полезно, идет его легитимизация, а мы с друзьями выступаем в роли неких проводников в эту культуру.

Презентация книги Евгения Иорданского «Тетражизм Анатолия Маковского» (Новосибирск, 2023)