История улыбки. Как живописцы и стоматологи научили нас выражать радость

Улыбку на человеческом лице узнать легче всего. Кроме того, улыбнуться намного проще, чем изобразить на своем лице страх, гнев или страдание: для выражения этих эмоций требуются как минимум четыре лицевые мышцы, а для улыбки нужна всего одна — большая скуловая мышца в углу рта (хотя для искренней и радостной улыбки требуется одновременное подергивание глазной мышцей века). При этом улыбка подходит для огромного количества жизненных ситуаций: она может обозначать чувственное удовольствие и восторг, веселье и радость, удовлетворение, симпатию, соблазн, облегчение, стресс, нервное напряжение, раздражение, гнев, стыд, агрессию, страх и презрение.

Людям легко улыбаться. Лицевые мышцы, с помощью которых мы улыбаемся, развиваются уже в утробе матери, и ребенок сразу после появления на свет легко может успокоить встревоженных родителей. По всей видимости, улыбка появилась даже раньше человеческого вида. Известно, что многие человекообразные обезьяны улыбаются. Это позволяет предположить, что улыбка впервые появилась на лице нашего общего предка задолго до появления Homo sapiens.

Чарльз Дарвин в своей классической книге «Выражение эмоций у человека и животных» (1872) впервые описал улыбку большой обезьяны. Он также показал, что улыбка человекообразных обезьян обладает многозначительностью человеческого жеста: она может обозначать удовольствие (особенно при щекотке), но также и агрессивную самозащиту.

Похоже, улыбка была с нами всегда, она как бы внеисторична. Но это не совсем так. На самом деле у улыбки есть весьма увлекательное, хотя и подзабытое прошлое. И чтобы докопаться до него, нам нужно принять во внимание более общие культурные факторы. Многозначительность улыбки подразумевает, что, например, недостаточно увидеть, как кто-то улыбается, чтобы понять, что он имеет этим в виду. Всякая улыбка нуждается в расшифровке. В этом она напоминает подмигивание. Как отметил антрополог Клиффорд Гирц в 1973 году, подмигивание физиологически идентично непроизвольному подергиванию век, которое мы называем морганием. Чтобы подмигивание было понято как подмигивание, а не как моргание, тот, кто подмигивает, и тот, кому подмигивают, должны понимать культурные коды. И эти коды, конечно, могут очень сильно отличаться.

На Западе мы склонны признавать вариативность кодов с точки зрения многообразия эпох и культур: западное восприятие улыбки отличается от, например, японского и китайского. Улыбка имеет и хронологическую, и пространственную дифференциацию. В «архаичной улыбке», которую можно увидеть, например, на некоторых древнегреческих скульптурах, губы в самом деле сложены в улыбку. Тем не менее, классицисты скептически относятся к тому, что это знакомая нам современная улыбка. Возможно, она лишь подчеркивает здоровье и удовлетворенность. Иными словами, очевидно, что люди в древности улыбались, но мы не знаем, что они именно они этим выражали.

В Древнем Риме относились к улыбке по-своему. Например, в латинском языке не было различий между улыбкой и смехом: римляне довольствовались одним латинским глаголом (ridere) для того и другого. Только к закату Римской империи в язык вошло уменьшительное — subridere. Это слово происходит от существительного sub-risus (позже surrisus), «суб-смех» — тихий, приглушенный смех, ассоциировавшийся с насмешкой. Слово сохранило свою уменьшительную форму, отличающую его от обычного смеха, и вошло в романские языки в эпоху позднего Средневековья. Например, около 1300 года во французском языке появились слова, обозначающие смех как глагол, «смеяться» (rire), смех как существительное (le rire или le ris) и улыбку (sourire, от sous-rire).

Примерно в то же время и аналогичным образом итальянцы переняли ridere и sorridere, испанцы — reir и sonreir, португальцы — rir и sorrir, а провансальцы — rire и sobsrire. В кельтских и славянских языках специальное слово, обозначающее улыбку, появилось примерно тогда же, но было не латинским: датчане выбрали smile, а шведы — smila. Английский язык в конце концов заимствовал свое smile из верхненемецкого или скандинавского источника. Примечательно, что почти в то же время улыбка вошла в западную художественную традицию в виде знаменитого «Улыбающегося ангела», созданного между 1236 и 1246 годами и украшающего западный фасад собора в Реймсе на северо-востоке Франции.

Получается, что улыбка, которую мы знаем, была распространена в западном мире начиная с XIII века. Литература показывает, что в последующие столетия она уже вызывала многие из тех же чувств, которые она вызывает и в нашей собственной культуре.

Петрарка мечтал о «сиянии ангельской улыбки» своей возлюбленной, и хотя в сонетах Уильяма Шекспира можно найти не менее лирические строки, он знал, что «Можно улыбаться, улыбаться // И быть подлецом». Живопись эпохи Возрождения тоже переняла эту улыбку. Однако ее значение не всегда было кристально ясным — вспомним двусмысленную улыбку на губах Моны Лизы Леонардо да Винчи (1503–1517).

И все же если улыбка и бытовала в западной культуре с XIII века, она еще не была той же, что и у нас. Была одна важная деталь: улыбающийся рот на картинах западноевропейских художников почти всегда был закрыт. Зубы видны крайне редко. Можно просмотреть рисунки, картины и скульптуры, созданные до XIX века, и не найти ни одного примера «зубастой» улыбки, которая так распространена в наши дни. Конечно, есть картины, где рты широко открыты и видны зубы, но они неизменно вызывают негативные ассоциации.

Возникает соблазн объяснить это плохим состоянием полости рта у людей тех веков, не знавших правил гигиены. Однако скелетные останки с кладбищ позднего Средневековья свидетельствуют о том, что люди тогда меньше страдали от кариеса, чем в XVIII веке, когда на Западе сахар был массово введен в рацион. Причина сдержанной чопорности улыбки в эпоху, начатую улыбающимся ангелом из Реймса, по-видимому, объясняется все же культурными ценностями, а не биологическими недостатками.

На подобную манеру выражения повлияло три фактора. Во-первых, существовала тесная связь между открытым ртом и представлениями о «низшем». Лишь плебеи открывают рот — чтобы выразить ужас. Эта художественная условность отражала социальные нормы, существовавшие в светском или патрицианском обществах. Эти нормы были изложены в первой половине XVI века в двух весьма объемных трудах: «Книга придворного» мантуанского дипломата Бальдассаре Кастильоне (1528) и «О воспитании вежливости у детей» голландского гуманиста Эразма (1530). Оба настоятельно рекомендовали не открывать рот ни для чего, кроме удовлетворения основных биологических потребностей. Смейтесь, если нужно, но делайте это тихо и с закрытым ртом — это пристойно, прилично и вежливо.

Например, у «Смеющегося кавалера» Франса Халса (1624), как следует из названия, широкая улыбка, но его губы сжаты. В противном случае он бы потерял свой статус джентльмена.

Два этих основополагающих текста часто редактировались в течение следующих нескольких столетий и переводились на многие языки. Труд Эразма впервые появился на английском языке в 1532 году, а труд Кастильоне — в 1561 году (версия, по-видимому, известная Шекспиру). Хотя книги были адресованы придворным и школьникам, они охватили гораздо более широкую аудиторию, особенно благодаря распространенному в эпоху Ренессанса жанру книг о поведении, которые должны были показать читателям, как должны себя вести обходительные люди. Эти тексты были частью того, что немецкий социолог Норберт Элиас в 1939 году назвал «процессом цивилизации». Это была своего рода поведенческая революция, и одной из ключевых ее особенностей был контроль над отверстиями тела, особенно в общественных местах: рты во время еды должны быть закрыты, категорически запрещено плевать, носы должны оставаться открытыми, уши не надо щупать, а глаза не надо пялить. И категорически запрещено пердеть.

Несомненно, в реальной жизни эти правила часто нарушались. Но их нарушение обнаруживало низкий характер человека. Или же — и это было вторым фактором, как в искусстве, так и в жизни, — это говорило о потере рассудка. Широко раскрытый рот на картинах маркировал безумцев, но также и тех людей, рациональные способности которых подавлены страстями или низменными аппетитами. Поэтому зубы часто были видны на портретах детей. Хорошим примером является «Девушка с креветками» Уильяма Хогарта: она еще не достигла разумного возраста и не научилась быть вежливой. (Или, может быть, она была из низших слоев общества и никогда этому не научится.)

Третий фактор, объясняющий отсутствие «положительных» изображений открытых ртов в западном искусстве, связан с так называемыми историческими картинами, посвященными сюжетам из древней истории или Священного Писания. Люди на них часто изображаются во власти сильных эмоций, таких как ужас, страх, отчаяние, ярость или экстаз (духовный или плотский).

В XVII веке главный художник Людовика XIV Шарль Лебрен стремился кодифицировать условности, касающиеся изображения страстей в исторической живописи. Он опирался на скрытые нормы западного искусства, восходящего к античности, но также искал подтверждения своим идеям в передовой физиологии философа Рене Декарта.

Декарт утверждал, что шишковидная железа между глазами и за переносицей является «вместилищем души», расположенным внутри головы. По мнению Декарта, железа была местом, где формировались мысли и ощущения, и это влияло на приток «животных духов» к мышцам, включая, что немаловажно, мышцы лица. Для Лебрена это означало, что когда душа спокойна и безмятежна, лицо находится в совершенном покое. И наоборот, когда душа взволнована, это выражается на лице, особенно вокруг бровей, мышцы которых расположены ближе всего к шишковидной железе. Чем сильнее была страсть, тем сильнее искажались мышцы верхней части лица и тем ниже опускалась челюсть. Нужны были очень сильные эмоции, чтобы рот широко открылся.

Теории Лебрена получили широкое распространение в Европе с конца XVII века. Несмотря на то, что картезианский взгляд на душу впоследствии отошел на задний план, рисунки лиц из галереи выражений Лебрена оставались очень популярными. Действительно, на протяжении всего XVIII века и вплоть до XIX века копирование этих выражений было стандартным способом, с помощью которого художники-любители учились рисовать и раскрашивать лица. Эти выражения обнаружились и в других типах картин. Голландская жанровая живопись часто изображала пьяных людей, слоняющихся по гостиницам и тавернам, громко смеющихся или вовлеченных в спор. Зубы также появлялись на некоторых автопортретах художников, писавших себя в сардонической манере — традиция, восходящая к Рембрандту. Но обычный портрет по-прежнему продолжал придворную традиции молчания Кастильоне, Моны Лизы и «Смеющегося кавалера»

И так было до 1787 года. Ибо именно в этот год в Париже Элизабет Луиза Виже-Лебрен (родственница того самого Лебрена) выставила автопортрет в ежегодном салоне в Лувре (где картина хранится до сих пор). Держа дочь на коленях, она грациозно смотрит на зрителя и очаровательно улыбается, обнажив свои белые зубы.

Мир искусства был просто шокирован. «Один элемент, который художники, люди с хорошим вкусом и коллекционеры явно не одобряют, — писал критик, — и который не имеет прецедентов, восходящих к Античности, состоит в том, что, когда она смеется, она показывает зубы…» В Париже конца XVIII века новое явление нарушало все нормы и условности западного искусства. Родилась современная улыбка.

Мадам Виже-Лебрен, возможно, инициировала нечто вроде художественной революции в преддверии революции 1789 года. Но есть предположения, что ее нарисованная улыбка отражала изменения, происходившие во французском обществе. Люди, похоже, в то время стали больше улыбаться. И Париж был в авангарде этого движения. Французская столица зарекомендовала себя как своего рода центр передовой литературы, задающий тенденции, которым следовала вся Европа. Та чопорная серьезность, надменность и неподвижность лица, которые ценились при королевском дворе в Версале, утратили свою привлекательность для более живой и динамичной культуры, зарождающейся во французской столице.

В салонах, кофейнях, театрах, магазинах и прочих публичных местах нормой стало более непринужденное поведение.

Более того, белозубая улыбка приобрела престиж благодаря культу чувственности, вдохновленному книгами Сэмюэля Ричардсона («Памела», «Кларисса») и Жан-Жака Руссо («Юлия, или Новая Элоиза»). Современных читателей этих романов обычно поражает огромное количество слез и рыданий: добродетель главных героев книг постоянно находится под угрозой. Но персонажи, что примечательно, часто показаны с возвышенной улыбкой на губах.

Подобные романы вызывали у читателей желание подражать их персонажам. Эта тенденция напоминает влияние на публику голливудских звезд и инфлюенсеров. Выведенная в романах добродетельная и возвышенная улыбка со здоровыми белыми зубами стала образцом для парижской социальной элиты.

Проявлять свои естественные чувства стало не только приемлемо, но даже желательно. Английские путешественники удивлялись тому, насколько часто парижане обмениваются улыбками при повседневных встречах. Город стал мировой столицей улыбок.

Если культ чувствительности вызвал у читателей романов желание улыбаться, то парижанам еще и посчастливилось все для этого обустроить — французская столица стала известным центром гигиены полости рта. По всей Европе (и во всем мире) до начала XVIII века уход за полостью рта сводился к неуклюжему ковырянию во рту, употреблению опиатов и беспорядочному вырыванию зубов. Теперь же в Париже появился настоящий специалист по уходу за полостью рта: дантист.

Термин «дантист» был придуман в Париже в 1720-х годах. Он обозначал специалиста с хирургическим и анатомическим образованием, который использовал хитроумные инструменты для оказания стоматологической помощи. Стоматологи могли чистить, отбеливать, выравнивать, пломбировать и даже пересаживать зубы, чтобы рот был чище, здоровее и, если улыбнуться, привлекательнее. Европейские джентльмены во время своих грандиозных турне заезжали в Париж специально для того, чтобы починить зубы. Парижские газеты были переполнены рекламой средств по уходу за полостью рта и специальных инструментов. Наряду с зубочистками, скребками для языка, освежителями дыхания, отбеливателями и губными помадами, была там и зубная щетка — предвестник нашей улыбчивой современности.

Качество фарфоровых зубных протезов, изобретенных в конце 1780-х годов парижским предпринимателем Николя Дюбуа де Шеманом, предвещало бурный рост индустрии вставных зубов. В конечном счете это означало, что можно красиво улыбаться, не имея даже собственных зубов.

В этом контексте мы можем рассматривать портрет Виже-Лебрен как своего рода высокохудожественную рекламу парижской профилактической и косметической стоматологии и моды. Публичный показ портрета в Салоне обеспечил широкий резонанс: зрители как бы уносили новую улыбку с собой. Казалось, вот-вот наступит блестящее будущее.

Однако триумф парижской белозубой улыбки был недолгим. Ей пришлось ждать еще столетие, прежде чем воцариться во всем мире. Очарование улыбки Виже-Лебрен было сведено на нет французской революцией и новой политической культурой, считавшей этот вид улыбки непристойным. Еще до революции неоклассика бросала вызов культу чувственности. На эпических картинах Жака-Луи Давида, например, акцент был сделан на выступающих челюстях, жесткости лица и выразительных жестах. Этот стиль и возобладал после 1789 года. Действительно, во время террора (1793–1794) было не до улыбок.

Для революционеров улыбка отсылала к сладкой жизни, которой наслаждались избалованные аристократы при старом режиме. У истинных патриотов не было времени на пустяки, которые казались им насмешкой над республиканской серьезностью.

Кроме того, люди теперь ассоциировали открытый рот с французской революцией, и он чаще вызывал омерзительные и мелодраматические ассоциации. Например, государственный чиновник Жозеф-Франсуа Фуллон де Дуэ, который в 1789 году призывал жителей Парижа есть траву, если они не могут позволить себе купить хлеб, был обезглавлен, а его отрубленную голову носили по городу на конце пики, засунув в рот солому.

Согласно одной из интерпретаций, Гойя изобразил революционеров в виде бога Сатурна, пожирающего своих детей. Английские политические карикатуристы удвоили усилия по этому поводу, представив парижские народные массы как слюнявых каннибалов. Даже фарфоровые зубные протезы, которыми Дюбуа де Шеман одарил человечество, стали объектом саркастических насмешек английского карикатуриста Томаса Роулендсона.

Подобные образы захватили воображение европейцев, вытеснив воспоминания о более невинных временах.

Кроме того, презрение к улыбке было связано с кризисом в сфере медицинских услуг. Революционное законодательство закрыло нишу в медицинской системе, которую занимали стоматологи, и после 1789 года во Франции больше не было предусмотрено обучение стоматологической хирургии. В течение столетия дантисты не имели институционального статуса и вскоре снова оказались в ситуации, когда они должны были конкурировать за клиентов с шарлатанами, пользовавшимися устаревшими методами.

Улыбка стала непопулярной более чем на столетие. Лишь в начале XX века она вновь вышла на первый план под влиянием целого ряда факторов. Улучшение качества стоматологии было важной частью мировой истории, и лидером был теперь не Париж, а Соединенные Штаты, где с начала XIX века ввели профессиональное стоматологическое образование. Тем не менее, как и в XVIII веке, триумф улыбки в США и во всем остальном мире был следствием как культурных тенденций, так и профессионализма стоматологов. Свою роль сыграли качественная реклама, имидж голливудских звезд и широкое распространение фотографии.

В начале XXI века распространение селфи и социальных сетей подтвердило, что самым предпочтительным выражением социальной идентичности является улыбка.

Технологии также помогли разрушить барьеры между разными культурами. Было подсчитано, что каждое пятое из более чем пятисот миллионов сообщений в твиттере, отправляемых каждый день, содержит эмодзи. Это лингва-франка глобализированной массовой культуры электронного века. Наиболее часто используемым из более чем трех тысяч доступных смайликов является «улыбка со слезами радости» — обновленная версия оригинального смайлика.

В 2019 году триумф современной (западной) улыбки оказался под угрозой из-за COVID-19. Внезапно улыбка скрылась под хирургической маской. И это отразилось на употреблении смайлов. Хотя «улыбка со слезами радости» сохранила первое место в мировом использовании, большую популярность приобрело лицо в хирургической маске — настолько большую, что Apple ноябре 2020 года сочла разумным изменить эмодзи в маске, добавив румянец на щеки и выразительные складки вокруг глаз, чтобы создать видимость улыбки под маской. Улыбка, казалось, оказывала отчаянное сопротивление. И действительно, похоже, что улыбка вряд ли потеряет свою культурную ценность и привлекательность. А спад пандемии во всем мире дает каждому лишний повод для нее.