Числа Пифагора и грезы Протагора. Как сохранить устойчивость мира при помощи галлюцинаций

Еще недавно мы думали, что знание о мире показывает нам мир. Теперь нам нужно учиться видеть другую сторону: знание о мире не столько показывает мир, сколько скрывает его от нас. В этом сокрытии таится причина того, что сегодня называют глобальной неустойчивостью. То, что казалось незыблемым основанием, сегодня становится зыбким мнением.

Мы ошибались, когда думали, что сначала должна быть какая-то реальность, а потом уже у нас каким-то образом появляется чувство реальности. Любую реальность предваряет чувство реальности.

Фундаментальные ценности на самом деле составляют галлюценоз, внутри которого мы живем. Наши ценности оказываются просто социально приемлемыми галлюцинациями, и время от времени мы им отказываем во всякой ценности. Мы знаем, как устроена природа. Но мы не знаем, как устроен галлюценоз. Почему? Потому что мы научились рационально мыслить мир как протяженность. Но если человека мыслить научно, то его нужно мыслить как сущее, как то, что есть. Или, говоря проще, его нужно мыслить как тело. Величайшее заблуждение человеческой мысли состоит в приписывании того, что есть человек, телу. Сегодня нам приходится избавляться от этого заблуждения, чтобы понять, что человек самим фактом своего существования создает в мире неустойчивость. Враг человека — это сам человек.

Три взгляда

Философия выработала три взгляда на мир, три мировоззрения. Какие? Во-первых, это новый материализм и основанный на нем концепт деантропологизации мира. Во-вторых, это дигитальная философия и принадлежащая ей идея цифровизации мира. В-третьих, это сингулярная философия, которая предлагает идти по пути расширения реальности посредством мнимости.

В первом случае полагается, что в основании мира лежит бытие. Во втором случае исходят из того, что основой мира является число. В третьем основание человеческого мира усматривается в онтологии галлюцинации.

Бытие

Сегодня мы пока еще живем в мире Парменида, в мире, заполненном бытием. Нас много, а бытие одно. Оно не делится на запад и восток, север и юг. В нем нет ни верха, ни низа. В нем всё едино. Что это нам дает? Устойчивость. Так думал Спиноза.

Но какой ценой достигается эта устойчивость? Она дается нам ценой отказа от времени. Бытие не нуждается во времени. Оно устойчиво, если в нем нет времени, если оно непрерывно длится в момент, в котором нет смены состояний. Что мы теряем, теряя время? Мы теряем самих себя.

Тот, кто соединяет бытие и время, думая, что у бытия есть время, теряет и бытие, и время, ибо время есть не что иное, как способ жизни человека. В свою очередь, никакого бытия у человека нет.

Если бытие есть, то оно есть, как говорил С. Булгаков, только у Бога.

Итак, время — это не бытие. Время есть свойство сознательной жизни человека. В природе самой по себе нет ни прошлого и ни будущего. Всё это в ней учреждает человек. Наше будущее — это прошлое, которое не ведет к настоящему. Что это значит? Это значит, что мир неустойчив, но не потому, что в нем есть человек, а потому, что новый материализм отделяет, как в философии Мейясу, от человека его humanitas и наделяет им природу. Так создается новая неустойчивость мира. Деантропологизация мира заканчивается деантропологизацией человека. Эта мысль составляет основу западного мышления.

Что следует из бытийственной устроенности мира?

Бытие, говорит Делез, исчерпывается множественными существованиями и ничего другого, кроме сущего, в себя не допускает. Если это так, то тогда в мире, в котором мы с вами живем, любое сущее может упорствовать в своем существовании. Это его естественное право. Если ты глупый, то ты имеешь право упорствовать в своем глупом существовании. И тогда никакой умный тебе не указ. Если ты добр, то можешь упорствовать в своей доброте. При этом тебе запрещено пытаться исправлять зло, которое есть в мире. Для каждого найдется место в мире, основанном на бытии: и для доброго, и для злого, и для умного, и для глупого. Никто никого не имеет права переделывать. Любое сущее может действовать в соответствии со своей природой. Что отсюда следует помимо отказа от идеи прогресса? То, что свобода — это не нечто внутреннее, а соответствие своей природе.

Тем самым общество начинает мыслиться как организм. При этом сильный организм естественно расширяется за счет слабого. Если Европа — совершенный организм, а она совершенный организм, потому что она придумала науку, то Россия — несовершенный организм. Она не придумала ни свою философию, ни свою науку. Поэтому естественным кажется расширение Европы от Лиссабона до Чукотки, а не России — от Владивостока до Лиссабона.

Славянофил Погодин любил Россию, хотя неуместно полагал, что географически Россия является частью Запада и поэтому должна разделить его судьбу, избегая всякого противостояния с Европой. Мир, в основании которого лежит бытие, должен согласиться с тем, что язык — это дом бытия. В доме слово правит бытием. Если слово правит бытием, а не бытие — словом, то адекватным способом существования человека становятся демагогия и ложь. В мире, основанном на бытии, истина учреждается как практически оправданное заблуждение. Само бытие появляется в нем только в момент говорения человеком о бытии. Мир, который учреждается посредством говорения о бытии, является миром постправды.

В чем состоит проблема этого мира? В том, что о сущем можно говорить только на языке истины, то есть на языке науки. Пятьсот лет мы вместе с Западом пытались говорить на этом языке. Что есть, говорил Парменид, то есть. Чего нет, то не существует.

Истина есть бытие того, что есть. О том, чего нет, не может быть никакой науки. У небытия нет языка истины.

Следуя этому правилу, мы научились строить знание о природе. Но какой ценой? Ценой незнания самих себя. Человек всегда больше того, что есть, больше того, что можно сказать на языке истины. Он есть, если ему что-то дано. Вот эти данности как раз и не помещаются в пространстве бытия. Почему не помещаются? Потому что данность относится не к тому, что есть, а к тому, что мнится, воображается. Это то, чего нет. Для того чтобы оно было, его надо наделить существованием. Наделить существованием — значит превратить бытие из нереального предиката в реальный.

Превратить бытие из нереального предиката в реальный посредством говорения о бытии нельзя. Посредством языка мы можем превратить истину только в заблуждение. Что, в свою очередь, является метафизической причиной глобальной неустойчивости существования в современном мире. Но что делать, если человек уже есть как неотменимый факт и деантропологизация бытия не работает? Новый материализм не знает ответа на этот вопрос.

Дилемма

Существует два варианта выхода из этой неустойчивости. Один основан на том, чтобы лишить человека данностей и встроить его в мир сущего как простое сущее, второй основан на расширении реальности посредством мнимостей. Первый — это мир, основанный на числе, дигитальный мир, второй — это мир, учрежденный посредством сознания. В первом случае делается ставка на интеллект и сжатие субъективности. При этом полагается, что чем больше в мире интеллекта, тем меньше в нем субъективности и тем больше в нем умных вещей. Во втором ставка делается на надежду, на галлюцинирующее сознание и расширение реальности посредством воображаемого.

Мир, основанный на числе

По отношению к сущему мы ведем себя так же, как пловец в лодке ведет себя по отношению к лодке. Он ее не чувствует. Лодка ему не дана. Поэтому он ее осматривает как сущее и строит о ней знание. Но о данности нельзя строить знание, ибо то, что дано, не существует. Человеческое в человеке начинается в момент его раздвоения между миром и картиной. В мире есть всё, кроме картины мира. В картине нет ничего, кроме картины. Картина — это окно в то, чего нет в природе, то есть это плод мерцающего сознания. Люди живут в этом мерцании сознания между картиной и миром.

Мир, основанный на числе, можно назвать миром Пифагора. Легитимизацией этого мира занимается дигитальная философия. Что такое число? Это то, в чем нет различия между внешним и внутренним. Если человеческое начинается в мире с раздвоенности, то заканчивается оно схлопыванием этой раздвоенности в числе. На языке чисел нельзя отделить то, что существует, от того, что просто дано. Чем же отличается мир бытия от числового мира? Мир бытия — это мир языка, в котором говорить — значит что-то скрывать. Скрывать — это значит создавать условия для существования тайн и секретов, демагогии и лжи, обмана и коррупции. Язык скрывает, число показывает скрытое.

Мир, основанный на числе, славен двумя вещами: в нем нельзя лгать и ничего невозможно утаить. Отсутствие лжи достигается в нем не искренностью сознания, а цифровизацией действия, в котором число разрывает связь между смыслами.

Мир, основанный на числе, возвращает себе целостность посредством изживания раздвоенности человеческого существования. Если неуправляемую монаду разделить на бесконечность, то мы получим бесконечное множество управляемых малых величин. Что это значит? Это значит, что человек исчезнет в числовом мире так, что даже не заметит своего исчезновения. Его апперцепции распадутся на бесконечное множество перцепций. Вот это исчезновение сознания, его замена посредством языка чисел и составляет перспективу глобальной устойчивости в новом числовом мире.

Грезы Протагора

Протагор — это Парменид, вывернутый наизнанку. Парменид онтолог. Протагор антрополог. У Парменида бытие. У Протагора грезы. Человеческий мир, говорит Протагор, основан на галлюцинациях. Что такое греза? Это бытие, тождественное с мыслью о бытии. В чем состоит идея Протагора? Он предлагает исходить не из того, что есть, а из того, что нам дано, то есть кажется, что есть. Пока нам кажется, что, например, есть добро и справедливость, мир устойчив. Хотя вещи в нем показывают себя тем, что они есть, мы видим в них то, что нам кажется, что они есть. Как только кажимости исчезают, начинается время нестабильности. Почему начинается нестабильность? Потому что исчезают общественно необходимые мнимости, то есть то, что нам нужно для того, чтобы быть вместе с другими.

Что отсюда следует? То, что человек живет не в мире вещей, а в мире призраков. Что такое призрак? Это то, что показывает себя не тем, что оно есть, а тем, что оно не есть. Когда призрак перестает быть призраком? Когда мы в нем начинаем видеть призрак, а не вещь. Быть ученым — значит в призраке видеть призрак, то есть разоблачать его. Посредством науки начинает ускоренно распадаться связь времен. Бытие и грезы перестают нам давать бытие вместе. Нам приходится довольствоваться рассеянным существованием.

Никто не знает, как устроен мир на самом деле. Всё есть таким, каким нам кажется. Любое знание относительно. Согласование того, что дано, с тем, что существует, может придать устойчивость существованию в мире посредством сознания. Ни одна вещь в мире не нуждается в галлюцинациях. Но любое действие человека с вещами нуждается в мерцающем сознании. Современный мир нуждается в новых данностях и галлюцинациях. Почему? Потому что наделить существованием можно лишь объекты своих грез, положив себя в основание новой цепочки причин и следствий.

Чтобы быть причиной реальности, человеку нужно стать галлюцинатом.

В человеческом мире всегда есть такая сторона, которая существует, если мы относимся к ней как к существующей. Где мы находим эту сторону? В вере. А еще мы находим ее в способности суждения, если мы в нем учреждаем общее, под которое подводится единичное. Но чаще всего в искусстве, ибо искусство наделяет существованием то, чего нет. Поэтому эстетика ничего не может сказать об искусстве, утверждая, что суть искусства в поверхности вещей, доступных для восприятия.

Чем больше в мире субъективности, тем больше в нем сознания, чем больше внутренней жизни, тем меньше в нем места для внешних действий в пространстве. Если у человека есть надежда, то он вяжет связи во времени. И этими связями держится социальный порядок. Но для того, чтобы был порядок, каждому из нас нужно решить, что ему больше нравится: быть с собой во времени или с другим в пространстве.