Монастырь, корпорация, тиндер. Три модели университетского образования в современной России

В последние годы академическое сообщество России было взорвано изнутри дискуссией о политизации науки. Начавшись с достаточно замкнутого, теоретического разговора внутри университетов, столкнувшись с протестами 2019–2021 годов, дискуссия о том, какими должны быть вузы, приобрела острое практическое значение как для студентов, так и для преподавателей. По крайней мере в столицах.

Ситуация постепенно радикализировалась в 2020-м, когда по стране прокатилась волна увольнений и отчислений, часть из которых связывали с политическими мотивами. Было создано несколько альтернатив классическому университету, среди которых выделяется, например, «Свободный университет».

Всё это вынесло вопрос об устройстве университета из плоскости теоретических обсуждений в практическое поле повседневной жизни многих людей. Точно можно сказать, что не существует идеальной модели академического устройства — каждый вуз складывался в конкретной ситуации, но аналогично верно и то, что в ближайшие годы мы, скорее всего, увидим большие потрясения академической среды, вызванные не только политикой, но и изменениями структуры финансирования и надвигающейся массовой цифровизацией.

Читайте другие тексты цикла

Блеск и нищета университетских рейтингов. Почему попытки формализовать финансирование науки приводят к массовому мошенничеству

От семинарий к корпорациям. Как религиозные колледжи породили американский академический капитализм, а он завоевал мир

Черный ящик научных грантов. Как слияние РФФИ и РНФ лишило перспектив роста молодых ученых и социогуманитарные коллективы

Прокляты географией: территориальное неравенство российских университетов

Десять тысяч нечестных ученых. Почему российская модель финансирования науки провоцирует массовое жульничество: интервью с Анной Кулешовой

В классической социальной теории существует представление об «идеальных типах» — то есть о «сущностном» (наиболее эффективном) виде социальных явлений, институтов, экономических феноменов, коллективных действий. Основанное на наблюдениях за окружающей действительностью, данное представление специально гипертрофирует, упрощает сложный феномен, чтобы акцентировать внимание на наиболее значимых и определяющих явление признаках. Поговорив с руководителями нескольких крупных университетов в России, мы составили карту трех «идеальных типов», существующих в представлении о «правильном» вузе. Конечно, подобные университеты не существуют в природе, но именно образы используются в качестве ориентиров, к которым стремится реальность.

Монастырь

Одной из наиболее древних моделей университетского сообщества является монастырь. Ведь первые университеты складывались в европейском Средневековье под влиянием религиозной философии и занимались в первую очередь изучением богословия и греческой традиции. Подобное представление университета — с одной стороны, как места, где занимаются возвышенными, сложными материями, а с другой — как своеобразного испытания, ситуации, которую человек должен выстрадать и пережить, — сохраняется и сегодня. Например, Вадим Волков, ректор ЕУСПб, отвечая на вопросы о функции университета, формулирует следующую логику:

Исторически первая функция университета — это отбор наиболее талантливых, способных к обучению, к духовному росту, а потом, когда возникла наука, — к ней. Университет должен был выбирать из общества таких людей, концентрировать, сводить вместе и с помощью учителей, определенной социальной архитектуры, строгого режима делать элиту общества, которая будет воспроизводить знания. Эта миссия осталась до сих пор.

Соответственно, зачем сейчас нужен университет?

Чтобы сделать совершенно другого человека. Можно давать навыки, а можно делать новых людей — это разные вещи. Многие вузы дают навыки, курсы дают навыки, школы дают навыки. А университет делает другого человека. Через столкновение с колоссальным стрессом, который возникает у студента при поступлении, при сдаче экзаменов. Затем в процессе обучения, от сессии к сессии. В мае-июне в Кембридже, например, начинали происходить самоубийства. Люди не выдерживали стресса. Эту проблему сегодня отчасти решают психологии. Тем не менее мне кажется, что это необходимый стресс — доказать, что ты можешь преодолеть подобные тяжелые условия, проходя через которые человек выходит в жизнь с особым чувством уверенности в себе, пониманием возможностей. Это чувство — еще одна задача университетов. Она латентная, незаметная, но очень мощная.

Следующая функция — социальные сети. Проходя через университет вместе с другими успешными выпускниками, человек получает на всю жизнь большую сеть тех, с кем будет взаимодействовать, помогать друг другу. Сейчас многие профессии или, например, политическая ситуация — это движения сетей людей, учившихся вместе. Даже в СССР была Высшая партшкола, которая создавала схожие сети.

Третья задача университета — сертификат качества для рынка труда. Оканчивая вуз, человек имеет высокие шансы на вертикальную социальную мобильность, попадание в восходящие группы, то есть в принципе вузы — это такие машины, которые должны по идее производить людей, которые социально мобильны, попадают потенциально в элиту, должны туда стремиться.

Я специально не говорил о каких-то функциях, которые очевидны: наука, спорт — возможно, даже хорошие. Университет — тотальный институт, где можно заниматься спортом, наукой, учебой, есть, пить, развлекаться — делать всё в одном месте с огромным количеством интересных людей. В идеале это должно быть обрамлено в красивый, специально созданный кампус. Вот это такой университет.

Можно сказать, что это университет прошлого, ему 800 лет. Поэтому когда говорится: давайте все перейдем на онлайн, и это наше будущее — давайте, но в этом контексте, мне кажется, это несколько смешно.

Подобное представление университета — как монастыря, где производятся новые люди, — не только является одним из наиболее старых, но и достаточно распространено в большинстве классических университетов.

Близкая к традициям Гумбольдтовского университета, который во многом вырастает на монастырских традициях, данная логика рисует университет возвышенным местом, где царствует свободный обмен знаниями, но всё же остается жесткая грань между преподавателями и студентами, а учиться сложно, травматично и мучительно.

С одной стороны, как справедливо замечает Вадим Волков, многие социальные группы действительно работают таким образом, когда сформированное в университетском пространстве плотное сообщество единомышленников выходит на рынок труда и занимает высокие позиции в структуре общества. Данная опция редко считывается студентами как значимая, хотя во многом именно она играет решающую роль в их будущей карьерной траектории, а не знания или навыки, полученные в ходе обучения. В каком-то смысле университеты — это про монастырское братство, а не про чтение Аристотеля в одинокой келье.

С другой стороны, сложно согласиться с тем, что страдания и стресс могут быть оправданны и необходимы. Например, в Южной Корее и Японии, странах с достаточно жесткой социальной структурой, где подобные испытания неотделимы от процесса обучения, крайне высок уровень самоубийств среди абитуриентов, проваливших экзамены, или студентов, не получивших высшие баллы. Скорее всего, подобное существует и в Китае, но, к сожалению, нет достаточного количества публичных исследований схожих феноменов в университетской реальности Поднебесной.

Философ Франко «Бифо» Берарди описывает данное явление как ситуацию быстрых проигравших, когда общественная реальность наглядно показывает человеку скудость его шансов на социальный успех, добавляя к этому чувство вины за собственный провал.

Очевидно, что Южная Корея демонстрирует беспрецедентный экономический рост во многом благодаря мощной системе высшего образования, которая производит лучшие кадры для корпораций. Вопрос оправданности образовательных тактик для достижения подобного роста, вынуждающих молодежь проходить сквозь череду испытаний, где каждый провал в значительной мере ставит крест на последующих шансах, остается открытым.

Скорее всего, апатия и другие издержки современной академической системы, распространяющиеся не только на студентов, но и на преподавателей, вынужденных работать в условиях жестких KPI и регулярных проверок кадровых комиссий, возникли из-за наложения двух институциональных моделей: университета-монастыря, производящего элиту общества, и массового образования.

Проблемы начинаются там, где из-за сложившейся социальной структуры высшее образование перестало быть социальным лифтом, став скорее обязательным стартом для большинства карьерных траекторий, принуждающим пройти через подобную «мясорубку» массы людей. В момент появления необходимости массового образования и рождается второе представление об идеальном университете — корпорация.

Корпорация

После промышленной революции появляется запрос на взаимодействие университетов с реальным сектором; изменяются не только учебные планы, но и внутреннее устройство образовательного процесса в целом. Вузы наводняются людьми, воспринимающими университет не в качестве места производства чистой науки, но исключительно как часть огромной экономической машины по производству специалистов и кузницы карьеры. По всему миру создается новый класс городских служащих — клерков, менеджеров, управленцев — словом, тех, кто должен эффективно обслуживать бюрократию, получив необходимое базовое образование. Кроме того, сами по себе производства усложняются, спрос на инновации растет, и в новых специалистах видят уже не только рабочих, которые должны встать у станка на ближайшие полвека, но и самостоятельные источники развития для предприятий.

Бюрократическая система достигает невообразимых ранее масштабов, социальные связи уже не могут в полной мере решать задачу по наполнению компаний сотрудниками, так как теперь количество последних исчисляется тысячами, а иногда десятками тысяч. Требуется новый способ организации труда, который разрабатывает Фредерик Тейлор в США, а затем он масштабируется на опыт большинства развитых стран, как, например, краснокирпичные университеты Великобритании: Манчестер, Ливерпуль, Бирмингем Лидс и др.

Труд как таковой конвертируется в карты компетенций и показатели эффективности, которые формулируются корпорациями, а затем и ведущими университетами. Так как рынок, финансирующий вузы, теперь требует от специалистов соответствия формальным критериям, определенным компетенциям и корпоративной культуре, система образования начинает меняться. Всё производство в целом зависит от подгонки каждой отдельной детали конвейера, метафорой которого часто пользовались и сами тейлористы, и их активные критики, называвшие сложившуюся систему «оптимизированным порабощением человеческого труда». Вузы вынуждены были измениться, чтобы их услуги оказались востребованы на рынке. Подробнее об этом процессе можно прочитать в нашем тексте об эволюции университетов в разных странах.

Подобная систематизация позволяла эффективно управлять производствами, так что логичным стал ее перенос на академическую среду. Административный и преподавательский состав университетов разделял ценности корпоративного мира, по крайней мере в США и странах, дублирующих американскую академическую модель. Поэтому в середине XX века появляется запрос на создание системы оценки качества университетов, применяющей одинаковые требования к разным вузам. Так появляются принципы наукометрии.

В России этот процесс начинается намного позже. Советская система образования разделяла преподавание и науку, тем самым создав совершенно иной дизайн для бюрократических институтов, лишенный наукометрии. После распада СССР, когда государственное влияние в образовательной системе выросло, в России начинают появляться первые университеты-корпорации, ориентированные на непосредственные контакты с рынком и трудоустройство студентов. Процессы, которые в США происходили около сотни лет, России пришлось пережить за два десятилетия, но «идеальный тип» корпоративного университета похож на американские аналоги.

Здесь речь идет уже не о моральном испытании, вокруг которого выстраивается концепция университета-монастыря, — важными становятся общие ценности, навыки, компетенции.

Основными критериями успеха университетов-корпораций являются не только данные наукометрии, но и коммуникация с реальным рынком, успешные примеры трудоустройства студентов. Подобный тип университета совпадает с логикой, заложенной в большинство федеральных программ финансирования науки, а поэтому как минимум формально является наиболее распространенным.

Дарья Денисова, директор центра научной коммуникации ИТМО, рисует идеальный университет в таком ключе:

Баланс науки, образования, предпринимательской деятельности — всё так или иначе записано в нашу стратегию развития. Мне кажется, что то время, которое проводит в университете студент, преподаватель, — самый ценный ресурс. И если мы говорим, что обеспечиваем нахождение и проведение определенного количества времени в университете, то должны отвечать за его качество.

Поэтому мы делаем ставку на образование, на желание студента найти в университете единомышленника, ментора, команду, с которой ты будешь работать. Обратная сторона, когда человек приходит, чтобы найти покой, чтобы тебя не трогали, ты мог заниматься своими делами, тебе на выходе дали условную корочку.

Это тоже есть, и в этом смысле совершенно ясно, почему студенты очень требовательны. Общаясь с преподавателями, мы сейчас слышим, что студенты стали меньше задавать вопросов, стали хотеть получить на паре концентрированную информацию, и, например, сложный текст мы уже не хотим читать.

Мне кажется, что предпосылки этого явления довольно разные, но во многом они связаны с тем, что время, которое мы тратим на обучение, вот эта пара, которую мы должны просидеть в зуме или в аудитории, она конкурирует с драматически разными вещами. Кто-то говорит, что мы конкурируем с нетфликсом, с другими сервисами. И вот качество этого времени, то, как мы к нему подготовлены, как подготовлены к нему студенты, пространство, если мы проводим его внутри университета, — это действительно та задача и та миссия, как сделать это время наполненным смыслом.

Светлана Меркушина, директор департамента аудита образования, науки и инноваций Счетной палаты Российской Федерации:

…Я бы сказала, что университет в первую очередь — это пространство возможностей. Пространство возможностей для ученых с точки зрения инфраструктуры, лучших исследовательских практик, привлечения высококвалифицированных специалистов к себе в команду. Для студентов — это получение качественного образования и, как следствие, возможность в дальнейшем реализовать себя на рынке труда. Наконец, для преподавателей — это пространство, позволяющее экспериментировать с новыми формами обучения, интерес и мотивация к решению сложных профессиональных задач, особенно в условиях роста индивидуализации и цифровизации образования.

Можно много говорить про программы развития и их слабые стороны: например, мы видим, что завершенный в прошлом году проект «5-100» во многом был заточен на достижение в первую очередь количественных параметров развития вузов. Зарубежные программы нового поколения, напротив, делают ставку на качественное изменение места вузов в структуре национальной экономики и более тесные связи университетов с индустрией и академическими институтами — например, через создание исследовательских консорциумов, как в Германии.

Вместе с этим любая программа развития — это своего рода новое окно возможностей для конкретного университета, системы высшего образования и страны в целом, от которого в конечном итоге будет зависеть наше будущее, причем в самом широком смысле.

Последний год стал вызовом для университетов-корпораций, с опережением воплотив сценарий цифровой трансформации высшего образования. Срочный переход на дистанционное обучение привел к тому, что студенты были вынуждены слушать классические лекции и семинары дома. Не была проведена работа по адаптации технологий к запросам рынка образования, однако между студентами и преподавателями безальтернативно появился дополнительный посредник в виде монитора. С точки зрения корпоративного образования ситуация не должна была измениться, потому что студенты получали те же самые навыки и компетенции (до тех пор, пока речь не шла о прикладном образовании), однако реальность оказалась далека от ожиданий.

Университет как офлайн-институция всё же обладает мощной прибавочной стоимостью по сравнению с исключительно образовательными услугами, и именно она заставила студентов обдумывать субъективную ценность образовательных услуг, перешедших в онлайн.

Пандемия привела к двум важным последствиям: университеты стали конкурировать с другими образовательными сервисами (такими как Skillbox, Coursera). Классические вузы оказались в проигрышной ситуации, так как для них выход на рынок цифрового образования стал неожиданностью, в то время как конкуренты присутствовали там последнее десятилетие. Вместе с постоянным падением субъективной ценности формальной корочки и вынужденным переходом к цифровому образованию со стороны студентов появился массовый запрос на снижение цены обучения в университетах. Офлайн-образование обладало некоторой прибавочной стоимостью, потребность в которой стала ощущаться особенно остро.

События 2020 года, как и последующего 2021-го, заставили академическую среду отказаться от популярного тезиса «университет вне политики» и привели к тому, что значительное количество преподавателей и ученых прекратили сотрудничество с «официальной академией» и создали независимые образовательные платформы. Примером одной из них стал «Свободный университет».

Тиндер

Современность предлагает новую оптику для описания университета — тиндер или убер, приложение по предоставлению услуг и навыков.

Кажется, что это идеальное закономерное развитие университета-корпорации: из процесса образования исключены лишние структуры в виде физических стен университетов. На протяжении 2020-го подобная логика вдохновила на создание множества разнообразных образовательных инициатив, ориентированных исключительно на онлайн-преподавание, но уже спустя несколько месяцев локдауна ситуация резко изменилась на противоположную: возник запрос на офлайн-обучение, подкрепляемый в том числе финансовой мотивацией (студенты не готовы платить те же суммы за дистанционное обучение).

Ценность сообщества, связей, карьерных возможностей, связанных с офлайн-образованием, не лежит на поверхности сознания студентов или преподавателей. Практически любые опросы общественного мнения фиксируют, что основные причины, по которым абитуриенты поступают в университет, — это социальная нормальность (родители, сообщество, которое считает обучение в вузе чем-то важным); формальная необходимость диплома для карьерных возможностей (особенно значимым фактором является не в столицах); миграция в другой город, возможность пожить самостоятельной жизнью; отсрочка от военной службы.

Информационный бюллетень экономики образования ВШЭ за 2019 год приводит такие данные:

Основной мотивацией выбора студентами определенной образовательной специализации является ее соответствие имеющимся способностям (40,5%), возможность получить интересную и разнообразную работу по окончании вуза (40%); то, что специальность является «уважаемой», стало мотивацией для 19% студентов. Исключительно денежные мотивы превалировали лишь для 20% студентов. Достаточно тревожным является тот факт, что 6% студентов признали, что выбор их специальности был случайным.

Переход на дистанционное обучение обнажил на первый взгляд скрытые ценности классических вузов, не только создав широкую дискуссию о необходимости снижения платы за обучение, но и сформировав запрос на возвращение классического офлайн-образования, когда кроме самих знаний студенты получают бонусы, зачастую более значимые.

Кирилл Мартынов, основатель «Свободного университета», философ, редактор отдела политики «Новой газеты»:

В общественно-политических условиях России конца 2020 года я вижу в занятии в зуме очевидное преимущество в том, что его довольно трудно сорвать в ходе какой-то прокурорской проверки или полицейской операции. К сожалению, это тоже реальность нашего российского образования сейчас, и этот фактор я бы не стал во всей нашей дискуссии о функциях университета списывать со счетов. Мы видели, как люди, чья специальность — изучение конституционного права в России, были подвергнуты конкретным академическим репрессиям за то, что они высказывали свои профессиональные взгляды на те события, которые с Конституцией происходили в этом году. Они лишились работы, хотя ни с точки зрения преподавания, ни с точки зрения научной деятельности никаких претензий к этим людям сформулировать было просто невозможно. И соответственно, онлайн-образование и онлайн-университет — это способ не работать по тем правилам, которые нам предлагает государство, а попытаться придумать всё заново. Это сейчас широко обсуждается, разные образовательные модели, разные возможности, которые нам, в частности, дает онлайн. Очень странно весной 2020 года было сидеть у себя дома наедине со своими студентами, которые находятся в твоем компьютере, на твоем экране, и при этом получать всё больше и больше распоряжений от администрации вуза о том, чем ты должен заниматься, как именно ты должен отчитываться о проделанной работе, и более того, о чем ты должен или не должен писать в своих социальных сетях. И вот именно на контрасте экстренного перевода в онлайн и вот этого усиливающегося диктата администраторов была очень хорошо видна некоторая смехотворность происходящего.

И если отвечать на вопрос о ценности университета серьезно, я не знаю, как делать образование без какой-то вот этой динамики о том, что одни мотивированные люди сталкиваются с другими мотивированными людьми, вместе хотят что-то узнать, попутно производят знания и потом сидят такие радостные от пафоса того, что с ними сейчас произошло, и как круто, что они сделали это вместе, назвав это университетом. То есть, иными словами, мне кажется, университет нужен, потому что нам нужно сообщество. Это сообщество, которое видит свою ценность в защите собственной академической свободы. Без этой академической свободы никакой эндаумент, мне кажется, нас не спасет от превращения в какую-то партийную школу. Это особенно касается социальных и гуманитарных наук. Когда есть сообщество или когда мы понимаем, что оно нужно, у нас возникает вопрос, какими средствами мы можем его создавать. И мне кажется, здесь университет еще за себя поборется как институция.

Несмотря на существование трех различных «идеальных типов» высших учебных заведений, связанных с технологическими и социальными условиями производства академического знания, заметно, что для российского контекста ключевой становится фигура сообщества, которая возникает в разговоре о любом образе академической институции. Удачный университет создает сообщество преподавателей и студентов вокруг определенных, разделяемых всеми ценностей. Несмотря на то, что в реальности подобных примеров крайне мало, а само чувство общего дела возникает лишь в ситуации кризиса, постоянное присутствие «скрытой» солидарности является общей «травмой» и общим запросом российского образовательного контекста, по крайней мере среди его успешных представителей.

Самое болезненное, что формирование сообщества сложно измерить с помощью количественных KPI, а значит, для большинства администраторов и федеральных программ финансирования данная функция университета обречена оставаться в слепой зоне.