Изгнанные из рая: как живут христиане в Сирии после ИГИЛ* и революции

* Здесь и далее упоминается организация, которая признана террористической и запрещена на территории России.

— Нет, туда не поедем, — сказал мой проводник-курд Мерван.
— Почему?
— Там армяне…

Мы стояли на крыше дома в паре километров от фронта с Турцией и ее прокси из Свободной Сирийской Армии (FSA), захватившими часть региона осенью 2019 года. Впереди, ближе к фронту, виднелась деревня с выпятившимся из нее куполом церкви. Туда-то и отказывался ехать Мерван.

Я и раньше приглядывалась к этой деревне, но только сегодня утром туда приехала какая-то машина. Единственная за две недели наблюдений. Все христианские деревни, близкие к фронту, эвакуируются, как правило, в первые часы после обстрела. Мусульманские — наоборот. В них жители рвутся средь бела дня и ночи, не обращая внимания на предупреждения SDF (Силы Демократической Сирии — курдско-арабские отряды региона северо-восточной Сирии) о заложенных минах, летающих беспилотниках и периодических перестрелках.

«Часто бывает так, что при захвате деревень Турцией арабы в своих деревнях сначала остаются, в надежде, что мусульман-то братья по вере не тронут. Потом, правда, бегут, — объяснял мне Мерван, он же в прошлом командир SDF. — Иногда бегут с целью шпионажа. Всякое бывает. Христиане уезжают сразу. Может, боятся повторения геноцидов».

Впрочем, христиан в Сирии почти не осталось. С начала гражданской войны христианское население сократилось, по рассказам местных, на 90%. Даже после победы над ИГИЛ*, официально объявленной Международной коалицией весной 2019 года, многие опасались, что угроза не миновала. В этом были уверены курды, которые пережили оккупацию Турцией Африна в 2018 году и приграничных городов Рас-эль-Айн и Тель Абьяд в 2019-м. Особенно во время оккупации Африна курдам пришлось непросто: они сражались на два фронта — с турецкой армией, второй по мощности армией НАТО, и игиловцами на юге в Дейр-эз-Зоре.

Не сомневались в том, что до мира в Сирии далеко, и христиане — ассирийцы, армяне, которых распетушившийся турецкий сосед пугает не меньше, чем головорезы шариатского рейха ИГИЛ*.

Казалось бы, враг моего врага — мой друг. Но в Сирии эта схема дает сбой и христиане к курдам относятся настороженно. Причины для этого разные. Прежде всего, религия: мусульмане и христиане на ножах на Ближнем Востоке, что бы ни говорили последователи двух самых мирных религий. И злопамятность: курды участвовали в геноциде и армян, и ассирийцев.

Тем не менее мой проводник всё-таки решился поехать в армянскую деревню, к одинокому, но очень смелому жителю, не испугавшемуся «потомков османов». Главная дорога к деревне приводит сразу к церкви. Так почти во всех христианских деревнях, чтобы нельзя было ошибиться, куда попал.

Читайте также

Кавказ, Намибия, Армения, Руанда. Как организаторы и исполнители геноцидов оставались безнаказанными

Хотя, конечно, местных христиан ни с кем не перепутать. Христианская община в Сирии облюбовала все атрибуты западного христианского мира. И даже архитектуру средневековой Европы пытается воссоздать на фоне босоногих пастухов с их глиняными домами. Вместе с этим в быт сирийских христиан приходят и почти все ценности западного мира, они уверенно называют свои кварталы оазисом благоразумия и прогресса Ближнего Востока.

Всё, что вне мира арабов и ислама, местную христианскую общину бесконечно завораживает и привлекает. О Европе сирийские христиане ностальгируют, даже если никогда в ней не бывали. По залетным в Сирии иностранцам скучают, как по родным детям. При встрече с русскоговорящими почти сразу откупоривают старую, запасенную для особого случая бутылку.

Армянская деревня, куда мы приехали, отдаленно напоминала европейские. На архитектуру Армении здешние дома армян совсем не похожи. И дело не в отсутствии туфа — камня, из которого выстроены дома в Ереване, а в разрывах связей с армянской культурой и ассимиляции.

Эта деревня из-за турецкого оскала неподалеку была безлюдной и пугающей. Искусством армянского гостеприимства не владел и единственный житель.

— Э-э-э-э-э! — крикнул кто-то из дома напротив изрешеченной пулями церкви. На стене дома огромными черными буквами было выведено: «YPG — YPJ» (курдские отряды самообороны. — Прим. авт.). Из дома вдруг выскочил мужчина средних лет в белой майке и с автоматом.

— Что надо? — спросил он по-арабски моего проводника. — Уезжай отсюда!

Увидев меня, иностранку, мужчина опустил автомат и кокетливо улыбнулся. Но воинственности в нем не убавилось.

— Барев, — начала было я по-армянски. — Можно сделать пару фотографий?

Он улыбнулся мне и проорал в лицо моему попутчику Мервану на арабском: «Нет, нельзя». Непереводимой комбинацией арабских проклятий он объяснил, что ему «тут такие, как мы, не нужны». Обиженно поглядывал в сторону своего дома и махал то автоматом, то свободной рукой в сторону граффити от курдских уличных горе-художников.

Последняя деревня перед турецкими прокси, должно быть, как и все остальные прифронтовые деревни, изредка посещается военными силами апочистов — курдского революционного правительства. Это правительство, называющее себя официально Автономной администрацией, выступает против безнадежного сирийского режима и, конечно, против Турции, планомерно захватывающей части сирийской территории с 2016 года. Вооруженные силы Автономной администрации — SDF, YPG и женские отряды YPJ — не особенно пользуются популярностью у сирийских христиан, в частности у армян.

Поклонником предприимчивых курдов не оказался и наш новый знакомый армянин с автоматом. Пока мы пятились в сторону машины, а он свирепо хаял на арабском и турков, убивших его предков, и курдов, разрисовавших ему дом, к деревне подъехала другая машина. Из нее вышел мужчина, молча направился в сторону церкви и, не обращая никакого внимания на нас, стал молиться через закрытые двери храма божьего.

— Может, с ним поговорим? — спросила я Мервана. — Он выглядит более спокойным…
— Он еще хуже, если в Бога верит. Тут так в Сирии. Чем сильнее ты веришь в Бога, тем ты злее.

***

Если набожность и идет в комплекте с миролюбием, то точно не на Ближнем Востоке. Религия здесь разделяет и властвует. Людей, что в Сирии, что в Ираке, определяет не нация, границы или социальный уровень, а религия. Ассирийцы, коренной народ региона, и армяне, оказавшиеся в Сирии в основном после геноцида в начале ХХ века, друг от друга почти не отличаются.

— Муж моей дочери — суриани. Но он, конечно, христианин. Мы христиане, мы отдаем своих дочерей и женим сыновей на других христианах: ассирийцах, халдеях, суриани. Они все ассирийцы, просто поссорились много веков назад, — объяснила мне местные порядки армянка Зара, владелица магазина в городе Аль-Камышлы и моя провожатая в мир увесистых крестов и непокрытых голов.

— Но не за мусульман, — уточнила молодая армянка с чарующим именем Патрисия, подруга Зары. Она с гордостью припомнила случай на соседней улице, когда армянин убил свою беременную сестру, вышедшую замуж за курда: «Какой хороший парень, как жаль его, чуть не попал в тюрьму».

На фоне ИГИЛ*, революций и войн такие истории меркнут. Им не придают значения. Неприязни местных христиан к мусульманам всегда находятся оправдания: от запретов на алкоголь и до преступлений джихадистов.

Христиане пытаются всеми силами вырваться из мусульманского мира, который обступает их со всех сторон. Они создают кварталы только для христиан. В невысоких домах, из окон которых выглядывают лишь фигурки Мадонны и запылившиеся шторы, никто не живет как минимум лет 5–7. Сначала Автономная администрация разрешала в оставленных христианами домах размещать беженцев. Но христианская община волевым решением остановила невиданную доселе щедрость в Сирии.

В духе «не доставайся же ты никому» христиане запретили расселять или даже сдавать мусульманам свои пустующие дома. Так христиане снискали себе славу богачей, которым деньги не особенно нужны.

— Они все дикари, грязные… На христианских улицах всегда чистота и порядок. А другую, мусульманскую, часть города ты видела? Ужас, — покачала головой Патрисия, пока мы ждали машину ее брата, которая довезет нас на следующую улицу в церковь. Ехать в такси Патрисия не хочет: «Ой, эти арабы будут всё время только и смотреть на мое декольте».

В городе Аль-Камышлы почти все церкви кучкуются в одном квартале. Есть католики, протестанты, есть те, кто не принимает Деву Марию, и те, кто празднует Рождество дважды — и 25 декабря, и 7 января: просто потому, что родственники есть в каждом лагере местных крестоносцев. У них отличаются обряды, между ними лежит пропасть различных национальностей. Но всех их всегда объединяли крест и нелюбовь к мусульманам.

Но с началом захвата региона ИГИЛ* христиане стали объединяться и с наименее консервативными мусульманами. Например, с курдами.

Первыми к курдам присоединились ассирийцы, когда шла оборона городов со значительным христианским населением. Даже несмотря на то, что к свержению режима христиане Сирии относились без энтузиазма.

— Одним утром мы проснулись, а флаги в городе сменились, — рассказывает молодой ассириец Йосеп в разношенных, но очень модных импортных вещах. — Так мы поняли, что сирийское правительство здесь больше не у власти. Нам предстояло учиться жить по новым правилам курдских апочистов, но знаешь что? Эти правила всё-таки не законы шариата.

Христианам после падения режима пришлось многим поступиться. Правительство Асада раньше все государственные посты в регионе оставляло за христианами. Алкоголь был разрешен в кафе и ресторанах только христианам. А сам Асад по праздникам ходил в церковь и этим очаровал всех армянских и ассирийских бабушек Аль-Камышлы.

Может быть интересно

Зороастрийцы, самаритяне, мандеи: как религии Древнего мира смогли сохраниться до наших дней

Потеснившие режим курды монополию христиан в муниципальной власти северо-восточной Сирии отняли и поделили между всеми. В церковь курды тоже не ходят. Говорят на непонятном языке. И всё-таки угроза геноцида со стороны ИГИЛ* была очень велика. После начала гражданской войны в Сирии прошло 10 лет, и за это время многим христианам приходилось жить «на чемоданах» и быть беженцами в собственной стране. Но уехать в Европу — затратно, не всем по карману.

— Наш второй дом в Тель Темире, и когда ИГИЛ* подступали к городу, мы искали все способы уехать. Но, если честно, денег нет. Делать нечего. Поэтому христиане сражались плечом к плечу с курдскими ополченцами, — вспоминает Йосеп. — Дом мой остался цел. Но кто знает, что было бы, если бы мы все вместе не остановили ИГИЛ*.

Дом Йосепа недолго оставался на безопасной территории. После оккупации города Рас-эль-Айн, или Серекание, турецкие прокси пробрались вглубь территории Сирии, с границы Турции почти до самого Тель Темира. Теперь в доме Йосепа и его семьи в Тель Темире дежурят батальоны YPG и SDF вместе с Ассирийским военным советом.

— Никто там больше жить не сможет спокойно, пока там турецкие боевики под боком. В любой момент они могут перейти в наступление. А на оккупированных территориях действительно небезопасно… Хотя зачем я тебе рассказываю. Слушай, если бы после оккупации Турцией в Рас-эль-Айне всё было бы хорошо, думаешь, армяне, ассирийцы уехали бы в один момент? Мы все помним Сейфо…

Предпочли уехать даже сторонники Асада. Даже несмотря на коллаборацию в военной сфере по защите территории, многие ассирийцы, да и армяне не желали работать на административном уровне с курдами.

Однако в 2019 году SDF открыли армянский батальон в честь погибшего в боях с ИГИЛ* в Ракке ветерана первой Карабахской войны Нубара Озаняна.

***

— Почему мы не должны быть сейчас с курдами? — спрашивает меня Хрант, боец армянского батальона в составе SDF. — С ними сейчас делают всё то же самое, что и с христианами во время Османской империи: выгоняют с насиженных мест, заселяют в их дома арабов. С армянами, ассирийцами всё было так же раньше.

Настоящее имя Хранта — Мухаммед Ахмед, но он сменил его, вступив в армянский батальон.

В его доме на серых стенах висят бронзовая доска с арабской вязью, несколько портретов — предков и родственников Хранта — единственное упоминание о его армянских корнях.

Электричества в доме нет, холодильника тоже. Поэтому магнитики с Ереваном дети Хранта Мария и Карен используют в качестве игрушек и пытаются примагнитить их то на автомат отца, то на зеркало.

— Вот недавно узнали, что у нас есть родня в Армении. Мы правда позвонили друг другу по скайпу, но сказать ничего не смогли, — говорит Хрант. Сам Хрант, как и все его родственники в Сирии, не говорит ни на каком другом языке, кроме арабского.

Армянский батальон имени Нубара Озаняна в Сирии, в котором служит Хрант, объединил именно таких ассимилированных армян. Почти никто из бойцов не говорит по-армянски, но в батальон приходит учитель армянского, а командир батальона регулярно проводит уроки по истории армянского народа.

Хрант о своем происхождении знал от троюродной бабки. Все остальные в семье делали вид, что ни о каких армянах и не слышали, называли новорожденных в честь пророка Мухаммеда, носили арабские мужские платья — камисы и были рады выдать дочерей замуж за мусульман в обмен на нескольких баранов. Ассимиляция заставляла стесняться безродного далекого предка с фамилией на -ян, которым был прапрадед Хранта.

— Он с сестрой лишился родителей во время геноцида, бежал сюда… Арабская семья его приютила здесь. Конечно, армянский он, ребенок, забыл быстро.

Прапрадед Хранта сумел увернуться от турецкой сабли. Но от турецкой пули погиб его правнук, брат Хранта, — на фронте в Айн Иссе во время наступления Турции на северо-восток Сирии в 2019 году. Гибель брата от турецких захватчиков окончательно убедила Хранта в пророчествах его троюродной бабки о неминуемой османской угрозе и необходимости работать с врагами врагов, то есть с курдами.

Маленький Карен, сын Хранта, тянет крохотную ручку к автомату Калашникова.

— Сразу видно, воин растет, — говорю.

— Рано ему еще, — говорит Хрант. — Вот вырастет, тогда… Тогда уедет в Армению, иншалла! (Если на то есть воля Аллаха. — Прим. авт.).