Как нашими телами управляют школы и почему их не должно быть

В России каждый имеет право на школьное образование — это гарантирует 43-я статья Конституции. Государство берет финансирование школ на себя — и вроде бы не требует ничего взамен. Но у той же 43-й статьи есть обратная сторона:

«…основное общее образование обязательно. Родители или лица, их заменяющие, обеспечивают получение детьми основного общего образования».

Государству нужно, чтобы дети ходили в школу: это дисциплинарный институт, приучающий их к подчинению господствующей идеологии. Школа учит «дисциплине», но разучивает брать на себя ответственность; школа учит подстраиваться под мир, а не менять его. Школа — это второе место (после матки), где воспроизводится нация.

В этом тексте я расскажу об истоках школьной дисциплины: о том, как она появилась в гимназических пансионах XIX века, а потом прижилась в советском образовании. Затем я расскажу о нескольких проектах освободительного образования: школы могут служить интересам учеников, а не государства. В конце я попробую показать, что по-настоящему освободительное образование не может существовать в школьных стенах: общество должно быть освобождено от школ. Это значит, что право на учебу не должно превращаться в обязанность: люди сами должны решать, когда, чему и у кого им учиться.

Царская гимназия: дисциплинированные тела

Согласно философу Мишелю Фуко, в эпоху модерна возникает дисциплинарное общество: модерновые институты управляют телами с помощью дисциплины. Дисциплина тела проникает во все институты, с помощью которых общество себя воспроизводит: тюрьмы и казармы, но также школы и больницы.

Дисциплинированный человек — это человек-машина, действия которого регламентируются в мельчайших деталях. Его жизнь расчерчивается на клеточки сообразно с готовой классификацией — архивом, который определяет, что полезно, а что нет.

Среди дисциплинарных институтов школа занимает особое место. Это первый институт, в который ребенок попадает из семьи, там он впервые сталкивается с обществом и учится жить в нем. И это же первое место, где детей учат подчинению господствующей идеологии — выражаясь словами философа Луи Альтюссера. Школа не служит интересам учеников. Она нужна не для учебы, но в первую очередь для воспроизводства нации и национального государства.

Типичный модерновый дисциплинарный институт — гимназические пансионы в царской России. Согласно исследовательнице Татьяне Пашковой, они появились в Петербурге в начале XIX века. Пансионами власти хотели заменить домашнее образование для дворянских детей. Чиновники того времени осознали, что нация производится через образование и поэтому за ним должен быть установлен надлежащий контроль. Министр народного просвещения А.С. Шишков объяснял необходимость государственного образования так:

«Частное или домашнее воспитание <…> должно быть терпимо, ибо несправедливо было бы лишать родителей права избирать полезнейшее по их заключению образование детям своим; но одно только народное, общественное воспитание заслуживает одобрения правительства. <…> Польза государства требует, чтобы по всему пространству его было одно воспитание, чтобы оно имело повсюду одну цель и чтобы везде сопровождалось теми же следствиями».

А.С. Шишков (1826). Цитируется по статье Т. Пашковой

В дисциплинарном обществе механизмы власти пересобирают человеческое тело: движения и жесты в мелких деталях соотносятся с заданным образцом. Власть регламентирует время и пространство, в которых находится тело. Поэтому в пансионах нельзя было свободно перемещаться: устав предписывал, в каких местах и в какое время должны быть учащиеся.

В спальнях можно было находиться только во время «часов для сна», в классах — во время занятий, в одевальной комнате — во время умывания и надевания формы. Любые действия совершались по сигналу — звону колокольчика.

Личное пространство пансионеров было минимальным. У каждого имелось пронумерованное место в шкафу, где стояла его личная шкатулка, закрывающаяся на ключ. Но в шкатулках можно было хранить строго определенный набор вещей, и их содержимое периодически проверялось гувернерами.

Тело пансионера должно было выглядеть строго определенным образом: пансионеры носили форменный мундир и следили за его чистотой. Речь пансионеров тоже была регламентирована: за столом и во время рекреаций разговаривать можно было только по-французски или по-немецки. Гувернеры следили за тем, чтобы ученики беседовали вежливо и не использовали непристойных и бранных слов.

Учителя оценивали знания и поведение учеников, а оценки вносили в классные журналы. Если ученик нарушал порядок, его полагалось наказать: публично унизить, записав его имя на «черной доске», запереть одного в классе на несколько часов или выпороть розгами.

Строгий регламент, оценки и поощрения должны были дисциплинировать непослушные тела — и в конце концов сделать из мальчиков «мужчин». Мужчина — это тот, кто готов взять на себя ответственность за дальнейшее воспроизводство нации, а вместе с ней — существующих отношений угнетения и подчинения.

Школа в СССР: отмена и возвращение дисциплины

В раннем СССР образовательная система была пересобрана. Дисциплинарные механизмы царской гимназии были отброшены: советские администраторы видели в них пережитки старого репрессивного режима.

В 1920-е поведение учеников, как отмечает историк Кирилл Маслинский, никак не регламентировалось: официальных дисциплинарных предписаний просто не существовало. Оценки отменили, как и школьную форму. Образование стало доступным для всех, вне зависимости от классовой или гендерной принадлежности: мальчики и девочки могли учиться вместе и на одних правах.

Но революция в школах была недолгой. Как пишет исследовательница Энн Лившиц, уже в 1930-е годы власти начали возвращать гимназическую модель образования.

Если раннесоветская школа должна была вырастить детей-активистов, то школа 1930-х и в особенности 1940-х должна была производить граждан, лояльных к советской власти и готовых к подчинению.

Главными идеологами возвращения дореволюционной модели образования были член политбюро Александр Жданов и народный комиссар просвещения Владимир Потемкин. Они придумывали новые правила поведения в школе, вдохновляясь сводом правил для учеников гимназий и прогимназий 1874 года. При этом Потемкин не стеснялся прямых заимствований, предлагая, в частности, вернуть мужские и женские гимназии. Жданов был более осторожен и предлагал скорее концептуальные заимствования: вернуть часть дореволюционных порядков, но переформулировать их новым языком.

В 1943 году были обнародованы новые «Правила для учащихся», и вместе с ними в советскую школу вернулась дореволюционная дисциплина. Правила состояли из 20 предписаний и запретов. Вот некоторые их них:

7. Немедленно после звонка входить в класс и занимать свое место. Входить в класс и выходить из класса во время урока только с разрешения учителя.

8. Во время урока сидеть прямо, не облокачиваясь и не разваливаясь, внимательно слушать объяснения учителя и ответы учащихся, не разговаривать и не заниматься посторонними делами.

9. При входе в класс учителя, директора школы и при выходе их из класса приветствовать их, вставая с места.

10. При ответе учителю вставать, держаться прямо, садиться на место только с разрешения учителя. При желании ответить или задать учителю вопрос поднимать руку.

12. Быть почтительным с директором школы и учителями. При встрече на улице с учителями и директором школы приветствовать их вежливым поклоном, при этом мальчикам снимать головные уборы.

14. Не употреблять бранных и грубых выражений, не курить. Не играть в игры на деньги и вещи.

Правила для учащихся: Приложение к приказу НКП РСФСР № 58а от 5 августа 1943 г. Источник

Это было не всё: в 1940-е снова ввели раздельное обучение для мальчиков и девочек, систему оценок и поощрений и школьную форму. Советский Союз стал государством-нацией — революционный импульс 1920-х был исчерпан. Поэтому школа вновь стала местом воспроизводства нации: власть вернула себе контроль над телами учеников.

«Правила для учащихся» не могли регламентировать школьную повседневность в деталях, 20 пунктов для этого недостаточно. Поэтому в середине 1950-х появился еще один устав — «Единые требования к учащимся».

Типовые списки требований публиковали от имени региональных отделов образования или педагогических журналов, а затем перепечатывали для конкретных школ. То есть у каждой школы появился свой детальный регламент, повторяющий — с теми или иными изменениями — общегосударственные шаблоны.

В современных российских школах тоже есть локальные уставы, воспроизводящие государственный образец. Но идеология в них воспроизводится не только через правила и дисциплину. Идеологизированные классные часы, патриотические праздники, национальная символика в здании школы — школа нужна не школьникам, школьники — это ресурс, за который государство готово сражаться.

Педагогика угнетенных, или Чему может научить невежественный учитель

Итак, в национальных государствах, включая СССР и современную Российскую Федерацию, школьное образование нужно для того, чтобы воспроизводить отношения подчинения. Школа учит, что угнетение и неравенство — это норма, к которой нужно приспособиться. Но можно представить и обратное: школа может менять статус-кво, а не поддерживать его.

Так считал бразильский философ и педагог Паулу Фрейре: образование должно служить не интересам власти, но интересам учеников. Об этом его самая известная книга — «Педагогика угнетенных». Фрейре писал ее, опираясь на собственный опыт: в 1960-е он организовывал кружки, где учились бразильские рабочие и крестьяне. Людям, которые не смогли встроиться в образовательную систему из-за бедности и низкого социального статуса, Фрейре давал возможность стать грамотными. Но обучение грамоте не было конечной целью этих занятий, скорее Фрейре хотел помочь неграмотным лучше осознать свое место в мире и возможность действия в нем.

Школьная дисциплина ставит учащихся в позицию объекта. От них требуют соответствия определенным критериям, и этим измеряется их успешность. Но в этой рамке нет места для инициативы, исходящей от учеников: они лишены возможности влиять на социальную реальность, внутри которой оказались. Школа говорит им: вам остается только приспособиться.

Согласно Фрейре, в привычной нам модели образования учитель представляется банкиром: он распоряжается интеллектуальным капиталом (знанием), а задача учеников в том, чтобы накапливать его. Между учителем и учеником разворачивается диалектика угнетенных и угнетателей. В этой модели ученик заведомо невежественен: он может только накапливать мудрость, которую ему дарит учитель.

Цель педагогики угнетенных — помочь ученикам обрести субъектность. Статус-кво поддерживается в том числе тем, что угнетенные воспринимают существующий порядок вещей как естественный и не видят, что его можно изменить. Но сам образовательный процесс может быть построен так, что ученики больше не чувствуют себя пассивными и лишенными возможности к действию, — при условии, что он диалогичен.

Освободительное образование возможно только тогда, когда не существует властной рамки «ученик — учитель». Иначе говоря, учитель не должен ничему учить — он должен быть солидарен со своими учениками и познавать мир вместе с ними, а не за них. В таком обучении нет предопределенных сценариев: каждый урок — это перформанс, который проигрывается заново и на новых началах.

Образовательные концепции Фрейре во многом рифмуются с идеей эмансипаторного образования, которую философ Жак Рансьер развивал в книге «Невежественный учитель». Если учитель не хочет отуплять учеников, искусственно конструируя в них невежество, то ему самому нужно стать невежественным. В ученика нельзя ничего вложить — но можно вместе с ним пройти дистанцию от невежества к знанию.

«Невежественный учитель <…> носит это имя не потому, что он ничего не знает, но потому, что он отказался от „знания о невежестве“ и таким образом отделил свое учительство от своего знания. Он не преподает ученикам свое знание, он призывает их к путешествию в лес вещей и знаков, призывает рассказать, что они видели и что они об этом думают, призывает удостовериться в этом и сделать так, чтобы в этом удостоверились другие. О чем он не знает, так это о неравенстве умов. Всякая дистанция есть дистанция фактическая, и каждый интеллектуальный акт — это путь, проложенный между неведением и знанием, путь, всякий раз упраздняющий не только границы между тем и другим, но и любую неподвижность и иерархию положений».

Жак Рансьер, «Эмансипированный зритель». Перевод Дмитрия Жукова. Источник

Освободительное образование на практике: Escuela Moderna Франциска Феррера

Идеи освободительного образования существуют не только на бумаге: педагоги-экспериментаторы со всего мира пытаются воплотить их в жизнь. Один из самых известных примеров анархистской школы — Escuela Moderna (буквально — «современная школа») в Мадриде. Она была основана Франциском Феррером, каталонским педагогом и анархистом, и просуществовала пять лет (1901–1906).

В то время средние школы в Испании контролировались церковью. Феррер же хотел создать школу, свободную одновременно от церкви и государства. В обычных школах изучали прежде всего Библию, молитвы и катехизис и лишь во вторую очередь — чтение и письмо на испанском языке и начала математики. В Escuela Moderna, напротив, центральное место занимали естественные науки, и их преподавали наглядно: ученикам показывали реальные лаборатории и водили их на фабрики.

Escuela Moderna задумывалась как школа, в которой могли бы учиться все — независимо от пола, происхождения и материального положения. Обучение в школе было платным, но цена масштабировалась в зависимости от достатка родителей: бедные люди платили столько, сколько могли себе позволить. При этом девочки обучались вместе с мальчиками и на общих правах с ними.

В то время как в религиозных школах были распространены телесные наказания, в школе Феррера наказаний не было вовсе. Оценок тоже не было — Феррер считал, что оценки могут создать у учеников ощущение неравенства:

«Приняв на практике совместное обучение мальчиков и девочек, богатых и бедных, т. е. отталкиваясь от принципов солидарности и равенства, мы не хотели создавать новое неравенство, и поэтому в Современной школе не было ни поощрений, ни наказаний, ни экзаменов, которые разделили бы учеников на отличников, середнячков с вульгарнейшей отметкой „удовлетворительно“ и тех несчастных, которым приходится страдать от позора, когда их определяют как отстающих».

Франсиско Феррер-и-Гуардия, «Современная школа». Источник

Но у проекта Феррера были и многие черты «старой школы». Жесткое разделение на учеников и учителей сохранялось, как и зафиксированные программы. Учеников, согласно Ферреру, всё еще нужно было воспитывать — но не в религиозном духе, а в анархистском:

«В Escuela Moderna детей учили верить в свободу, равенство и социальную справедливость. Им прививались идеалы братства, сотрудничества и сострадания к угнетенным и притесненным. Их учили, что война — это преступление против человечества, что капиталистическая система — зло, что любое правление приводит к рабству, что свобода необходима для развития человечества».

Пол Аврич. The modern school movement: anarchism and education in the United States. Перевод Ивана Неткачева. Источник

Неравенство между учителем и учеником сохранялось на концептуальном уровне. Ученикам в школе Феррера всё еще приписывалась доля невежества — и учитель должен был ликвидировать ее, говоря с позиции знания. Но в рамках по-настоящему освободительного образования педагог не может быть заведомо более свободным, чем его ученики, — скорее он каждый раз должен освобождаться вместе с ними.

«Наоборот, освободительная деятельность должна попытаться превратить [зависимость угнетенных] в независимость. Однако эта независимость не является подарком угнетенным от революционных руководителей, какими бы хорошими они ни были. Мы не должны забывать, что освобождение угнетенных — это освобождение людей, а не „предметов“. Поэтому, не являясь освобождением самих себя (никто не освобождается в одиночку), оно также не может быть предпринято кем-либо в отношении других».

Паулу Фрейре, «Педагогика угнетенных». Перевод Наума Демьянова. Источник

По-настоящему анархистская школа, или Всю власть учащимся!

В 1978 году в испанском городе Мерида открылась анархистская школа Пайдейя, которая существует до сих пор. Она воплощает идеи освободительного образования иначе, чем школа Франциска Феррера. Здесь учатся самостоятельно принимать решения, а не полагаться на готовые образовательные траектории, придуманные педагогами и администраторами.

В Пайдейе учатся дети от полутора до 16 лет: в школе есть детсадовское крыло (до 5 лет) и четыре возрастные группы для детей постарше. Дети участвуют в жизни школы на тех же правах, что и преподаватели: все решения принимаются на общих собраниях, или asamblea. Вместе они продумывают самые разные стороны школьного быта — от обеденного меню до учебной программы. Все решения принимаются общим голосованием, и в нем ни у кого нет приоритета.

Превращая учеников в объекты, государственная школа лишает их возможности самостоятельно делать выбор и нести за него ответственность.

Фиксированные учебные программы и дисциплинарные уставы требуют от учащихся одного — следовать сложившимся правилам. В этой системе есть место для интересов государства и нации, которые себя воспроизводят, но нет места действию. В Пайдейе, напротив, не существует «естественного» порядка вещей, с которым нужно соглашаться. Учащимся нужно взять на себя ответственность за его создание.

В этой школе тоже бывают конфликты, но все они решаются ненасильственным путем. Любой учащийся может предложить провести asamblea, если ему или ей кажется, что его/ее интересы были задеты. На собрании один из участников становится фасилитатором, то есть ответственным за то, чтобы дискуссия проходила по правилам. Высказываться принято по очереди и не перебивая друг друга, а итоговое решение принимается голосованием.

«Пабло укусил меня, мы должны провести asamblea!» — заявляет Мигель, пока они ведут новичка Пабло в главный зал. Они находят уголок и садятся кругом на полу. Все говорят, ожесточенно жестикулируя руками. Адриана, чрезвычайно уверенная в себе семилетняя девочка, вырывает из своей тетради листок и чертит на нем две колонки: одну для имен выступающих, другую — для предложений.

Изабелль Фремо, Джон Джордан, «Анархическая педагогика в действии: Пайдейя, Escuela Libre». Источник

В Пайдейе есть только одно наказание — быть исключенным из коллективной жизни. Исключенные продолжают посещать школу, но им приходится всё делать самостоятельно, то есть учиться в одиночку и самостоятельно готовить себе пищу.

Но наказание не длится вечно — на asamblea ученик может попросить вернуть его обратно. Если большинство проголосует за, то его возвращают в коллектив.

Слабое место Пайдейи в том, что она не может быть на сто процентов радикальной анархистской школой — просто потому, что она существует внутри государства и капиталистического общества. В школе нет контроля за знаниями, но ученикам приходится сдавать выпускные экзамены, чтобы продолжить образование в университете. Так как Пайдейя не признана государством, эти экзамены проводятся в другой школе.

Получается, что реализации проекта освободительного образования мешает власть дипломов, существующая в современном государстве. Чтобы встроиться в общество, детям всё равно нужно, чтобы их оценили. Без дипломов об образовании они будут попросту невидимыми: для университетов, как и для работодателей, их просто не будет существовать.

Общество должно быть освобождено от дипломов, а школьники — от школы

Анархистские школы в Мадриде и Мериде во многом свободны от дисциплины, навязываемой государственным образованием. Тем не менее они всё еще существуют внутри системы школьного образования и работают в логике институций.

Их создатели боятся поставить вопрос об анархистском образовании еще более радикально: действительно ли тем, кто хочет учиться, обязательно ходить в школу?

В книге «Освобождение от школ» философ Иван Иллич писал, что большое зло скрыто в самом авторитете школ. В нашем обществе властвуют не знания, но дипломы: неважно, какими знаниями вы обладаете, но без диплома о школьном образовании вы автоматически становитесь человеком второго сорта. Не окончив школу, нельзя поступить в университет и гораздо сложнее найти работу. То есть право на школьное образования для каждого и каждой превратилось в повинность.

«Два века назад Соединенные Штаты возглавили движение за отмену монополии единственной церкви. Теперь нам необходима конституционная отмена монополии школы, а стало быть, и системы, которая законодательно объединяет предрассудки с дискриминацией. В современном гуманистическом обществе первая статья Билля о правах должна быть аналогична Первой поправке к американской Конституции: „Государство не должно издавать ни одного закона, относящегося к организации образования“. Не должно быть никаких ритуалов, обязательных для всех».

Иван Иллич, «Освобождение от школ», под редакцией Т. Шанина. Источник

Общество должно быть освобождено от власти школ. Граждане должны сами определять, чему и сколько им нужно учиться — и, что важнее, кто и кого может чему-то учить.

Почему человек, получивший какой-то навык самостоятельно, не может передать его другим, не имея преподавательского диплома? Почему, если государство готово платить за образование граждан, право на него имеют семилетние, но не пятидесятилетние?

Власть дипломов приводит к бюрократизации образования. В школе больше ритуальных действий по выполнению планов и поддержанию дисциплины, чем учебы. Американский антрополог Дэвид Грэбер писал, что в современном мире распространен бессмысленный труд: по его подсчетам, офисные работники в США тратят на выполнение прямых обязанностей меньше половины рабочего времени. То же можно сказать и о распространении бредового образования: сколько времени в школе ученики действительно тратят на учебу?

Ученикам нужно вернуть не столько школы, сколько вообще право учиться — вместе со временем, которое они тратят на обучение. Отделить школу от государства и его идеологии — это только первый шаг на пути к освобождению. Следующий шаг — освободить школьников от школ: каждый и каждая должны сами определять, когда, сколько и чему им учиться.