Мужчина девичьих грез. Почему вы любите ее, а она любит Скарсгарда, Face и Pharaoh
В издательстве «Альпина Паблишер» вышла книга Кэрол Дайхаус «Мужчина мечты. Как массовая культура создавала образ идеального мужчины», в которой исследуется феномен романтического образа, вызывающего любовь у тысяч женщин. Каким был идеальный мужчина в разные эпохи, что влияло на формирование таких идеалов, как кумиры девочек-подростков влияли на их будущую личную жизнь и кем необходимо быть (или казаться), чтобы вас полюбила девушка-романтик?
Девушек Викторианской эпохи постоянно ругали за любовь к грезам и фантазиям, за то, что они терялись в мирах, которые сами же и выдумывали. Ничего нового в этом не было. Традиция критиковать слабый пол за глупость и доверчивость формировалась веками. Гендерная природа этой критики помогла изменить понимание «романтики»: это явление прошло сложный путь — от французского народного творчества и средневекового рыцарства до появившихся в последнее время представлений о слезливом эскапизме и второсортной художественной литературе. <…>
Страстные увлечения юности часто оставляют неизгладимый след и влияют на выбор, который мы делаем уже во взрослом возрасте.
Американская писательница Джоан Дидион признавалась, что с ранних лет ее представления о том, каким мог и должен был быть идеальный мужчина, во многом определялись сексуальным авторитетом Джона Уэйна. Она писала: «Джон Уэйн на лошади — сквозной образ моего детства и, возможно, даже юности; он навсегда придал форму некоторым моим мечтаниям».
Англичанка Джин Люси Пратт, автор многочисленных дневников, которые она вела в 1940–1950-х, ярко и честно описывала свои любовные разочарования. Она прекрасно осознавала, что ее «притягивает типаж пирата». Девушка очень хотела выйти замуж, но не могла заставить себя симпатизировать «хорошим» мужчинам, на которых можно было положиться. <…>
После Второй мировой войны в фантазии девочек, которые раньше населяли литературные герои и кинозвезды, пробрались поп-идолы и участники бой-бендов. Но каково это — любить битла, Дэвида Кэссиди, Донни Осмонда или (более актуальный пример) члена группы One Direction?
Современные ученые исследуют фанатскую любовь как элемент культурной истории. На долгие годы затянулись споры о том, считать ли девочек активными управителями или пассивными потребителями популярной культуры.
Потребляли они всегда с удовольствием. Молодые женщины в 1920–1930-х годах скупали романы и журналы о кино, наводняли кинотеатры и танцевальные залы. В 1950-х они тратили карманные деньги на журналы о звездах, кофейники, косметички, балетки, юбки-солнце. В 1960-х рынки заполонили бесконечные пластинки, проигрыватели, одежда для подростков. Некоторые социологи-теоретики — например, феминистка и писательница Барбара Эренрейх — называли битломанию формой прорвавшего оборону сексуального самовыражения девочек, которые до того обязаны были держать свои страсти под контролем и сохранять видимую скромность. В 1970-х Анджела Макробби и Дженни Гарбер обратили внимание на культурное значение девичьих спален — особого пространства, в котором расцветала женская дружба, играли записи любимых исполнителей, проводились эксперименты с макияжем и бесконечно обсуждались мальчики.
Сегодня в нашем распоряжении имеются литературные и автобиографические исследования фанатства, исследования социологов и историков популярной культуры. Все больше людей признают: скорее всего, поп-идолов можно назвать своего рода переходными объектами эмоционального развития девочек; а поклонение кумирам — «примеркой реальной любви».
Главная героиня романа Эллисон Пирсон «Думаю, я тебя люблю» Петра постоянно проводит время в комнате своей подруги Шерон. Вместе девочки наклеивают постер с Дэвидом Кэссиди на стену так, чтобы его лицо оказалось на уровне лица Шерон и та могла каждый вечер перед сном пламенно целовать его в губы. Шерон превратила свою спальню в место поклонения Кэссиди. Вместе девушки изучают всевозможные аспекты личности Дэвида — которые по большей части придумывала и распространяла его пиар-служба.
Кульминационной точкой их молодости становится концерт Кэссиди в Лондоне в 1974 году: реальный концерт, многие посетители которого пострадали в образовавшейся давке, а одну четырнадцатилетнюю девочку задавили насмерть.
В романе Пирсон мы видим девочек-подростков, влюбленных в образ любви, — чувствительных, переживающих, достаточно ли они желанны и конкурентоспособны. Но девочки взрослеют, переживают крушение иллюзий и потери. Хотя потеряно не все: сохраняется дружба. И теперь уже женщины учатся понимать и принимать свои юношеские увлечения, свою юношескую личность. Через образы героинь Пирсон показывает, как со временем меняются любимцы девушек-подростков — дочь взрослой Петры сходит с ума по Леонардо Ди Каприо — а потребность в удовлетворении, потребность любить и ощущать себя желанной сохраняется вне зависимости от того, о каком поколении идет речь.
В 1970-х влюбленных в Кэссиди девочек было не сосчитать — отчасти такая популярность связана с его миловидной, ничем не угрожающей внешностью. Мужчины называли его женственным мальчиком и насмехались над его взглядом олененка Бэмби, над склонностью носить майки поверх разноцветных полупрозрачных рубашек. Девушкам же он казался «своим», и представить близкую связь с ним было не сложно. Многие женщины признавали, что фантазировали о таких «особенных отношениях». <… >
Нина Мысков, в начале 1970-х издававшая журнал Jackie, вспоминала, что портреты Кэссиди были в то время самым популярным украшением девичьих комнат. Он был милым, приятно улыбался и ничем не угрожал. Среди множества связанных с Кэссиди сувениров, выпускавшихся в те дни, был, например, мягкий медвежонок с красным шелковым бантом и надписью «Думаю, я тебя люблю» на жилетике.
Донни Осмонд и Марк Болан тоже не страдали от нехватки последователей. Фанаты Болана считали Осмонда слишком нравственным. Болан, с его цилиндрами и ярким макияжем, был похож на злобного херувима. Но дьяволинка уравновешивалась красотой, к тому же он носил боа из перьев и женственные туфли. Певица Вивиан Альбертин, когда-то бывшая гитаристкой в панк-группе e Slits, признавалась, что в подростковые годы Марк Болан был для нее «главным мужчиной жизни». Многих привлекало сочетание его милой красоты и неприкрытой, но и не угрожающей сексуальности: как он «надувал, выпячивал и облизывал губы».
Фантазировать о нем было безопасно: «Он был не из тех, кто мог наброситься на тебя или сделать тебе больно». Были и другие музыканты, с еще более откровенной сексуальностью, вроде Джими Хендрикса, но они скорее пугали Вивиан, а «Марк был почти девочкой».
<…> «По большому счету все молодые женщины пишут любовные романы, дрожа от волнения, продумывают сценарии собственного будущего», — писала Эллисон Пирсон, анализируя собственные представления о мужчинах молодости. В подростковом возрасте она обожала читать и «мучительно страдала от стеснительности», к тому же прыщавые парни, которых она встречала в местном баре, не особенно ее привлекали. Дэвид Кэссиди постоянно присутствовал в ее романтических фантазиях, пока она не познакомилась с соблазнительным Фицуильямом Дарси из «Гордости и предубеждения».
В статье, размещенной рядом с текстом Пирсон, литературный критик Джон Кэри сурово отметил, что никогда не встречал мужчину, которому бы нравился мистер Дарси, — а большинство женщин почему-то от него в восторге.
Это подтверждал и романист Адам Фаулдс. В детстве Дарси казался ему «полым сосудом, который предполагалось наполнять фантазиями», — у его одноклассниц таких фантазий было в избытке, но ему они были непонятны. <…>
Покупательницам любовных романов иногда доставалось даже меньше уважения, чем их авторам. И лишь недавно историки культуры и общества стали задаваться вопросом о социальном значении подобного чтения для целых поколений женщин. Даже смелый издатель Алан Бун однажды назвал книги, которые выпускала его компания, наркотиком, своеобразным валиумом для женщин. Неужели популярная литература действовала как снотворное, успокаивала тревоги?
Представление о том, что женщины одурманивали себя, только подкреплялась историями о читательницах с настоящей зависимостью: они могли проглатывать по десять любовных романов в неделю и тут же забывать прочитанное. На последней странице старых изданий от Mills and Boon, попавших в библиотеки, иногда попадались целые списки написанных карандашом инициалов: это читательницы помечали, что уже прочли, чтобы случайно дважды не взять одну и ту же книгу.
Однако уже в 1971 году, еще до того, как критики-феминистки вроде Тани Модлески и Дженис Рэдуэй стали задумываться о том, как женщины читали романтическую литературу и как на нее реагировали.
Журналист и литературный критик Бенедикт Найтингейл заметил: фантазии, воплощавшиеся в женских любовных романах, были не просто фантазиями — это была особая форма жалобы на мужчин.
«Когда я читаю ради развлечения, намного интереснее наблюдать за героями, которых мне хотелось бы встретить в жизни, а не за такими, которых приходится встречать. Поэтому я ненавижу романы и обожаю романтическую литературу», — писал драматург Ричард Бринсли Шеридан Томасу Гренвиллю в 1772 году.
Почитательницы любовных романов, которые участвовали в исследовании Дженис Рэдуэй в 1980-х, считали элемент исполнения желаний особенно важным. Тем не менее эти женщины разумно и осознанно относились к своим читательским пристрастиям. В рамках психоаналитической теории Таня Модлески объясняла, как романтические сюжеты удовлетворяют женщин на уровне символов и фантазий — позволяют им отомстить неспособным к сочувствию мужчинам, низвести их до уровня слуг, готовых удовлетворить каждое желание женщины.
Иными словами, любовные романы позволяли беззащитным женщинам в своих фантазиях становиться центром притяжения мужского мира.
Линн Пирс и Джеки Стейси исследовали любовные романы 1990-х годов. По их наблюдениям, в эти годы романтическая литература пыталась решить «загадку любви: поиска другого человека, который соответствовал бы определенным фантазиям и убеждениям субъекта». Пирс и Стейси считают, что, вопреки развитию феминизма и растущему количеству разводов, желание завести романтические отношения в конце двадцатого века ничуть не ослабело. Авторы затруднились объяснить, почему этот идеализм продолжал существовать даже перед лицом опровергающих его доказательств — по-видимому, большинство людей мечтают испытать удовольствие, связанное с романтикой, даже если воспринимают его с долей критицизма и иронии. В этой двойственности и противоречивости нет ничего нового.
Размышляя о любви и романтике в популярной культуре Великобритании середины двадцатого века, историк Стивен Брук заявлял, что эмоциональную жизнь простых людей формировала и популярная культура, и прагматизм. «Вполне можно быть одновременно идеалистом и реалистом, жить в мире фантазий и реальном мире», — напоминал он.
Такое же сочетание идеализма и реализма, вероятно, формировало и женские желания по отношению к романтическому герою. <…> Воображаемые возлюбленные обычно оказывались «нереальными» и еще по одному параметру: они объединяли в себе очевидно противоречивые качества.
Самое популярное сочетание предполагало некоторую смесь властности и уязвимости: например, животную силу и храбрость в сочетании с эмпатией и даже поэтической чувственностью.
Самые долгоиграющие кинозвезды-мужчины демонстрировали разные качества в разных ролях. Например, Рудольф Валентино предстает перед нами в совершенно разных ролях: чувствительный дамский угодник; сын, горячо любящий мать; утонченный танцор и эстет; властный дикарь; бесстрашный матадор и храбрый герой войны.
Лорд Нельсон одновременно был героем, отважным защитником страны — и чувствительным травмированным мужчиной, нуждавшимся в женской заботе и сочувствии. До сих пор покоряющий женщин образ лорда Байрона превратился в своего рода архетип, во многом противоречивый: поэт был смелым и отважным, но очень заботился о соблюдении диеты и о своей внешности; был бесспорно красивым и обезоруживающе неуверенным в себе, боялся показаться толстым калекой.
Формула проста: женщин покоряет подобное сочетание силы и уязвимости (с легким намеком на андрогинность).