Церковная служба в кабаке и суд рыб. Какие метаморфозы претерпела древнерусская литература в XVII веке при столкновении с западной традицией

Древнерусскую литературу часто предпочитают называть «словесностью», и не без оснований. Это не литература в привычном нам понимании, она строилась на православном мировоззрении и назидательности, ее эстетические качества были второстепенными, а художественный вымысел в целом считался скорее чем-то греховным. Однако XVII столетие, время перехода от религиозной культуры к светской, стало важнейшим периодом, проложившим путь к Золотому веку.

Крылатая фраза Александра Пушкина из «Медного всадника«‎ про окно в Европу, прорубленное Петром I, справедлива лишь отчасти.

Русь, пережившая Смуту, все чаще с интересом смотрела на Запад. Уже издавалась в нескольких экземплярах — специально для царя и его приближенных — газета «Куранты», в основе которой были материалы иностранной прессы, при дворе делались первые шаги к основанию театра (правда, представления были на библейские темы), писались первые портреты, еще не избавившиеся от влияния иконописи. В домах знати появлялись зеркала и европейская живопись, а в Москве строились здания в нарышкинском стиле, отдельные черты которого заимствовались у западноевропейской архитектуры.

Среди бояр было немало «западников»: например, Артамон Матвеев позволял женщинам сидеть за столом с мужчинами, благодаря чему Алексей Михайлович познакомился со своей будущей женой Натальей Нарышкиной, а дипломат Ордын-Нащокин, которого называли «иноземцем», знал польский, немецкий и латинский языки. Он считал, что «не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов», и жаловался на неэффективность российской системы управления, замкнутой на Москву: «Где глаз видит и ухо слышит, тут и надо промысл держать неотложно».

Такие бурные изменения в русской жизни повлияли и на литературу, где выковывались не только новый стиль и формы, но и новое представление о человеке.

Зарождение поэзии

Страна, в которой «поэт больше, чем поэт», до XVII века не знала профессиональной поэзии, появление которой было связано с более общими изменениями в культурной и экономической сферах. Образованные люди приобщались к европейской традиции прежде всего через Польшу и Украину.

Придворную поэзию, зародившуюся при Алексее Михайловиче, принято называть барочной — она была парадно-декоративной, нравоучительной и восхваляющей монархическую власть.

Еще поэзия XVII века была силлабической, то есть ритмизованной по числу слогов (чаще всего их приходилось 13 или 11 на одну строчку), а не ударений, но при этом сохранялась фиксированная парная рифма, падавшая на предпоследний слог. Силлабическая система потеряла актуальность в следующем столетии, и с тех пор нам привычна силлаботоника, основанная на чередовании ударных и безударных слогов. Вот, например, стихотворение Симеона Полоцкого (1629–1680):

Диоген

Диоген-философ егда умираше,
от друг обстоящих вопрошаем бяше,
Где изволит телу погребенну быти.
«Изволте мя, — рече, — в поли положити,
На верее земленнем». Они отвещают:
«Тамо тело твое звери растерзают».
Он рече: «Палицу при мне положите».
Они: «Что ти есть в ней, друже нарочите?
Не почюеши бо, сый души лишенный».
Он же: «Векую убо бываю смущенный:
Аще не почую, звери не досадят,
егда растерзавше тело мое снядят.
Где-либо хощете, тамо погребите,
мне во ин век с миром отити дадите».

Самым значительным представителем силлабического стихосложения был именно он, родившийся в Речи Посполитой (сегодня мы бы называли его беларусом) и привлеченный Алексеем Михайловичем ко двору для воспитания наследника Федора III и прочих царских детей. Наследие Полоцкого объемно, тематически очень разнообразно и богато аллегориями, барочными эмблемами, то есть образами, построенными на ассоциациях. Он перекладывал псалмы, писал эпиграммы и ставшие очень известными стихи в форме креста, сердца и звезды.

Полоцкий ссылается на античную и западно-европейскую литературу, например на Гомера, Вергилия, Иакова Ворагинского — его кругозор весьма обширен. Также он перенимает устоявшееся в русской культуре представление о том, что поэт говорит словами Бога. В своей тетради он записывает: «…наше поэтическое искусство есть ничто иное, как поэзия, или красноречие самого Бога». В его творчестве мы впервые в истории нашей поэзии встречаем авторскую стилистику и упорядоченное мировоззрение. Написанные церковнославянским языком «вирши» совершили революцию и положили начало русской книжной поэтической традиции, однако вскоре безнадежно устарели и сегодня представляют в первую очередь научный интерес, хотя при должной подготовке от них можно получить эстетическое удовольствие.

Симеон Полоцкий нажил множество врагов, сумевших отомстить ему только после смерти.

Патриарх Иокам прямо обвинял поэта в иезуитстве: «У изуитов бо кому учившуся, наипаче токмо латински, без греческаго, не можно быти православному веема восточныя церкве искреннему сыну». Творчество Полоцкого, попавшее под запрет, надолго выпало из литературного контекста, однако он успел обучить нескольких поэтов (например, Сильвестра Медведева и Кариона Истомина), а начатая им традиция продолжилась в XVIII веке в творчестве Феофана Прокоповича, Антиоха Кантемира и Василия Тредиаковского, который позднее разрабатывал вместе с Михаилом Ломоносовым и Александром Сумароковым силлабо-тоническую систему стихосложения.

Театр

По всей Средневековой Европе драматическое искусство порицалось церковью из-за языческих корней театра. Вместо светских пьес ставились религиозные мистерии и выступали бродячие актеры. На Руси широкой популярностью пользовались скоморохи, против которых так же последовательно выступала православная церковь: во второй половине XVII века при содействии патриарха Никона их деятельность официально запретили.

Вместе с тем царь Алексей Михайлович интересовался «комедиями» (обобщенное название драматического искусства) и долгое время пытался найти в Европе тех, кто смог бы организовывать театральные зрелища при русском дворе. Первую пьесу в истории российского театра поставил московский немец, пастор лютеранской кирки Иоганн-Готфрид Грегори, а играли в ней его ученики. Причем, как отметил помощник пастора, сделал он это по принуждению, выбирая «между царской милостью и опалой», а актеры жаловались на голод и изнурительные репетиции. «Артаксерксово действо» было переведено с немецкого на русский и показано 17 октября 1672 года.

Присутствовали царь и ближние бояре, а царица и ее дети наблюдали за представлением через дырку из забитого досками помещения. Длился спектакль 10 часов без перерывов.

«Артаксерксово действо» основано на библейском сюжете о царской жене Есфирь, уговорившей мужа Артаксеркса сохранить жизнь еврейскому народу. Судя по всему, этот эпизод из Ветхого Завета выбран не случайно. Артаксеркс заключил второй брак с воспитанницей возвышенного им незнатного вельможи — и точно так же поступил Алексей Михайлович, который приметил дома у Артамона Матвеева Наталью Нарышкину и женился на ней вторым браком. Подобная параллель, без сомнения, могла доставить удовольствие монарху.

Репертуар театра Алексея Михайловича был скромным и состоял из постановок на исторические, мифические и библейские сюжеты. Зрелищность — важнейшая составная часть царской «потехи»: спектакли предполагали танцы, пение хором, дорогие и пышные костюмы, оружие, сделанное по заказу, декорации, к созданию которых привлекались московские художники.

На содержание театра тратилось около 3000 рублей — огромная сумма для того времени.

Тексты ранних пьес пестрят ремарками действия, их герои постоянно перемещаются. Однако не забывали авторы и о нравоучительности. «Артаксерксово действо» сопровождает пролог, прямо сообщающий: «…гордость сокрушается и смирение венец приемлет», «…чюдно и пречюдно превращает великий бог советы человеком». Как и придворная поэзия, драматургия прославляла царскую власть и постоянно подчеркивала ее божественное происхождение: «О, царь вселенныя, ты бог еси земный!» При этом сохранялась сентиментальная, любовная нотка: Артаксеркс сердечно страдает по Есфири и т.п.

Древнерусский Фауст и открытие человека

XVII век богат на переводы западноевропейских сочинений, и в том числе занимательных рыцарских романов. Появляются новые читатели, а вслед за ними и новые герои: предприимчивые, смелые. Происходит демократизация сюжетов. «Повесть о Савве Грудцыне» — текст именно что увлекательный, авантюрный, с выдержанной интригой. Это самый яркий пример переходного периода в древнерусской литературе, когда страна еще только шла от Средневековья к Новому времени. В «Повести…» сочетается религиозный дидактизм и светское начало, некоторые видят в ней первую попытку создания русского романа.

Сын купца Савва Грудцын отправляется в город Орел торговать и поселяется у отцовского друга — Бажена.

«Ведомый бесом», юноша влюбляется в жену хозяина и грешит с ней. Осознав неправильность своего поступка, вскоре он отвергает женщину, но та решает отомстить и отравить его волшебным зельем, пробуждающим страсть. Яд действует, Савву выгоняют на улицу, после чего к нему подбегает дьявол в обличии человека. Бес обещает излечить его любовную тоску за подписание грамотки. Савва, не умеющий писать и «склады разбирать», расписывается в продаже души и начинает распутную жизнь.

В «Повести…» присутствуют разные сюжетные линии. Мама Саввы, прознав о греховности сына, пишет ему письма, которые тот выбрасывает. Потом за ним едет отец, ждет его в Орле, разочаровывается и вскоре умирает от тоски. История родителей так и не пересекается с историей их ребенка.

Далее Грудцын делает военную карьеру, невидимкой проникает в укрепления поляков, побеждает в поединках польских молодцев и прославляет себя. О нем узнает сам царь, но вскоре Савва тяжело заболевает. Кончается произведение по-древнерусски предсказуемо: чтобы спастись от дьявола-мучителя, юноша уходит в монастырь по призванию Богородицы, чей голос гремит с небес.

Автор «Повести…» сочувственно относится к своему герою и намечает его психологический портрет, старается раскрыть переживания Саввы: «Шел он один по полю и никого не видел перед собою, ни сзади себя. И ни о чем другом не думал он, как только о печали своей от разлуки с женою Бажена». Так в русской литературе начинает осознаваться индивидуальность, человеческая личность. Это хорошо видно и по другим, так называемым бытовым повестям. Стихотворная анонимная «Повесть о Горе-Злосчастии» рассказывает о Молодце, купеческом сыне, решившем отринуть родительские наставления и уйти из дома. В результате он впадает в пьянство и разоряется, его покидают друзья. Преследующее Молодца Горе-Злосчастие старается совратить его и подчинить себе.

Герой не в силах сопротивляться, он пытается убить себя, но Горе этому мешает. Спасение вновь удается найти в монастыре.

Одной из вершин индивидуализма становится «Житие протопопа Аввакума, написанное им самим». По сути, это первая автобиография в истории русской литературы. Аввакум совершает неслыханную вещь: пишет житие самого себя, словно провозглашает себя, еще живого, святым. Лидер старообрядцев, не желавших следовать новым церковным правилам патриарха Никона и служить по исправленным священным книгам, он старался представить себя читателям в определенном образе, что хорошо видно по разным редакциям «Жития». К примеру, эпизод сомнения в справедливости Господа исчезает явно потому, что автор стремился укрепить образ непоколебимого служителя Бога. Вместе с этим Аввакум упрощает язык, смешивает высокое, церковнославянское, с народным, матерится и юморит, ругает царя и проклинает власть. Традиционалист по своим взглядам, он в то же время был настоящим реформатором, и его «Житие», впервые опубликованное в 1861 году, поражало читателей спустя два столетия. Им зачитывались Н. Чернышевский, И. Тургенев, Л. Толстой.

Демократическая (народная) сатира

Сатира XVII столетия основывается на фольклоре, но отражает развитие на Руси индивидуалистической тенденции.

«Калязинская челобитная» относится к «монашеским шуткам» (по определению М. Бахтина), которые были распространены по всей Европе.

«Челобитная» даже сегодня отдает богохульством, в ней высмеивается церковная жизнь и вместе с тем обнажаются насущные проблемы того времени — пьянство и леность клира. Следует понимать, что сатирическое осмеяние религиозной жизни не казалось тогда чем-то недопустимым, более того, такую сатиру называли «полезной» и рекомендовали благочестивым читателям.

«Калязинская челобитная» — типичный пример «перевернутого мира» в демократической сатире: действительность в ней представляется странной, ненастоящей. Здесь церковь показана как кабак. «Богомольцы Колязина монастыря» пишут жалобу архиепископу на местного архимандрита, заставляющего их усердно соблюдать правила и выполнять работу. Он даже посылает старца «в полночь з дубиною по кельям ходить», чтобы разбудить дьяконов после бурной ночи: «А мы, богомольцы твои, в то время круг ведра с пивом без порток в кельях сидим, около ведра ходя, правило говорим, не успеть нам, богомольцам твоим, келейного правила исправить, из ведра пива испорознить». Церковное правило приравнивается к принятию алкоголя. Нагота — повторяющийся мотив в демократической сатире, означающий обнажение сути греха, раскрытие правды.

Дамаско, вымышленный автор «Челобитной», оплакивает церковное имущество: архимандрит «казну не бережет, ладану да свечь много прижог», «во уголье ладан насыпает и по церкви иконы кадит», да еще и разогнал весь «чин» и чуть не опустошил монастырь.

Он плохо кормит их в пост — так, что «мыши с хлеба опухли, а они с голоду мрут».

Дьякон подытоживает: «А как мы архимандрита избудем и доброго добудем, который горазд лежа вино да пиво пить, а к церкве бы пореже ходил и нас бы, богомольцев твоих, почаще на погреб посылал…» Рифма создает комический эффект и «оглупляет» повествование.

Однако сатира затрагивает не только церковную жизнь. «Повесть о Ерше Ершовиче», написанная стилизованным приказным языком, переворачивает мир прямолинейно, герои ее — рыбы ростовских водоемов, пришедшие на суд (в таком виде отразились тяжбы, характерные для эпохи становления поместной системы, когда суды из-за земли проходили регулярно). Крестьяне Лещ и Голавль жалуются боярину Осетру на Ерша, которого они из милосердия пустили в озеро, впоследствии захваченное им обманом: «И тот Ершишка-воришка в нашем Ростовской озере подле нас пожил и детишек расплодил, дочь выдал за Вандышина <…> и стакнулся против нас в заговоре, нас, крестьян, перебил и разграбил». Вызываются свидетели и понятые: Окунь, Налим, Язь. Судья Осетр изобличает мошенника. Выясняется, что Ерш права владеть озером не имеет, и предки его вовсе не были знатным, как он о том заявлял. Финал из редакции в редакцию разнится. Ерша либо велят казнить «торговой казнью» и повесить на солнце в «жаркие дни» (то есть засолить и высушить), либо дают Лещу съесть его, однако тот «костоват добре, а с хвоста уставил щетины, что лютые рогатины или стрелы, нельзе никак проглотить. И оне Ерша отпустили на волю».

Сюжет стал настолько популярным, что встречаются редакции, где в корне меняется сюжет повести.

Так, один переписчик выставляет Ерша обличителем «людей богатых, великих, животами пожиточных». Так обращается ябеда-мошенник к зажиточному Сому, которого завел в невод: «Понеже вы люди глупыя и неразсудныя, только де вы надеетесь на свою спесь и богатство, а нас малых людей во всем уничтожаете <…> от своей спеси погибаете». В других вариантах Ерш обвиняет судей во взяточничестве, плюет им в глаза и уплывает — с явного одобрения автора.

Расцвет русской культуры XIX века произошел не на пустом месте. Несмотря на слабое знание древнерусских текстов авторами Золотого века, темы и образы, которые разрабатывались семь столетий, нашли отражение в творчестве Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина и многих других.

Литература:

Кусков В.В. История древнерусской литературы
Первые пьесы русского театра / Изд. подгот. О.А. Державина, А.С. Демин, К.К. Ромодановская, В.П. Гребенюк; под ред. А.Н. Робинсона
Древнерусская литература. История русской литературы X–XVII вв. Под редакцией Д. Лихачева
Новые черты в русской литературе и искусстве (XVII — начало XVIII в.). Исследования и материалы по древнерусской литературе.
Ключевский В.О. Курс русской истории.
Лихачев Д.С., Панченко А.М. Смех в Древней Руси
Вертоград многоцветный / Симеон Полоцкий; Подгот. текста, ст. и коммент. Антони Хипписли и Лидии И. Сазоновой; Предисл. Д. Лихачева
Изборник: Повести Древней Руси / Сост. и примеч. Л. Дмитриева и Н. Понырко; Вступит. статья Д. Лихачева
Лихачев Д.С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси