Страсти по «Чучелу». Мужество и предательство в фильме Ролана Быкова

Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло.

Сегодня «Чучело» и его литературная основа — одноименная повесть 1981 года Владимира Железникова — важны не меньше прежнего, как и их герои, застанные врасплох неудобными жизненными вопросами.

В рамках знакомой метафоры школы как модели государства и общества «Чучело» осмелилось заговорить в непопулярном ключе о травле и детской жестокости. Повесть и фильм высветили проблему не просто, но под «неправильным» углом. Советский школьник в них не оступился, но целенаправленно шел по неровной дорожке, цинично аргументируя каждый поворот не в ту сторону. Он также не стремился к однозначному раскаянию, которое из коллективно-принудительного стало осознанным и потому — сугубо личным и значительно более редким.

Быков приступил к защите фильма еще до съемок, и его адвокатская практика длилась долгие годы, в течение которых зритель исправно высказывал два борющихся мнения: «Это же мы» и «Наши дети не такие». «Чучело» низвергло идеалы, некогда крепко державшие фундамент советской популярной культуры. Это безошибочно уловили оскорбленные зрители:

«В идейно-тематическом плане считаю, что это произведение к литературному направлению социалистического реализма никакого отношения не имеет».

Вместо жизнеутверждающего соцреализма, не отводящего место «обыкновенной» жестокости, разрушающий ужас которой Быков стремился перенести на экран, он обратился к притче. Именно ее иносказательность разделила общество и укрепила опальный статус актера и режиссера — участника важнейших «полочных» «Комиссара» (А. Аскольдов, 1967) и «Проверки на дорогах» (первоначально «Операция „С новым Годом“», А. Герман, 1971).

Обе картины вышли на экраны с боем и в самый разгар перестройки (в 1986 и в 1987 году соответственно), уже после «Чучела», тоже рисковавшего быть признанным «идеологически вредным». Все, что даже немного отклонялось от генеральной линии, будь то положительный образ еврея (Ефим Магазанник в «Комиссаре»), малоубедительного героя или, того хуже, предателя (Иван Локотков и Александр Лазарев в «Проверке на дорогах»), могло послужить приговором. Основная тема «Чучела» — предательство, именно за него «наказывают» главную героиню. Но тон рассказа смущал чиновников:

«Тут обычный случай, а он поднят на недосягаемую высоту. Они обыкновенные дети, шалуны, а тут какие-то предатели и т. д.. <…> Вы шумите больше, чем надо шуметь здесь» (из заседаний Госкино).

Ролан Быков, «Я побит — начну сначала! Дневники»

«Чучело» не поднимало шум, но во все горло, голосами своих измученных героев, кричало о потере нравственности, которую продолжала воспевать официальная культура, но сложно было заметить в жизни.

В одном руководители Госкино не ошибались: случай действительно «обычный». Известная фабула с приходом в класс новенькой работает на ожидаемом мотиве вражды и дополнена незатейливой историей прогулянного урока и первой влюбленности. Но в «Чучеле» узнаваемые темы школьной жизни обобщены и доведены до статуса вечных — отсюда и притчевый характер. Логические рамки опущены: без вступления и послесловия действие выстроено показательным событием. Шестиклассница Лена Бессольцева приехала жить в неназванный провинциальный городок, в старый фамильный дом к своему дедушке, Николаю Николаевичу. Как и почему Лена переехала к дедушке, куда они отправились в конце — остается за рамками пережитой ими драмы, чей частный характер и «обыкновенность» подчеркиваются необыкновенностью персонажей.

Образы обоих Бессольцевых воплощают мотив притеснения.

Центральный конфликт со школьной травлей Лены — зеркало такого же неприятия обществом Николая Николаевича. Приговор Бессольцевых — в их инакости, дерзости судить и жить не так, как принято. Николай Николаевич, бывший офицер, ветеран войны, вернувшийся на старости лет в дом детства, питается скромно, ходит в старом латаном пальто и тратит огромные суммы на картины своего прапрадеда — крепостного художника. Весь город считает «миллионы» этого Заплаточника. Лена ему под стать — истинное Чучело для своего школьного окружения, не считывает язвительный умысел прозвищ и гордо заявляет, что они «с дедушкой два сапога пара».

Оппозиция к нормальности определяет обращение с Бессольцевыми. Они — чужаки и чудаки, представляющие опасность и объект насмешек. Все их естество — нескончаемое оскорбление «нормы». И у Быкова, и у Железникова образы обоих героев прочно связаны с мотивом погони, неслучайно вынесенной во внешнее пространство. Орава детей дразня носится за Николаем Николаевичем; словно преследуя беспомощную жертву, одноклассники гонят Лену по городу. Но городу все равно. Родина семьи Бессольцевых, земля многовековой связи с предками — важнейшая композиционная скрепа персонажа Николая Николаевича — представлена пространством равнодушным, причем не только к главным героям.

Во второстепенном эпизоде, добавленном Быковым, экскурсовод скучающим, отшлифованным тоном сообщает группе:

«В этом городе мы ознакомимся с шедеврами русского зодчества. Это центральная площадь города. Здесь мы задержимся на несколько минут».

Человеческие взаимоотношения и внимание друг к другу сводятся к чистой формальности. Это становится негласной причиной главного конфликта и драматично выводится в геометрии сцены публичной «расправы» над Леной. Догнав, одноклассники принимаются бить девочку ногами на той самой центральной площади, перед экскурсантами. Но уже в следующем кадре возмущенные возгласы «как вам не стыдно!?» сменяются планом заполненного автобуса, спешащего увезти случайных зрителей этого действа на обед.

Мимоходом оброненные воспитательные фразы, по привычке проведенные дежурные диалоги характеризуют взрослых персонажей в «Чучеле». Они изолированы от жизни детей по своей воле и интересуются ей на ходу, в постоянной спешке, из-за чего их роль в повествовании почти всегда трагикомична. Мама Лениной одноклассницы Моти, парикмахер тетя Клава, видя очередную погоню за Леной исступленно кричит:

«Что вы делаете?! Вы прическу ей испортите! Я сейчас милицию позову. Милиция! Милиция! Ух, паразиты! Куда только ваша школа смотрит?! Где ваша комсомольская организация?!».

На что один из отставших, Васильев, на миг обернувшись, беззастенчиво отвечает: «А у нас каникулы».

Он — один из неопределившихся, невольная жертва коллектива — ясно видит зло, к которому причастен, по мере скромных сил бунтует («девчонок не бить!»), но всегда оказывается побежден большинством. Васильев выступает голосом разума, верно отмечая: «Несправедливость детей только ожесточает. Это вам и Сухомлинский скажет, и Макаренко». В контексте застойной эпохи «Чучела» отсылка к педагогам-новаторам — совершенный архаизм. Новое время не чтит старых героев, но и своих не предлагает.

Общее состояние безысходности пробирается в детали. С голубого экрана накрытого кружевной салфеткой телевизора диктор вечерних новостей оптимистично сообщает, что «сегодня существенных осадков не ожидается, температура не изменится». Убедительным символом безразличной, закостенелой и необычайно живучей власти — номинальной, но не функционирующей — представлен персонаж директора школы, Александры Васильевны. В кадре она возникает дважды — крупным планом, в формате расхожих портретов первых государственных лиц.

Встречая учеников на крыльце школы с бессменной официальной улыбкой и отсутствующим взглядом, она механически кивает и повторяет лишь одно слово: «Здравствуйте!»

Защищая фильм и пробивая глухие стены бесконечной вереницы госорганов, Быков в отчаянии говорил, что на заседаниях и обсуждениях «они специально собираются для того, чтобы все осталось на месте». Экран ревностно оберегали от фильма, который снял человек, некогда заявивший устами своего героя: «Это даже хорошо, что пока нам плохо». С момента этой песенки доктора Айболита и картины Быкова «Айболит-66» (1966) его убежденность в важнейшей роли кинематографа для детей только росла:

«Ответьте мне: существует ли детское солнце? Солнце одно для всех, но дети живут под солнцем, ощущают и понимают его, может быть, острее, чем взрослые. Все кино детское, когда его смотрит ребенок. Вся жизнь — детская, раз дети принимают в ней участие».

Вместо фальшивого деления мира на взрослый и детский, с тотальным упрощением проблем и плоскими образами румяных комсомольцев и отпетых разгильдяев, «Чучело» показывает честный портрет детства, в котором все эти штампы перемешаны. Модель общества представлена на примере одного класса и суждений, вложенных в уста детей:

— Ой-ой, какие мы идейные!
— А вы какие?
— Мы нормальные, без комплексов. Войны нет, и ладно.

Этот диалог школьниц — Шмаковой и Мироновой (по прозвищу Железная Кнопка) — завершается дракой. Героини воплощают две моральные крайности: гибкие границы убеждений Шмаковой осуждаются Мироновой, одержимо требующей справедливого наказания любому и любой ценой. Ее девиз — идти до конца, а любимая книга — «Предателем становятся один раз». Справедливость для Кнопки намного ценнее добра.

Каждый из героев ищет силу в разных, но сообщающихся источниках. Отлавливающий собак на живодерню Валька ценит только деньги, немногословный Лохматый — силу физическую. Обретая голос и в очередной раз выступая против большинства, изможденная травлей Лена кричит ему: «Садани меня, чтобы я замолчала! Докажи, что сила — это главное!» При неравных условиях противодействие Лене оказывает именно коллективная сила — эдакая Лернейская многоголовая гидра.

Однако единственным объединяющим группу фактором становится ненависть. Искреннюю сплоченность «коллектив» обнаруживает лишь перед грядущим разрушением, вытесняющим надежду на созидание. На этом, наглядно доказывает история, будущее не построить. Теряя объект нападок, участники настраиваются друг против друга, и в этом их глубинная трагедия. При нарастающем напряжении и вспышках взаимного гнева случай с Леной все больше походит на показательную казнь. Схема «все против одного» — самая действенная, и неизбежно оборачивается против каждого участника.

В конце повести персонаж Железникова, Рыжий, признается: «Я всегда был как все. Все били — я бил. Потому что я Рыжий и боялся выделиться». Эта же идея количественного преимущества вынесена в первые слова фильма:

— Мы пошли.
— Вы куда? Мы с вами!

Стремление быть частью общего процесса и страх одиночества ведут к духовному краху. Быков говорил, что «пошлость человека не так страшна, как пошлость коллектива». Подобная нравственная гибель представлена в «Чучеле» на контрасте с торжеством духа и смелости, противостоящих общему безумию. Воплощением этой полярности взглядов становятся Лена и ее одноклассник, Дима Сомов.

Лена идет против всех во имя чистых помыслов, Дима же выбирает путь конформизма и предательства. Отношения с коллективом у обоих трагичны, но протест Лены выражен в открытом конфликте, в отличие от внутренней, сугубо личностной борьбы Димы со злом. В его случае зло — то есть коллективное начало — побеждает. Условное выделение героев в пару и зеркальное отражение их характеров выполняют ключевую композиционную роль.

Дима — первая Ленина любовь, человек, чью вину она берет на себя, ради которого решается на подвиг и стойко выносит неминуемые страдания. История подлинной любви и испытаний подводят «Чучело» к сюжету гонения, распятия и вознесения. Главные герои, время и обстоятельства их жизни изменены, но суть этического урока остается прежней.

Один бытовой школьный случай одновременно рождает и труса, и героя. Класс сбегает с урока в кино. Не выдержав расспросов учительницы, Дима рассказывает ей о случившемся, но наказанным одноклассникам признаться в содеянном не решается. Позже Лена скажет о Диме:

«Он думал, что он герой. Он тогда не знал, что он трус».

Лишенные долгожданной поездки в Москву, дети решаются на самосуд — по всем правилам, с очной ставкой и грядущей расправой. Для спасения Димы предателем себя признает Лена. Из-за жертвенной любви она подписывает себе приговор в глазах общественности и встает на путь страстей Христовых.

Самые напряженные сцены связаны с издевательствами — дети ведут интенсивную моральную и физическую атаку.

— А где остальные?
— Известно где — Бессольцеву погнали.

В дальнейшей судьбе Лены повторяются мотивы Евангелия: одноклассники подвергают «Чучело-предателя» преследованию, избиению, поруганию, оплевыванию (горохом из стеклянных трубочек), осмеянию. В кульминационной точке сюжеты объединяются, и Лену ведут на условную казнь — костер — с завязанными глазами. Вместо дома первосвященника Каифы и Голгофы местом действия выступает разрушенная белокаменная церковь, а условным терновым венцом и распятием — сложенное в форме креста чучело, наряженное в платье героини. Нравственные и телесные муки Лены проходят на фоне бушующего веселья: ликующих «ура!», прибауток «гори, гори ясно!» и доносящихся из магнитолы песен The Beatles и Bananarama.

Тема предательства раскрывается в образе Иуды — Димы Сомова — такого же хранителя апостольской кассы, которой в «Чучеле» стала общая копилка с деньгами, заработанными детьми на вожделенную и сорвавшуюся поездку в Москву. Поцелуй Иуды в повести, замененный в фильме на Димино объятие («Он меня обнял. При всех»), связан не только с Лениной влюбленностью, но и верой девочки в добро. Она рушится, когда именно Дима поджигает костер.

Душевное падение героя символично передано в сценах запугивания Лены. Еще до казни мальчик пытается сподвигнуть подругу к побегу и пробирается к окнам ее дома с надетой на палку кабаньей головой. У Железникова голова была медвежьей, но Быков заменил животное, тонко отметив идейную связь «Чучела» с «Повелителем мух» Уильяма Голдинга. Образ мнимого врага (Зверя, Вельзевула) — насаженная на кол кабанья голова — необходим героям Голдинга для укоренения новой веры и оправдания насилия. Потеря нравственной невинности, над которой рыдают Ральф, Джек и другие мальчики в конце романа, рифмуется с кадром смотрящих на зрителя героев «Чучела», начинающих осознавать содеянное.

Одержанная ими победа — избавление от Лены — не приносит ожидаемой радости. Возведенная во враги, в финале героиня приобретает статус некоторой святости. Она отмечена в фильме как на событийном уровне, так и в деталях.

Одна из них — характерный оттенок зеленого, постоянно присутствующий в одежде Лены.

Это явное наследование литературной традиции с прямым цитированием «Преступления и наказания» и обращением к образу Сонечки Мармеладовой, чей «фамильный» драдедамовый платок зеленого, «Богородичного» цвета символизировал душевную непорочность героини и предвещал возрождение к новой жизни для Раскольникова. Используя этот литературный код, кинематографическое «Чучело» тоже обращается к образу «маленького человека».

Активно боровшийся с его стереотипным изображением, Быков-актер разыгрывал этот образ в кино — от Акакия Акакиевича Башмачкина в «Шинели» (А. Баталов, 1959) до беспартийного трубача Колпакова в «Звонят, откройте дверь» (А. Митта, 1965) и скомороха-язычника в «Андрее Рублеве» (первоначально — «Страсти по Андрею», А. Тарковский, 1966). В «Чучеле» Быков-режиссер доводит образ до предела и рассказывает историю буквального маленького человека — ребенка. Вслед за Достоевским, выразившим жертвенную любовь в спасительном образе Сонечки, Быков говорит о бессмертном благородстве.

Главные Ленины черты — душевное мужество, принципиальный отказ верить в подлость, способную одолеть милосердие.

О Сомове она говорит:

«Дедушка, они держат его силой! Заставляют его пугать меня. Дедушка, они связали ему руки!».

Подобная позиция граничит с наивностью, которую высмеивает Ленино окружение. На пиковой точке конфликта заданные вначале образы чудаков Бессольцевых получают новое, стремительное развитие — герои уподобляются юродивым. После «казни» костром, будто пройдя инициацию и воскреснув, Лена сбривает волосы. Решительность, с которой она идет на этот шаг, и общее напряжение момента роднят происходящее с выдающейся сценой острижения Марии Фальконетти в «Страстях Жанны д’Арк» (К. Т. Дрейер, 1928). С голой головой, в обожженном на костре платье Лена утверждает собственную духовную победу и приходит незваной гостьей на празднование дня рождения Сомова. Ее облик (похлопывая по голове: «Хорош качанчик?»), неистовый танец и громкое заявление «Я Чучело!» — прямое воплощение образа юродивой как добровольного носителя духовного безумия.

Для общества всепрощающие Лена и Николай Николаевич лишены рассудка именно нравственного. Их мотивы, не преследующие личной выгоды, непонятны, отличаются от интересов большинства — и потому представляют угрозу. Кадры с уплывающими на теплоходике из города Бессольцевыми отсылают к пассажирам «философского парохода» 1922 года. Не вписываемые в обстоятельства новой жизни, герои ее покидают. Со скудным багажом, буквально повторяющим набор в «две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон», Лена и ее дедушка отбывают в неизвестность. Образы роднит и трагичный мотив оставленного фамильного дома с коллекцией картин, названной восхищенной Лениной учительницей «бесценной, оцененной очень высоко».

Расставаясь с материальным свидетельством своей истории, Бессольцевы одерживают победу духовную. Но торжества они не ощущают — их поступкам чужда патетика, потому и конец «Чучела» не выписан в мажорных цветах триумфа справедливости. Однако герои не остаются незамеченными — на пристани символично раздается военный вальс, который репетирует дирижер (камео Быкова) со своим оркестром. Этот финальный образ передает тягостное чувство потери истины, подводя итог одной из важнейших работ Ролана Быкова. Он же становится своеобразным ответом режиссера на услышанные им однажды слова школьного директора:

«Да, духовности мы сейчас придаем огромное значение, у нас в школе уже есть духовой оркестр!».