Блеск и нищета университетских рейтингов. Почему попытки формализовать финансирование науки приводят к массовому мошенничеству
Программы опорных вузов и научно-исследовательских университетов, проект «5-100» — год за годом появляются всё новые программы «поддержки науки», которые должны, по мысли их инициаторов, обеспечить возрождение российской науки и международную конкурентоспособность университетов страны. Однако пар зачастую уходит в свисток — вместо открытий, инноваций и востребованных на мировом рынке выпускников вузы соревнуются за количество публикаций в «мусорных» и «хищнических» журналах или же обеспечивают повышение показателей «покупкой подписей» знаменитостей, никак не участвующих в реальной научной жизни страны. Философ, руководитель отдела культурно-просветительских проектов и программ ЦУНб им Н. А. Некрасова Александр Вилейкис и социолог, научный сотрудник лаборатории TANDEM СПбГУ Максим Ни совместно c Synopsis.group попытались выяснить причины этого феномена — и изучили ситуацию в российских вузах. Сегодня на «Ноже» — первый из серии текстов с результатами их исследования.
В 2016 году Дмитрий Медведев посоветовал преподавателям уходить за деньгами в бизнес. Как ни странно, так они и поступили, только деловая активность развернулась прямо в стенах университетов, а место рынка заняли проекты государственного финансирования.
Университет для среднего россиянина — место, где человек соприкасается с фундаментальными знаниями, но никак не компания, сосредоточенная на заработке денег. Подобный стереотип закрепился в восприятии масс с советских времен, когда высшее образование было исключительной привилегией и стояло безальтернативным барьером на социальной лестнице. Для гражданина Страны Советов без высшего образования существовали жесткие «пределы роста» (недоступность руководящих должностей на производстве, например), поэтому вузы пользовались исключительной рентой, являясь монополистами в сфере образования.
Читайте другие тексты серии
Монастырь, корпорация, тиндер. Три модели университетского образования в современной России
Прокляты географией: территориальное неравенство российских университетов
Страна изменилась, но представления остались. Для большинства вузы выглядят единственным путем к хорошей жизни.
Несмотря на резкое ускорение темпов жизни, всё также здравствует стереотип, что без навыков и знаний, полученных в вузе, невозможно получить достойную и высокооплачиваемую работу.
Более того, диплом университета, даже самого захудалого, — это своеобразный маркер по-настоящему культурного, полноценного человека. Следовательно, вуз в глазах общественности (и большинства его сотрудников) — это сакральное место, свободное от коммерческой скверны. Этот подход иногда декларировался властями в публичной сфере, например с 2016 года, когда главой тогда еще единого Минобрнауки стала Ольга Васильева, утверждавшая, что «учить — это служение, а не работа». Подобные представления исключают вузы из базовой капиталистической логики, то есть утверждают, что для академии ценность обучения студентов стоит выше, нежели заработок, что, в свою очередь, позволяет оплачивать труд преподавателей намного ниже средней рыночной зарплаты по регионам.
Изнутри академии кажется, что финансировать университеты должно и может только государство, как это было в СССР. Вузы производят одновременно бесценное и неоценимое благо: сложно проследить прямую полезность, эффективность и значимость университетского образования при понимании его важности для общества целиком. Государство — единственный актор, видящий картину в целом, собственно, поэтому только оно и может осознавать ценность университетов, а следовательно — финансировать их.
На деле университеты оказываются подобны британским маякам из статьи «Маяк в экономической теории» нобелевского лауреата Рональда Коуза. Экономист ставит под вопрос исключительность государства как источника коллективного блага. Заметив, что многие институты, закрепленные по умолчанию за государством, адекватно существуют на частные деньги: американские железные дороги, полицейские, подчиняющиеся местным властям, банковские чеки для обмена между банками, — Коуз обращается к маякам, как к наиболее сложной с точки зрения локальных инвесторов проблеме. На первый взгляд кажется, что никто непосредственно не заинтересован в строительстве маяков — это дорогостоящая инвестиция, требующая постоянных ресурсов для поддержания. Более того, расположение маяков зависит от общей системы навигации страны, то есть требуется централизованное решение для строительства оптимального количества. Коуз начинает анализировать историю маяков Великобритании, обнаруживая, что ни один из них не был построен за государственный счет — маяки строили товарищества моряков, местные власти, частный бизнес.
Аналогично с университетами в мировой практике: государство лишь изредка является основным донором академической системы, выделяя отдельные гранты или создавая программы финансирования; в то же время существует множество других акторов — бизнес-структуры, сообщества выпускников, НКО и т. п.
Рассказу о международном финансировании науки будет посвящен отдельный текст, а сейчас мы предлагаем сосредоточиться на российском материале.
Вузы являются такими же агентами рыночной экономики, как бизнес, стартапы или корпорации, то есть они действуют с точки зрения экономической рациональности: стремятся к сокращению издержек и максимизации прибыли, подвержены всем институциональным ловушкам.
Советская колея
Советские университеты кардинально отличались от российских в силу иного функционального назначения. Если сейчас в вузах активно идет исследовательский процесс, то во времена СССР наука и образование были жестко разведены по разным институциям. Исследованиями занимались в институтах при Академии наук, а почти всем вузам отводилась роль кузницы кадров для производства. Финансированием университетов, как и распределением студентов, занимался Госплан, в то время как преподаватели вузов могли сосредоточиться только на чтении лекций, проведении семинаров и полевой практике.
Пожилые профессора вспоминают советскую систему разделения академического труда с теплотой. Сейчас сотрудники университетов обязаны быть «универсальными солдатам». Необходимо одновременно быть успешным как в преподавании, так и в исследовательской работе, что чаще всего сводится к написанию статей.
Так как в университетах (за исключением крупнейших) практически не было науки, то у преподавателей не было необходимости публиковать статьи, проводить исследования, выступать на конференциях и симпозиумах. Научно-исследовательский процесс был привилегией институтов АН СССР, которые обеспечивались намного лучше университетов и могли заниматься исключительно исследованиями, не тратя силы на преподавание.
Оторванность университетов, а следственно, и студентов от «переднего края науки» не была критичной для образовательной системы СССР, так как не было свободного рынка, а вместе с ним — реальной конкуренции университетов, как внутри страны, так и в мире.
Кроме того, советские университеты не нанимали сотрудников на временные контракты, подразумевающие постоянные KPI и необходимость производить показатели. Единственный важный критерий — количество студентов — выполнялся сам собой. Попадая внутрь академической системы, молодой специалист медленно, но верно рос к вершинам на протяжении всей жизни, по мере вымирания предыдущих поколений профессорско-преподавательского состава.
Университеты сами принимали вступительные и итоговые экзамены, что сводило внешний контроль системы внутри практически к минимуму. В некоторых вузах даже выборы деканов (сейчас в большинстве университетов руководство назначается министерством) сохранялись не в ритуальном значении, а были настоящими. Интересно, что в этом смысле СССР был намного ближе к лучшим мировым университетам, чем современная Россия.
Очевидно, с точки зрения преподавательского состава, советская система выглядела крайне удобной, так как предлагала стабильное будущее с минимумом усилий, стрессов и нагрузки.
Почему же после распада СССР советская образовательная система стала невозможной?
От плановой академии к рыночной
С падением железного занавеса положение резко изменилось. Российские университеты оказались в ситуации, когда им нужно бороться за внимание студентов друг с другом, с иностранными вузами и площадками дополнительного образования. К данной конкуренции они оказались не готовы.
Дело в том, что качество университета во многом определяется и для правительства, и потенциальных абитуриентов его позицией в международных и локальных рейтингах, где как эталон используют модель университета, максимально релевантного для производства наукоемких инноваций. Исторически сложилось, что институциональным мерилом идеального университета стал образ большого исследовательского университета в США, аккумулирующего в себе ведущих мировых ученых, независимого от государственного финансирования, активно вступающего в партнерские отношения с бизнес-структурами и способного самостоятельно коммерциализировать результаты своих исследований. Грубо говоря, для международных рейтингов хорошими являются те университеты, которые способны взаимодействовать с рынком и производить науку.
Вуз становится не только местом, где студент приобретает формальный диплом, но и местом, где он приобретает навыки и связи для выхода на рынок труда. Важно, что благодаря научному потенциалу он должен становиться не исполнителем каких-то технических задач, для которых сгодится и среднее профессиональное образование, а выполнять сложную, требующую особых навыков работу.
Ведущие западные университеты вынуждены находиться на переднем крае науки и держать тесную связь с рынком, потому что от этих критериев зависит получение частных исследовательских грантов и поступление студентов — финансирование вуза.
Российские университеты не могли, но должны были приспосабливаться к новой реальности. Конечно, существует остаточная с советского периода рента необходимости формальной корочки, но, во-первых, она с каждым годом слабеет, а во-вторых, тогда российские университеты лишаются лучших и платежеспособных студентов, которые предпочтут образование в других странах.
Данную проблему, как и возможность университетов быть драйверами экономического роста, осознало российское правительство и в середине 2000-х создало первые программы федерального финансирования вузов.
Министерство образования начинает попытки организовать триединство основных каналов контроля качества академической работы:
- ВАК (Высшая аттестационная комиссия) — контроль над защитами диссертаций;
- Учебно-методическая организация — контроль лицензирования учебных программ, содержания учебников и учебных курсов;
- РГНФ и РФФИ — два основных российских фонда по распределению грантов на исследования.
Конечной целью конструирования единой системы формального оценивания декларировалось приближение к международным стандартам Times HE и Шанхайскому рейтингу. Так началась активная подготовка российских университетов к вступлению в борьбу за место в международных рейтингах.
С 2006 по 2014 год было сформировано десять университетов федерального значения. В 2016-м началась программа опорных вузов. Ключевая идея, лежащая в основании проекта, заключается в том, что к головному университету с сильным административным аппаратом присоединяются институции поменьше. Казалось, что рациональное управление ориентированного на рыночное поведение укрупненного вуза позволит наращивать исследовательский потенциал, активно взаимодействовать с местными бизнес-партнерами, что в итоге приведет к росту региональных экономик. В свою очередь, для наращивания потенциала научных исследований был введен похожий формат научно-исследовательского университета (НИУ).
В полной мере процесс трансформации развернулся с началом реализации масштабного проекта повышения международной конкурентоспособности российского высшего образования «5-100». Целью проекта было вывести пять российских университетов страны в сотню лучших по версии одного из трех рейтингов — QS World Ranking, Times Higher Education, Academic Rankings of World Universities. Общая сумма бюджетных ассигнований проекта составила более 84 миллиардов рублей за 2020 год. Университетам-участникам на первом этапе выделили по 529 миллионов рублей. Средства можно было тратить на любые необходимые для организации исследовательского процесса цели.
Проблема была заложена уже в самой логике программ финансирования, которые принимали кажимость за действительность. Власти приняли решение «залить университеты деньгами» и выставить четкие KPI, выполнение которых коррелировало бы с развитием науки. Причина поменялась местами со следствием: для западных вузов выполнение подобных KPI является побочным продуктом их основной работы — конкуренции за абитуриентов, доступа к рынкам и исследовательским грантам. В России наоборот — KPI стали единственной целью, так как от них зависит финансирование университета.
Конечно, российские университеты формируют свои бюджеты из нескольких типов источников: средства, получаемые от студентов (государственные ассигнования, платные студенты), программы федерального финансирования и исследовательские гранты.
Первых хватает на поддержание работоспособности вуза, выплаты минимальных заработных плат, минимальное развитие инфраструктуры. Кроме того, по текущему законодательству очень сложно потратить что-то из внутреннего бюджета на проекты развития, так как университету необходимо покрыть зарплаты, стипендии, поддержание инфраструктуры. Важно понимать, что доходы от студентов вуз получит в любом случае, так как безальтернативный спрос на университетское образование в России сохраняется.
Вторые, напротив, можно тратить практически на любые цели, а их получение зависит исключительно от выполнения KPI проектов грантового финансирования. Это сверхприбыль, которая становится источником голландской болезни. В экономической теории — ситуация, в которой вся экономика выстраивается вокруг одного ресурса, который приносит огромные доходы, постепенно убивая остальные отрасли. Именно это происходит с российскими университетами.
Порочная система поддержки академии сложилась из представления о том, что наличие статей, патентов и поданных заявок на гранты стало синонимом успешного университета. Понятно, что все эти элементы являются атрибутами качественного вуза, но не определяют его, так как количественные показатели — это исключительно следствие развития университета, а причиной являются связь с реальным рынком и качество возможностей, предоставляемых выпускникам.
Развитие вузовской науки путем KPI напоминает постройку туземцами аэродрома из пальмовых веток в ожидании транспортных самолетов. Только в российской академии аэропланы с провизией начали регулярно приземляться.
Результаты подобной политики описаны в недавнем исследовании Счетной палаты по итогам проекта «5-100». Несмотря на создание благоприятной атмосферы развития для будущего российского образования, основные цели проекта достигнуты не были. Отмечается частое использование «мусорных» или «хищнических» журналов для наращивания показателей публикационной активности, отсутствие прозрачных механизмов регулирования самой работы проекта.
На сегодняшний день в топ-100 QS World University Ranking только один российский университет — МГУ им. Ломоносова, не принимавший участие в инициативе «5-100». В Times Higher Education ни одного. Наконец, в Academic Rankings of World Universities опять один только МГУ им. Ломоносова (93-е место).
При этом нельзя сказать, что программа не принесла позитивных результатов. Российские университеты выросли за время действия федеральных инициатив, просто инвестиции могли бы быть намного более эффективными. Китайская модель, например, доказывает, что если просто заливать вузы деньгами на любые цели, то это может помочь достигнуть академических вершин, только денег в таком случае понадобится намного больше, чем способна выделить Россия.
Важно понимать, что уровень коррупции и мошенничества в Поднебесной намного выше, но любые проблемы компенсированы практически неограниченным финансированием.
Не баг, а фича
Зависимость от KPI породила спектр проблем внутри российской академии, некоторые из них стали определяющими факторами развития университетов до сегодняшнего дня. Программы федерального финансирования создали, по сути, отдельный квазирынок, изолированный от всего окружающего мира, ставший закрытой площадкой для распределения денег между университетами со стороны государства, через фонды (РНФ и до недавнего времени РФФИ) и федеральные программы финансирования — «5-100», «Опорные университеты», «НИУ», «НОЦ», «Приоритет 2030».
Теоретически подобная система могла выполнить поставленную задачу: успешный транзит от плановой к рыночной экономике исследований. В реальности способ распределения ресурсов оказался предельно «забагованным».
Нормальное рыночное регулирование подразумевает под собой свободную конкуренцию.
На Западе университеты получают гранты со стороны бизнеса, заинтересованного в инновациях и качественных специалистах; приток абитуриентов, которые, становясь выпускниками, формируют эндаумент-фонды; открытые грантовые конкурсы международных организаций — например, несколько проектов по исследованию COVID-19 и его последствий. Важным отличием подобных грантов является ориентация на создание политик (policy) и экспертизу текущей ситуации, которая будет использоваться при принятии политических решений в реальности, а не исключительно для достижения определенных наукометрических показателей (которые, конечно, важны, но всегда являются сопутствующим благом).
Западные университеты действуют наравне с другими акторами: государством, бизнесом, международными организациями, исследовательскими центрами и т. д.
В России же дизайн программ финансирования ориентирован на количественное выполнение показателей, а вопрос о получении ресурсов принимается не множеством акторов (студентами, университетскими сообществами, благотворителями, частными компаниями), а государственными комиссиями. Проблема в том, что подобная система замыкает университеты на квазирынке, так как значимым для них является только мнение комиссий, которые смотрят на формальные количественные показатели и личные связи руководства университета.
Даже самую продуманную систему можно взломать, а программы поддержки университетов носят столь комплексный характер, что за время их существования появилось огромное количество багов, используемых академическими институциями для наращивания показателей.
Самый крупный баг грантовой системы — публикационная наукометрия. Дело в том, что основным элементом отчета любой грантовой программы являются академические журналы, рецензируемые в Scopus и Web of Science. Исследователи попадают в ситуацию «гонки за публикациями», где все средства хороши.
Постоянный спрос на рецензируемые публикации рождает предложение. Существуют зарубежные журналы (обычно из таких стран, как Пакистан и Бангладеш), где за $300–1000 можно опубликовать любую статью. Подобные издания индексируются Scopus и WoS, так как формально соответствуют их минимальным критериям (отзывам определенного количества ученых, которых аналогично подкупают владельцы журналов). Для российских ученых они являются способом легкого повышения показателей наукометрии. В некоторых университетах даже существует формализованная практика выдачи денег на публикацию: речь, конечно, не о случаях «платы за рецензирование» — нормальной ситуации, когда журнал, не имеющий институциональной поддержки, оплачивает работу по рассмотрению и рецензированию статьи за счет авторов, а именно — покупки публикаций.
С «мусорными» журналами борются, потому что они заметны в количественном анализе. Существуют комиссия по борьбе с лженаукой, Диссернет, которые делают колоссальную работу по искоренению разных форм «мошенничества»: от «мусорных» журналов до плагиата и покупки диссертаций. Подобные публикации являются только вершиной айсберга наукометрии.
Более сложной стратегией повышения показателей являются разные способы коммуникации с представителями науки западной. Существуют две основные стратегии: поиск потенциального соавтора, который точно будет опубликован вне зависимости от качества материала (обычно это достаточно пожилые ученые, которые давно не производят собственных публикаций, но остаются известными благодаря прошлым заслугам). Эта схема позволяет опубликоваться в адекватном журнале, избегая ассоциации с «мусорными» публикациями, любому, даже самому низкокачественному исследователю.
Вторая стратегия взаимодействия с западной наукой характерна не для отдельных исследователей, а для университетов в целом. Вуз заключает договор с ведущим мировым ученым и на правах второй аффилиации предлагает публиковать материалы совместных исследований. Подобная стратегия выглядит полезной для развития университета, так как подразумевает международную кооперацию, что иногда действительно происходит, но исключительно в том случае, если специалист заинтересован в развитии вуза, готов создавать в России научную школу, привозить коллег, молодых ученых и т. д. Реальность доказывает, что обычно профессор не заинтересован в постоянной работе в России, рассматривая ее в качестве побочного заработка. Покупая громкое имя для пиара и несколько публикаций в год, вуз лишается нескольких молодых ученых, которые готовы полноценно вложиться в развитие за те же деньги. На подобные предложения откликаются многие «гастролирующие звезды», которые задействованы одновременно в нескольких университетах. Подобные действия не идут на пользу университету, но позволяют достичь необходимых показателей.
В 2018 году в издании Scientometrics вышла статья группы исследователей СО РАН, посвященная анализу методов, используемых университетами «5-100» для наращивания объема публикаций. Результаты работы говорят о том, что больше 40% прироста достигнуты сомнительными методами.
Речь, прежде всего, идет о публикациях в так называемых «хищнических журналах», публикующих материалы на платной основе, часто без надлежащего рецензирования. Выделяется также стратегия «добавленного автора», когда в работу, выполненную на базе стороннего научного учреждения, добавляется исследователь из университета «5-100», либо когда внешний специалист временно нанимается администрацией. Честные результаты демонстрируют только НИУ ВШЭ и НИУ ИТМО.
Голландская болезнь российской академии
Читерство с публикациями является самой крупной, но не единственной проблемой созданной программами поддержки университетской науки.
Вузы попали в ловушку голландской болезни, выстраивая полноценную инфраструктуру вокруг извлечения сверхприбылей. Руководство университетов, как и сотрудники, не являются абсолютным злом, когда обманывают программы финансирования — они вынуждены действовать рационально в тех рамках, что создали для них институты. Российская академия — тот случай, когда действительно надо что-то поправить в консерватории.
Поскольку университеты продолжают конкурировать друг с другом за грантовые деньги, которые распределяются исходя из выполнения и перевыполнения поставленных KPI, то каждый вынужден действовать в логике нечестной конкуренции, так как иначе проиграет другим, воспользовавшимся багами системы.
Сами по себе сверхдоходы опасны по нескольким причинам. Стимулируются траты, не обеспеченные изначальным бюджетом. Сверхприбыли расцениваются университетом как что-то полученное без «тяжкого труда», деньги, которые «свалились». Поэтому подобные средства вкладываются в высокорисковые активы, не связанные со стабильным развитием, — внешние проявления успеха становятся для институции более важными, чем реальное положение дел, формируется образ «ведущего университета», в который со временем начинают верить его сотрудники, что не всегда разделяется другими людьми.
Вторая важная проблема сверхдоходов — возможность резкого улучшения личного благосостояния большинства представителей данного университета. Речь не идет о пресловутой коррупции, напротив, о целевом расходовании средств на повышение заработных плат преподавательскому и административному персоналу. Казалось бы, в чем проблема? Так как данный приток средств является наиболее значимым для них, именно он становится ключевым в распределении усилий. Таким образом, вуз начинает работать исключительно над выполнением KPI, создает «грантовые печатные машинки», манипулирует с отчетами и наукометрией, когда в процесс вовлекается всё больше людей.
Каждая последующая программа федерального финансирования открывает «окно возможностей» для развития университетов, несмотря на все проблемы и сложности, позволяя нескольким вузам получить достаточный толчок для развития. Сейчас создается новая программа — «Перспектива 2030, или Программа стимулирования академического лидерства».
Существует один достаточно простой способ улучшить функционирование — не менять правила игры по ходу действия и не попытаться копировать следствие, а попробовать разобраться в причинах.
Как только государство начинает строить маяки, для последних соответствие стандартам становится более ценным, чем обеспечение навигации.