«Ты сжимаешь мир до размера квадратного метра и запихиваешь туда все смыслы». Сет-дизайнер Света Жукова — о своих штуках, руинизации и боге помоек

— Как правильно называются твои работы? Это сет-дизайн? 

Вообще их часто называют стилами. Но я считаю, что я — сет-дизайнер и художник… Обычно, чтобы избежать долгих обьяснений, называю их просто — штуки.

— Эти штуки могут жить отдельно, вне фотографий, как инсталляции?

Опыт показал, что с трудом. Они не могут быть живыми при статике, потому что требуют, во-первых, места, а во-вторых, динамики, которая будет изначально продумана в каком-то соотношении объемов и форм. Сейчас мои предметы хрупкие, они падают и убегают, держатся на лесках, дышат, у них есть воздух внутри. И воздух появляется во многом за счет смешной нереалистичной разбалансировки и интуитивной сборки. Я не слишком планирую.

— В них чувствуется какое-то напряжение — то, что ты называешь воздухом в инсталляциях. Как раз, видимо, от того, что они будто готовы развалиться. 

— Да! Подвижность. Ты ставишь, ставишь, а оно падает. Снова ставишь, и так до тех пор, пока не найдется точка баланса для всего. Иногда понимаешь — надо клеить. Но фиксирую очень грубо — беру кусок скотча и леплю. Это сдерживает ненадолго.

На самом деле, я убираю многие элементы скрепа, мусора и прочего на этапе постпродакшена, чтобы картинка была чистой. Иногда склеиваю картинку из нескольких кусков. Например, штука, которую я снимала для вас, склеена из восьми фотографий.

— Как рождается образ? Собирается вокруг одного объекта или все сразу вместе возникает в голове?

— Ни то, ни другое. У меня довольно хорошо развит концептуальный аппарат, и мне не особо нужно раскачивать его. Это и хорошо, и плохо. Он запускается довольно легко — немножечко созерцаешь, вдохновляешься, и тут — бац! Дверь с ноги открывается, лестница винтовая катится вниз. И ты такой: «Воу, воу, полегче!», — а оно уже поехало. Это просто то пространство, в которое ты себе позволяешь зайти, чтобы воспринимать опыт иначе.

Меня очень многое забавляет, многое кажется комичным. Я просто транслирую ощущения в квинтэссенцию образов. 

Я часто вижу что-то интересное на помойках. Помойки — это манна небесная в поиске артефактов. У меня есть специально выделенные коробки для множества объектов, которые я нахожу. Если я увижу фару, я ее принесу домой, если увижу ветку или камень — они пойдут со мной, независимо от их веса или объема.

— Так рождаются сюжеты новостей про старушек, которые захламили свои квартиры до такого состояния, что оттуда не выбраться.

— Так в новостях обычно говорят про людей, которые уже умерли. Надеюсь, я не умру в ближайшее время, иначе так и выйдет (потому что в этом месяце я еще не убиралась в реквизите).

— Ты периодически выкидываешь свои штуки? 

— Карантин много чего изменил. У меня есть вещи для работы, для творчества, для жизни, и весь этот грузовик перемещается вместе с тобой. В этом году я поняла, что институт Плюшкина в моей голове сломался, я перестаю ориентироваться в своих штуках, и это начинает меня душить.

Тогда я взяла и выкинула 70 процентов всего. Но со временем оно возвращается обратно.

Мусор должен приходить и уходить. Я считаю, что это такое шутливое приношение богу помойки, для того, чтобы потом он выдал тебе какой-то классный дар. 

Одна из любимых фраз моих друзей, когда они показывают мне какую-то ненужную им вещь перед тем, как выкинуть: «Мусор или искусство»? Это очень мило, если честно. Никогда не известно, что может мне пригодиться и для чего.

— Если предметы уже были использованы в композиции, ты можешь использовать их второй раз? 

— У меня есть ряд предметов, с которыми удобно работать долго: гипсовое яйцо, проволоки, стеклянные палочки и так далее. Но если это аквариум, фигурка Бэтмена, розовый телефон — второй раз использовать их неинтересно, слишком «звонко».

— Расскажи, почему твои композиции такие сложные? Есть ли момент, когда ты понимаешь, что нужно остановиться?

— Для меня процесс устроен так: ты создаешь базовую конструкцию, а потом начинаешь наполнять ее деталями и разными смыслами. Когда я делала проект для koshta, основной идеей было совместить городские и природные артефакты. Такие постановки часто называют стихийными натюрмортами из-за кажущейся несочетаемости объектов.

Мне понравилась мысль одного моего друга о том, что этот процесс очень схож с изоляцией. Ты сжимаешь мир до размера квадратного метра и запихиваешь туда все смыслы — выделяешь из всего потока только их и показываешь в композиции. 

Это требует внимательности — чтобы все оказалось четко на своем месте, иначе не сработает.

В карантин многие осознали, что у них дома есть множество вещей, стали обращать на них внимание и делать смешные штуки, потому что всем было скучновато и страшновато. На этой волне все теперь хотят большего градуса фана и простоты. А у меня сейчас более глубокий уровень восприятия и проработки. Комфортный уровень детализации для меня — это когда зритель может долго смотреть на картинку, находить все новые забавные детали и улыбаться.

— Откуда взялся кусочек плитки с Микки Маусом на одной из картинок?

— Это плитка из разобранной ванной моей старой квартиры. Когда я смотрю на свои композиции, то могу быстро вспомнить происхождение предмета и ощутить его ценность. Еще есть забавный факт: у меня нет ощущения денежной ценности предметов в работе. Они все для меня — формы и объемы. Зубная щетка, кнопка, могут быть равнозначными флакону парфюма за кучу денег.

— То есть для тебя как для человека, посвященного в историю этих предметов, это коллаж памяти?

— Это открытка для терапевта, мне кажется. (Смеется.) Определенно это — мой способ рефлексии, способ запечатлеть воспоминания, переосмыслить и присвоить их себе, поделиться прожитыми ощущениями.

У каждого человека есть особенный камешек из путешествия, своего рода воспоминание, которому ты даешь форму. Это такая открытка. 

Многие люди, когда едут в отпуск, просто не могут положить телефон и постоянно снимают. Я понимаю, почему они это делают —  они пытаются поймать, схватить, прожить сильнее, оставить в памяти.

И эти объекты — способ частично продлить это все. Но у тебя не может быть очень много предметов, они имеют свойство утрачиваться, теряться, разрушаться. Я считаю, что нам нужно учиться рефлексировать разными способами. Напоминать себе, что смотреть глазами — уже достаточно. Созерцать. И прекратить так много щелкать.

— У тебя бывает такое, что ты собираешь композицию больше чем один день? Или для тебе принципиально именно в моменте ее создать, снять и разрушить?

— Из-за особенностей сборки композиция физически редко может жить долго. Особенно быстро видоизменяются цветы, овощи, фрукты.

Я называю такой быстрый способ создания аграрно-дендрарным, мне очень нравится это словосочетание, потому что люди не сразу понимают, о чем речь. А я объясняю: это значит — из говна и палок. Если ветер дунет, то все может развалиться. 

Иногда, когда долго собираешь композицию до съемки, понимаешь, что уже устал — и забываешь, что это только часть процесса. Я довольно дотошно к этому подхожу. Когда снимала первый сет с фарой, он изначально выглядел совсем иначе, я около двухсот раз переставляла по мелочи предметы в кадре.

— Каким бывает ментальное состояние во время составления такой композиции?

— Оно разное для разных этапов процесса. Разная музыка, уровень концентрации, динамики. Когда ты заходишь в детализацию — это что-то из серии, когда большая ракета наводится на очень маленькую точку, и ей нужно туда попасть. У тебя все напряжено, и это прекрасно.

А еще ты должен видеть все, что может подойти для кадра. Помню, недавно вокруг меня закончилось место, и мне пришлось выйти и пройтись, потому что я потерялась в визуальном шуме. Если ты не видишь всех возможных составляющих сразу, то можно быстро запутаться в своих поисках.

— Предметы для тебя — одушевленные, или ты просто раскладываешь их на какие-то свойства и характеристики? 

— Прежде всего, я мыслю абстрактно. Формами, кусками, деталями. У них у всех есть семантика, и она очень важна. Когда я прихожу в новое интересное пространство, меня восхищают предметы именно на уровне того, что они значат для этого пространства и что пространство значит для них. Если мне расскажут историю предмета, это будет забавно, классно и интересно. Но если я найду ее в пространстве и заберу с собой — это будет совсем про другое.

— С таким обостренным восприятием, как у тебя, приходить к друзьям и смотреть на их предметную обстановку — это, наверное, удивительный экспириенс. 

— Я как кошка. (Смеется). Сначала исследую, смотрю и слушаю пространство, а потом разговариваю.

Года три назад я приходила к людям, с которыми мне было просто и интересно, и просила у них разрешения поработать с их жильем. Собирала простые стилы из вещей в квартире, которые мне нравились чем-то, не спрашивая об их ценности, и снимала на месте. Получался своего рода психологический портрет то ли пространства, то ли человека.

— Ты часто говоришь о руинизации. Что это такое? Ты имеешь в виду естественное разрушение или то, что происходит в твоей мастерской с предметом, который был изъят из своей естественной среды?

— Пример: ты купил футболку, а потом случайно капнул на нее кетчупом. Теперь это не просто какая-то футболка, теперь она твоя.

Урбанистическая среда, время, события, переживания, климат, возраст — все это накладывает на объект отпечаток.

Жизнь, которая произошла с вещью и оставила на ней следы, это и есть руинизация. 

Оно сначала было чем-то, потом оно упало, потом его прижало, потом год пролежало. Потом кто-то взял, отмыл, любил, выкинул снова — я не могу точно знать ничего об опыте вещей почти никогда, даже если они новые. Но вот вещь оказалась в моих руках по какой-то причине или без нее. Главный вопрос — что делать с ней теперь.