Стеб, сарказм и тро-ло-ло: как писатели и карикатуристы шутили про политику и религию в эпоху Просвещения

Памфлет — идеальный для дрязг Просвещения жанр. Его суть в жестком изобличении идей, действий оппонента. Памфлеты публиковались в газетах или распространялись в виде брошюр или листовок — тогда их можно было считать альтернативой официальной прессе.

Патетику, тенденциозность и злостность в памфлете оправдывало и скрашивало комическое начало — ирония и сарказм. Оно же должно было предохранить автора от возможных преследований или гнева влиятельных особ — если текст изобилует иронией, то обвинения могут толковаться двусмысленно: «Ах, это просто шутка».

Для того же нужны были анонимность и псевдонимы. Авторское «я» почти всегда не соответствовало личности автора: памфлетисты скрывались за масками, изображали кого-то другого. Их активность немного напоминает интернет-троллей.

Но тролли — чистые провокаторы, получающие удовольствие от самого процесса, а публицисты XVIII века пытались доказать или опровергнуть идеи, обратить внимание на проблемы, а в итоге добиться видимых перемен.

Насколько важно быть несерьезным, объясняют жизни и мнения двух джентльменов и господина с обостренными чувствами юмора и справедливости.

Как потерять кирпично-черепичный завод и заставить всех тебя ненавидеть

Даниель Дефо был активным малым буржуа: вел небольшое чулочное дело, торговал вином, женился на девушке с хорошим приданым, попал в долговую тюрьму. Еще активнее он занимался примерно тем же, что и какой-нибудь политический активист и блогер.

Произошло важное событие? Дефо пишет памфлет или поэму. Восстание Монмута? Дефо среди ополченцев. «Славная революция» во главе с прогрессивным голландцем Вильгельмом Оранским? Дефо рядом.

Революция и 13 лет правления Вильгельма III (1689–1702) — самое светлое для Дефо время. У него даже появился черепично-кирпичный заводик в Эссексе!

Когда королевой стала Анна Стюарт, шутки Дефо пришлись не ко двору. В парламент, который делили виги и тори, внесли проект отмены «временного соглашения» — поблажки для диссентеров (протестантов, отделившихся от англиканской церкви в XVI–XVII веках). «Временное соглашение» позволяло им занимать общественные посты, если они согласятся разок принять причастие по обрядам англиканской церкви.

Когда его решили отменить, ярый пресвитерианец (то есть диссентер) Дефо сыграл со всеми самую удачную с точки зрения произведенного эффекта и самую неудачную для своего будущего шутку. 1 декабря 1702 года вышел его памфлет «Простейший способ разделаться с диссентерами».

Симпатизировавший вигам Дефо вдохновлялся риторикой тори, выступавших за отмену соглашения, и даже заимствовал обороты и образы фанатичного епископа Генри Сачеверелла. Желание ограничить свободу вероисповедания Дефо довел до желания уничтожить неугодных.

Настало время вырвать с корнем сорняки мятежной ереси, которые так много лет мешали миру в вашей церкви и заглушали доброе зерно!

«Но так мы возродим костры, — мне скажут многие в сердцах или невозмутимо, — и акт „О сожжении еретиков“, a это и жестоко и означает возвращенье к варварству».

На это я отвечу так: хоть и жестоко предумышленно давить ногой гадюку или жабу, но мерзость их природы такова, что превращает мой поступок в благо для ближних наших. Их убивают не за вред, который они сотворили, а для того, чтобы его предотвратить! Их убивают не за зло, которое они нам уже причинили, а за то, которое они в себе таят! Вся эта нечисть: жабы, змеи и гадюки — опасна для здоровья и вредна для жизни тела, тогда как те нам отравляют душу, растлевают наше потомство! Заманивают в сети наших чад, подтачивают корни нашего земного счастья и небесного блаженства. И заражают весь народ!

Какой закон способен охранять сих диких тварей? Есть звери, созданные для охоты, за каковыми признается право убегать и укрываться от погони, но есть и те, которым разбивают голову, используя все преимущества внезапности и силы!

Я не прописываю в качестве противоядия сожженье на костре. Я только повторяю вслед за Сципионом: Delenda est Carthago! («Карфаген должен быть уничтожен!») И если мы надеемся жить в мире, служить Богу и сохранять свободу и достоинство, диссентеров необходимо уничтожить! Что до того, как лучше это сделать, решение за теми, кто полномочен отправлять божественное правосудие против врагов страны и церкви!

Современники подумали, что автор серьезен. Особо рьяные и наивные англиканцы восхитились. Тори вместе с их инициативой и сторонниками были дискредитированы.

10 января 1703 года Дефо объявили в розыск. В феврале 1703-го памфлет публично сожгли. Дефо нижайше и покаянно — хотя не факт, что искренне — писал королеве, прося о милости. Но примерно через полгода попался и предстал перед судом за «подстрекательство и клевету».

Три дня у позорного столба он простоял с триумфом: толпа вместо грязи и помоев бросала ему цветы — спасибо остроумию Дефо, который из заключения распространил поэму «Гимн позорному столбу».

Потом он сел в тюрьму, откуда смог написать Роберту Харли, спикеру палаты общин.

Шутка смешна, если релевантна эпохе. Если она приводит к печальным последствиям, то это уже новая технология.

Дефо — один из первых практиков не только жанра романа, но и инструментов манипуляции массовым сознанием.

Писателя освободили, заводик он потерял. Дефо стал профессиональным журналистом и агентом Харли, который оценил, во-первых, талант публициста имитировать риторику оппонентов, а во-вторых, умение завоевывать доверие толпы.

В одиночку Дефо анонимно создавал газету «Ревью» (1704–1713), формировавшую общественные настроения в пользу инициатив ненавистных тори. Притворяясь честным единоверцем, Дефо шпионил и продавливал нужные инициативы среди пресвитерианцев Шотландии, готовя ее к принятию Акта об унии (1707). Дефо писал в прессе вигов под видом всё еще искреннего вига и одновременно работал на прессу тори. Репутацию его в веках спасло написание на старости лет романов.

Священник, оскорбивший чувства верующих

К Джонатану Свифту применимо определение «циничный священнослужитель», но в гораздо более изощренном, чем обычно, смысле. Памфлет «Сказка бочки», написанный между 1694 и 1697 годами и опубликованный в 1704-м, — очень смелое для автора-церковника сочинение. Жертв в памфлете две: религия и наука, вернее, их «грубые извращения». Пространное сочинение состоит из истории троих братьев и многословных отступлений от нее.

Свифт примеряет маску типичного публициста своего времени, во всем сведущего, но, конечно, глуповатого. Он скептически смотрит на общество Нового времени — активное, любопытное, жаждущее знаний, но легковерное и наивное, и обманщиков, которые на нем наживаются, ораторов, актеров, авторов псевдонаучных трактатов. Это человек, уставший от потока зачастую низкопробной информации, хлынувшей на общество. Печать к XVIII веку была довольно разнообразной.

Свифт пародирует худшие образцы художественных и политических текстов, теологию, толкования Библии, медицинские трактаты.

Теперь о Боге. Жили три брата: Петр (aka святой Петр и католическая церковь), Джек (aka Джон Кальвин и кальвинизм вместе с прочими диссентерами) и Мартин (aka Мартин Лютер и англиканство).

Их история — история церкви для посвященных. Получив от отца в наследство кафтаны, то есть христианство, братья хорошенько изуродовали их украшениями: аксельбантами, галунами, серебряной бахромой, вышивками.

Петр самый отвратительный:

Господин Петр считался также изобретателем марионеток и диковинок, великая польза которых настолько общепризнана, что мне нет надобности вдаваться в подробности.

Но особенно он прославился открытием знаменитого универсального рассола. Заметив, что наш обыкновенный рассол, употребляемый домашними хозяйками, годится только для сохранения мяса битых животных и некоторых овощей, Петр, не щадя трудов и затрат, изобрел рассол, годный для домов, садов, городов, мужчин, женщин, детей и скота; всё это он мог сохранять в нем в такой же неприкосновенности, как насекомых в янтаре. На вкус, на запах и на вид рассол этот казался совершенно таким же, как и тот, в котором мы обычно храним мясо, масло и селедки, и часто с большим успехом применялся для этой цели, но благодаря многим своим превосходным качествам в корне отличался от обыкновенного рассола.

Петр клал в него щепотку особого порошка пимперлимпимп, после чего успех его действия был обеспечен. Операция производилась при помощи окропления в определенные фазы луны. Если рассолом окроплялся дом, то окропление вполне охраняло его от пауков, крыс и хорьков; если окроплялась собака, это оберегало ее от коросты, бешенства и голода. Рассол Петра был также верным средством против лишаев, вшей и паршей у детей и никогда не мешал исполнению окропляемым его обязанностей ни в постели, ни за столом.

В конце концов Джон и Мартин сбегают от брата. Джон оказывается тем еще психом: пытаясь сделать кафтан прежним, он остается в лохмотьях. Мартин из троих самый вменяемый и милый, но, как часто бывает в сатире, положительный образ наименее убедителен.

Как служитель англиканской церкви и консерватор, Свифт отдает предпочтение официальной религии и высмеивает конкурентов — диссентеров и католиков. Но общая жесткость текста сыграла против него. Зачем разбираться в градациях юмора, если можно взять и обидеться?

Королева Анна вместе с приближенными сочла автора безбожником (так же считал безбожник Вольтер). Свифт сокрушался, что сказка стоила ему карьеры. Но нельзя и отрицать, что она же принесла ему известность и помогла продвижению в политике.

Ирландский священник был для парламента памфлетистом, вдохновителем, другом. С 1701 до 1707 года он служил вигам, а с 1710 до 1714-го — тори. Награду за политическую активность Свифту выхлопотали почетную и хлебную — место декана при церкви Святого Патрика в Дублине, — но издевательскую. Ирландию Свифт считал бесперспективной глушью. Зато здесь он опробовал сатиру как средство национально-освободительного движения.

У Свифта были кафедра, сарказм, ирландцы, а главное — враг. Англия. Свифт призывал не покупать английские товары, потому что англичане давили ирландское производство («Предложение о всеобщем употреблении изделий исключительно ирландского производства», 1720). Убеждал не пользоваться отчеканенными англичанами медными монетами: патент был выдан подозрительному господину Вуду и, очевидно, предполагал крупный «откат» («Письма суконщика», 1724–1725).

Памфлеты английское правительство запрещало. Издателей судили, но присяжные упорно их оправдывали. За имя «суконщика» предлагалось 300 фунтов, но Свифта не выдавали. Впрочем, и арестовать его не могли: правительство опасалось народных выступлений, и не напрасно: ирландцы снаряжали патрули для охраны любимого декана от скверных англичан.

Казалось бы, Свифт мог радоваться, но кроме любви бедных ирландцев и небольших поблажек для них он ничего не добился.

В 1728 году в Ирландии случился неурожай картофеля и, как следствие, голод. Англия не спешила на помощь. И Свифт сделал главное и последнее политико-экономическое заявление: надо есть детей.

Один очень образованный американец, с которым я познакомился в Лондоне, уверял меня, что маленький здоровый годовалый младенец, за которым был надлежащий уход, представляет собою в высшей степени восхитительное, питательное и полезное для здоровья кушанье, независимо от того, приготовлено оно в тушеном, жареном, печеном или вареном виде. Я не сомневаюсь, что он так же превосходно подойдет и для фрикасе или рагу.

Я беру на себя смелость просить всех обратить внимание и на то обстоятельство, что из учтенных нами ста двадцати тысяч детей двадцать тысяч можно сохранить для дальнейшего воспроизведения потомства, причем только четвертая часть этих младенцев должна быть мужского пола. Это больше, чем обычно оставляется баранов, быков или боровов; я принимаю здесь во внимание, что эти дети редко бывают плодом законного брака, обстоятельство, на которое дикари не обращают особого внимания, и поэтому одного самца будет вполне достаточно, чтобы обслужить четырех самок. Остальные же сто тысяч, достигнув одного года, могут продаваться знатным и богатым лицам по всей стране. Следует только рекомендовать матерям обильно кормить их грудью в течение последнего месяца, с тем чтобы младенцы сделались упитанными и жирными и хорошо годились бы в кушанье для изысканного стола.

Из одного ребенка можно приготовить два блюда на обед, если приглашены гости; если же семья обедает одна, то передняя или задняя часть младенца будет вполне приемлемым блюдом, а если еще приправить его немного перцем или солью, то можно с успехом употреблять его в пищу даже на четвертый день, особенно зимою.

Я рассчитал, что только что родившийся ребенок весит в среднем двенадцать фунтов, а в течение года, при хорошем уходе, достигнет двадцати восьми фунтов.

Я согласен, что это будут несколько дорогие блюда и потому подходящие для помещиков, которые, пожрав уже большую часть родителей, по-видимому, имеют полное право и на их потомство.

«Скромное предложение» (1729) — это отповедь Просвещению с его проектами по рациональному устройству общества.

Свифт, как ранее Дефо, но более изящно, присваивает стиль, господствовавший в его время, и доводит его до абсурда. Логически и статистически обоснованные идеи при дегуманизации большинства населения — изысканный каннибализм.

Нарядные конструкции вели к экономической программе Свифта. Но в большую политику декана не пригласили, хотя шок-контент оценили. И до революции ирландцев он не довел. Свифту пришлось давиться литературной славой.

Вольтер против всех

Философ Вольтер запомнился современникам как дедушка-скандал. С одинаковым упорством и неистовством он защищал жертв религиозных преследований, судился из-за пасквилей на себя, выторговывал повыгоднее несколько вязанок дров. Но два скандала с его участием особенно веселы, а один еще и особенно дорог сердцу кристально разумного Вольтера.

Идеал рафинированного Вольтера — просвещенная монархия, поэтому француз прибивался к монаршим дворам.

Придворным историографом к Людовику XV Вольтера пристроила его подруга маркиза де Помпадур. Фридрих II, считавший себя философом и поэтом, сам пригласил его ко двору.

Самонадеянным был не только Фридрих II, но и президент Берлинской академии Пьер Луи де Мопертюи. Мопертюи выдвинул принцип наименьшего действия и попытался доказать с его помощью существование Бога. С ним начал спорить математик Иоганн Самуэль Кёниг, но Мопертюи задавил того академическим ресурсом. К радости Вольтера, академик опубликовал «Письма», где описывал множество антинаучных гипотез и странных проектов. Вольтер ответил памфлетом «Диатриба доктора Акакия» (1752).

Так как президент является автором теории «о наименьшем действии», в соответствии с которой природа всегда действует с максимальной экономией усилий, мы и обращаемся с призывом к читателям экономить свое время и не подвергать себя тяжкому испытанию — дважды читать всю эту галиматью, вначале в собрании сочинений, а потом снова в «Письмах».

Вольтер потешался над идеей Мопертюи прорыть к центру Земли туннель, чтобы изучить планету. По замечанию Вольтера, вырытая земля погребет целую страну, Пруссию, и баланс сил в Европе нарушится. Маска Акакия, так звали доктора папы римского, нужна Вольтеру не для сокрытия личности, а чтобы подчеркнуть, что проекты Мопертюи — больной бред.

Образованные европейцы дружно смеялись вместе с Вольтером. По приказу Фридриха II, тоже смеявшегося, но защищавшего честь родной академии, памфлет сожгли при Вольтере, но репутацию ученого огонь не очистил. Несчастный Мопертюи ретировался в Париж, а Вольтер рассорился с королем.

Любимое детище Вольтера, поэма «Орлеанская девственница» — надругательство над национальной героиней Франции Жанной д’Арк. Вольтер писал поэму с 1730 года. Копии дарил друзьям. Чтение поэмы было модным развлечением в аристократических салонах. Издавалась она в 1755, 1756 и 1762 годах.

Поэма, в которой мускулистая боевая простолюдинка дает отпор не столько завоевателям англичанам, сколько всем покушающимся на ее девство, возмутила главным образом римскую католическую церковь.

«Орлеанская девственница» попала в индекс запрещенных книг. Сатира Вольтера — это смех для своих, высоколобых и высокородных. Аристократии и передовым монархам всегда можно приватно потешаться над символом нации.

Смейся над монархом, и монарх будет смеяться вместе с тобой

К концу XVIII века англичане нашли новую форму сатирического самовыражения — карикатуру. Высокий статус комическому придал Уильям Хогарт, основатель национальной школы живописи. В сериях картин и гравюр Хогарт изображал истории из жизни с моралью.

Но интересна здесь не мораль, а стиль: священники, заглядывающие под юбки проституткам, сифилитики, развратники, лицемеры и жестокосердные дегенераты выписаны детально и остроумно.

Самым разносторонним и одаренным карикатуристом, не чуждавшимся ссылок на «Откровение» Иоанна Богослова и юмора, достойного братьев Фаррелли, был Джеймс Гилрей, выпускник Королевской академии художеств. Он работал на чердаке в лавке Ханны Хамфри, дамы старше него на 11 лет, которая издавала и распространяла карикатуры. Не жизнь, а мечта школьника, придумывающего смешные картинки, сидя у мамы на шее.

Тогда это было дорогим удовольствием не для тупых: тонко исполненные рисунки изобиловали отсылками к старой живописи и новейшим событиям и слухам. Раскупала их аристократия, но народ мог глазеть на витрины лавок.

Карикатура часто служила своеобразной светской хроникой, и попасть туда было честью, а не оскорблением. Сам король Георг III коллекционировал карикатуры, а, например, Ричард Бринсли Шеридан, автор «Школы злословия» и виг, купил шесть экземпляров гилреевского «Откупоривания старого Шерри», посвященного ему самому.

Карикатуристам запретили изображать монархов только в 1795 году, когда Англия была напугана европейскими революциями, хотя за несколько лет до этого Гилрей успел запечатлеть Георга III с супругой, обделавшимися в нужнике, — так их испугала весть об убийстве короля Швеции Густава III.

Политические карикатуры, на вкус англичан конца XVIII века, грязное дело. Тем не менее свою роль они сыграли. Оттиски с добрым толстяком Джоном Буллем, воплощавшим английский народ, поднимали боевой дух англичан в противостоянии с Наполеоном. Да и в целом карикатура не была подрывной информацией.

Карикатуристы транслировали консервативные ценности, а зачастую ксенофобию (что ни француз, то мерзкий извращенец, что ни еврей, то бес или ростовщик), женоненавистничество и другие типичные для своего времени предрассудки.

Высмеивалось всё новое, чужое, модное и непривычное, поэтому карикатура, несмотря на скатологический юмор в отношении монархов или обсасывание темы алкоголизма премьера Уильяма Питта, была охранительным для режима жанром. Мудрый правитель всегда позволяет поржать над собой.

Смейся над монархом, и монарх окажется на гильотине

Подрывными зато были водевили, распространенные во Франции еще в XVII веке. Куплеты исполнялись на ярмарочных представлениях в районе Пон-Нёф (Нового моста) и рождали смех, описанный Михаилом Бахтиным. Смех, который на время освобождал бедняков от обыденности.

Сочинители брали популярную песню и заменяли текст на злободневный политический, так что водевили по форме были близки и ясны даже малообразованным горожанам. Но главное, музыка делала зрителей политически активной массой.

Даже «Марсельеза», гимн буржуазной революции (1789–1794), создана по принципу водевиля. «Сочинивший» ее революционер Клод Жозеф Руже де Лиль позаимствовал музыку у Джованни Виотти, придворного композитора Марии-Антуанетты, а текст — из прокламации якобинцев.

В России всё не как у людей

Сатира в России эпохи Просвещения ограничилась диалогом монарха и аристократии. Екатерина II первой решила издавать сатирический журнал с говорящим названием «Всякая всячина» (1769–1770). Императрица не собиралась кого-либо обличать, она хотела «поделиться улыбкою своей», чтобы она обязательно к ней еще вернулась.

Через несколько месяцев у «Всякой всячины» появился конкурент — «Трутень» Николая Новикова. Новиковское издание посмело предложить другой тип сатиры — то есть спорить с императрицей.

Новиков шутил жестче, конкретнее и смешнее. Например, противник крепостного права, он выписал такой рецепт господину Безрассуду: «Безрассуд должен всякой день по два раза рассматривать кости господские и крестьянские до тех пор, покуда найдет он различие между господином и крестьянином».

«Трутень» (1769–1770) оказался популярнее «Всякой всячины». Императрице этот баттл вскоре надоел, и она сочинила требования к сатире. Так, нельзя было «называть слабости пороком» и «думать, чтоб людей совершенных найти можно было». Пятый и шестой пункты звучали как угроза: «Я хочу завтра предложить пятое правило, именно, чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить».

Новиков и дальше выпускал журналы, но затем увлекся просветительским книгоиздательством (напечатал Вольтера, Локка, Паскаля) и масонством.

Шуточки Екатерина II Новикову простила, а вот масонство — нет. Типографию арестовали, многие книги из продажи изъяли, а Новиков пробыл в Шлиссельбургской крепости с 1792 по 1796 год. Освободил его уже Павел I.

---

Код для избранных, провокативная практика, психотерапия… Комическое с одинаковым успехом рождает и новые связи между людьми, и непонимание.

Смех — инструмент влиятельный, опасный и политически перспективный, особенно хорошо знаем это мы, живые свидетели развития новой комической цифровой культуры. Она кажется слишком агрессивной или слишком свободной — то есть бесконтрольной — и, как следствие, подвергается репрессиям и попыткам регламентации.

Один и тот же момент кто-то проживает с установкой «Смеяться, пока можно», а кто-то с вопросом «Сколько можно смеяться?».

Юмор по-прежнему используется «во зло» или «во благо» агентами и носителями любых культур, полярных идеологий и мировоззрений. Когда все оказались в новой исторической ситуации — изменчивой, подвижной, а новые правила еще не выработаны, остается отшучиваться. Если нет иных способов осмыслить всё более усложняющийся мир, отстоять свои интересы, приватное и политическое пространство, комическое становится формой выражения идей и основным средством самозащиты.

Каким бы жестоким ни был сегодняшний смех, он лишь свидетельство растерянности. Жечь рукописи с неугодными высказываниями уже невозможно, но отжигать по полной в сети — сколько угодно.