«Совсем скоро Гитлер остепенится»: 6 книг о повседневной жизни в Германии времен Третьего рейха

Себастьян Хафнер «История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха»

ИД Ивана Лимбаха, 2022

Немецкий журналист и публицист Себастьян Хафнер (настоящее имя — Раймунд Претцель) написал «Историю одного немца», находясь в вынужденной эмиграции: еще в 1938 году он покинул Германию и укрылся в Великобритании. Рассказывая о немецкой повседневности начиная с 1918 года на примере своей жизни (книга автобиографична, хотя некоторые имена и детали Хафнер изменил, чтобы обезопасить оставшихся в Германии близких), он пытается понять, почему Гитлер пришел к власти и как стало возможным то, что случилось потом.

Почему большинство немцев приняли происходящее и никто не стал сопротивляться? Почему предельно свободная атмосфера Веймарской республики сменилась почти полным отказом от частной жизни в пользу Великой Идеи?

(На последний вопрос Хафнер предлагает довольно любопытный ответ: по его мнению, «способность к личной жизни и личному счастью у немцев развита слабее, чем у других народов», а уж поколение немцев, родившихся на рубеже веков, просто в силу исторических событий привыкли «все содержание жизни, весь материал для глубоких эмоций, любви и ненависти, радости и печали получать даром в общественной сфере». Свободную атмосферу Веймарской республики они восприняли не как дар, а как потерю, почувствовали пустоту и охотно ринулись в новую коллективную авантюру).

«История одного немца» — ни в коем случае не исторический труд и не социологический анализ: это очень личная, частная книга, и вопрос, который задает в ней Хафнер, тоже очень личный: «Как мы это допустили?». Читать её сейчас грустно, но полезно, по крайней мере, с терапевтической точки зрения:

Уильям Ширер «Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента»

АСТ, 2012

Американский журналист Уильям Ширер жил и работал в Берлине с 1934 по 1940 год, и по возвращению в США опубликовал чудом вывезенные из Германии дневники — чтение необычайно увлекательное, ведь по долгу службы он все время находился в самой гуще событий: ездил на партийные съезды НСДАП, выпивал на светских тусовках с Геббельсом и слушал речи Гитлера в Рейхстаге. Кроме того, любопытно узнавать о том, как была устроена работа иностранных корреспондентов в гитлеровской Германии и какими остроумными способами журналисты обходили цензуру.

Из интересной конкретики — в книге есть чудовищные притеснения немецких граждан за границей, просто-таки вынуждающие миролюбивую Германию ввести войска, поляки, которые бомбят сами себя, а также победно затонувший немецкий военный корабль («Народ до сих пор не может взять в толк, как это великая победа „Графа Шпее“ неожиданно закончилась самозатоплением линкора у Монтевидео. Но Геббельс и Геринг что-нибудь уже придумали, чтобы заставить всех забыть про это как можно быстрее»).

Между строк сквозит тот же вопрос, что и у Хафнера: «как мы это допустили?». Только «мы» в данном случае — это уже не немцы, а мировое сообщество. Ширер не скрывает раздражения, когда пишет про Лигу наций, которая на каждый акт аннексии отвечает «глубокой обеспокоенностью», и злится на американские и европейские правительства, которые вплоть до начала Второй мировой находились в режиме отрицания.

По его мнению, мировое сообщество легко могло (и должно было) вмешаться и остановить зло в зародыше, но вместо этого оно с детской доверчивостью принимало на веру заявления Гитлера, что Германия хочет мира, хотя все факты кричали об обратном.

Джулия Бойд. «Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов»

«Эксмо-пресс», 2020

Еще одна точка зрения на происходящее в Третьем рейхе. Вернее, не менее сотни точек зрения. Джулия Бойд собрала свидетельства десятков иностранцев, посещавших Германию в период между двумя мировыми войнами: туристов, дипломатов, журналистов, командировочных, студентов, проповедников, спортсменов-олимпийцев. Среди них есть и известные персонажи (послы США, индийский махараджа, король Болгарии, писатели Сэмюэл Беккет и Кнут Гамсун), но большинство — обычные люди.

Главное впечатление от книги — недоумение от того, насколько легко (и даже настойчиво) почти все приезжие отказывались замечать и преступления, и опасность Третьего рейха. Отрицание очевидного, в котором Ширер обвинял европейских и американских политиков, было в равной степени присуще и «обычным» гостям. Они упорно игнорировали, например, преследования евреев и инакомыслящих: а когда лицом к лицу сталкивались с фактами, которые уже нельзя было не заметить, списывали их на «перегибы на местах» и «болезнь роста» (почему-то почти все были уверены, что совсем скоро Гитлер «остепенится» и начнет проводить более разумную политику). Игнорировалась и подготовка Германии к войне, хотя в стране буквально шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на марширующие отряды.

Частично всё это можно объяснить намеренным обманом.

Так, Бойл пишет, что в первые годы после прихода Гитлера к власти иностранцев охотно возили на экскурсии в концлагерь Дахау. Там визитеры наблюдали образцовые условия труда и сытых довольных заключенных (которые на самом деле были переодетыми эсэсовцами).

А во время Олимпиады 1936 года власти создали такую атмосферу толерантности, что даже спортсмены-афроамериканцы чувствовали себя в Германии гораздо лучше, чем дома («Между прочим, я там ездил не в самом конце автобуса», — заявил бегун Арчи Уильямс в ответ на вопрос американских журналистов о том, «как там с тобой обходились нацисты»). Но в большинстве случаев туристы и сами упорно не хотели «совать нос в немецкие дела».

Эрик Ларсон «В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине»

«Альпина Паблишер», 2022

Журналист и автор научно-популярных исторических бестселлеров Эрик Ларсон рассказывает о повседневной жизни Берлина 1930-х сквозь призму жизни американского посла Уильяма Додда и его семьи. Додд, назначенный на свой пост в 1933 году, — не самый типичный дипломат: он кабинетный ученый-историк, который тяготится светскими мероприятиями и карьерными интригами. Даже стать послом он согласился только потому, что думал, что эта «необременительная» должность даст ему возможность спокойно поработать над делом своей жизни — четырехтомником по истории Американского Юга. В Берлин с ним отправляются жена, сын и дочь Марта, которая становится второй главной героиней книги: красивая, увлекающаяся, влюбчивая, она заводит бурные романы то с шефом гестапо Рудольфом Дильсом, то с атташе советского посольства и по совместительству агентом НКВД Борисом Виноградовым (позже НКВД завербует и саму Марту). Глазами Додда и Марты читатель смотрит на события 1933–1937 годов, и их взгляд на вещи за эти годы кардинально меняется: если поначалу посол относился к национал-социалистам с осторожной симпатией (а его дочь — буквально с восторгом), то уже через несколько месяцев они избавляются от иллюзий.

Анализируя огромный массив документов, Ларсон пытается ответить все на тот же вопрос: как мировое (или, в данном случае, американское) сообщество могло быть таким беспечным, как оно могло закрывать глаза, скажем, на «еврейский вопрос»? Ларсон даёт несколько ответов. Во-первых, американцы были убеждены, что СМИ в погоне за сенсациями все преувеличивают, «ведь ни одно современное государство не может вести себя подобным образом». К тому же были свежи в памяти газетные рассказы про немецкие зверства в начале Первой мировой, которые впоследствии действительно оказались выдумкой. Во-вторых, почти все считали радикальность национал-социалистов «болезнью роста» и ожидали, что, добившись всей полноты власти, они «остепенятся». В-третьих, американцы и сами были в немалой степени антисемитами.

Ларсон ссылается на опросы, проводившиеся в США в 1930-х: 41% респондентов считали, что евреи пользуются в США «слишком сильным влиянием», а каждый пятый и вовсе хотел бы «изгнать евреев из США».

Поэтому многие американцы считали, что немецкие евреи «сами виноваты в своих бедах»: «Количество ключевых постов, занимаемых в Германии евреями, не соответствовало их доле в общей численности населения и способностям» (это, кстати, цитата самого Додда в первые недели работы послом).

Но, пожалуй, главная причина, считает Ларсон, состояла в том, что «в тот период Госдепартамент был озабочен главным образом огромным невыплаченным долгом Германии». Поэтому американские дипломаты старались лишний раз не раздражать немецкие власти: лишь бы те не отказались от своих финансовых обязательств перед США.

Виктор Клемперер «LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога»

«Прогресс-традиция», 1998

Филолог Виктор Клемперер занялся вопросом LTI (Lingua Tertii Imperii, «Язык Третьего рейха» (лат.)) от безысходности: в нацистской Германии ему как еврею сначала запретили преподавать и заниматься научной работой, затем — посещать библиотеки и вообще пользоваться книгами, поэтому Клемпереру пришлось исследовать то, что было в свободном доступе — язык повседневности. Книга, которую он опубликовал в 1946 году, основана на его личных дневниках, где он день за днем фиксировал изменения в обществе и в языке.

Язык Третьего рейха очень важен для изучения, пишет Клемперер, поскольку язык способен влиять на мышление даже против воли говорящего. «Слова могут уподобляться мизерным дозам мышьяка: их незаметно для себя проглатывают, они вроде бы не оказывают никакого действия, но через некоторое время отравление налицо». Кроме того, язык с головой выдает говорящего: «Пусть кто-то намеренно стремится скрыть — только лишь от других или от себя самого — то, что он бессознательно носит в себе, — язык выдаст всё. (…) Высказывания человека могут быть лживыми, но его суть в неприкрытом виде явлена в стиле его речи».

Главное свойство LTI, по мнению Клемперера, — его нарочитая примитивность, сознательное упрощение: речь должна быть доступной народу, а значит, и любому его представителю. При этом в LTI сравнительно мало неологизмов: нацисты брали уже существующие слова, но «изменяли значения слов, частоту их употребления, всё это пропитывали своим ядом». Топ-3 таких старых-новых слов в Третьем рейхе — «фанатичный» (которое внезапно приобрело положительную коннотацию), «исторический» (историческим в Третьем рейхе объявлялось всё: от партийного съезда до уборки урожая) и «героический» (к этому слову, по мнению автора, вообще нужно относиться осторожно: там, где частота его употребления резко возрастает, жди войны). Было много заимствований и из религиозной терминологии, поскольку нацизм в целом апеллировал к фанатическому сознанию. Кроме того, LTI брал на вооружение даже пунктуацию.

Например, в нацистской прессе часто встречаются иронические кавычки, принижающие противника: «Чемберлен, Черчилль и Рузвельт — всегда „политики“ в иронических кавычках, Эйнштейн — „ученый“, Ратенау — „немец“».

Интересно, что начинается книга со слова «денацификация», которое тот момент еще было неологизмом. «Нацизм чуть было не погубил Германию, — пишет он в предисловии. — Усилия, направленные на то, чтобы излечить ее от этой смертельно опасной болезни, называют сегодня денацификацией (Entnazifizierung). Я бы не хотел, чтобы это уродливое слово имело долгую жизнь, я и не верю в это. Оно исчезнет, как только выполнит свою миссию перед современностью, и сохранится лишь в истории».

Хорст Крюгер «Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере»

«Эксмо», 2022

Журналист Хорсту Крюгеру пришла идея написать книгу о своей юности в Германии 1930-х годов после Освенцимского процесса, прошедшего во Франкфурте в 1965 году. «Разрушенный дом» — это очень личная история, и в то же время — попытка разобраться в коллективной травме и осмыслить возможность коллективной ответственности .

Крюгер безжалостен к своим соотечественникам: не только к тем, кто когда-то открыто поддерживал Гитлера, но и к тем, кто теперь усиленно старается себя обелить. «Сегодня наша страна кишит бойцами Сопротивления, тайными уполномоченными, внутренними эмигрантами и мелкими рыбешками, которые лишь делали вид, что сотрудничали, чтобы избежать неприятностей, — ядовито пишет он. — Немецкий народ, народ бойцов Сопротивления, немецкий народ, народ изгоев — ах, не будь тогда СС гестапо, этот народ выступил бы против Гитлера. Он просто не мог». Эти «новые мифы нашего времени, которые снимают с нас всяческую вину» Крюгеру отвратительны, и он безжалостно разоблачает их: «Если бы в 1938-м кто-то поднял руку, чтобы застрелить Гитлера, не потребовалось бы СС или гестапо: народ сам казнил бы его за убийство мессии». (К себе он, впрочем, тоже безжалостен: вспоминая о своей службе в гитлеровской армии, он признавал, что если бы ему приказали доставить людей в Освенцим, он бы наверняка выполнил приказ — даже догадываясь, что там происходит).

При этом люди, окружавшие автора в детстве и юности, которые он провел в пригороде Берлина, не были убежденными нацистами: они всегда были «вне политики», «несколько ограниченные и недалекие, представители среднего класса, пережившие ужасы войны и страсти инфляции. Теперь им хотелось покоя».

Крюгер пытается разобраться: как эти милые, аполитичные, в большинстве своем богобоязненные люди допустили все, что произошло, и чем их подкупили нацисты? «Столько величия было странной, необычной противоположностью нашему маленькому поселку, но именно в этом и заключалась притягательность, — объясняет он. — Эйхкамповцы не привыкли к такому размаху. Перед ним они были безоружны и покорны… Они были как дети, им просто повезло услышать, какое это великое дело — быть немцем, увидеть, как Германия становится все более великой».

Но именно эти аполитичные обыватели и сделали нацизм возможным, пишет Крюгер. Настоящие нацисты — «максимум пять процентов» — исчезли бы через несколько месяцев, «если бы все эти хорошие и послушные немцы в Эйхкампе не отдали слепо в их распоряжение свою силу, свое трудолюбие, свою веру и свою судьбу». Они гордились тем, в кого превратил их «великий человек», не понимая, что сами его и создали: «без них он бы скучал на задворках пивной „Хофбройхаус“».