Нормаль-костюм, клеш в сапогах и платье с тракторами: история моды в СССР

Двадцатые: «нормаль-костюм» vs нэпманский шик

Карл Маркс в «Капитале» советовал держать в узде «человекоубийственные, бессмысленные и ветреные капризы моды». Так что большевики поначалу намеревались сбросить моду с парохода современности вместе с прочим буржуазным хламом. Но оказалось, что сделать это затруднительно: мода — не вредная привычка, от которой можно избавиться коллективным усилием воли. Мода всегда сопровождает человеческое общество и отражает всё, что в нем происходит, даже если общество делает вид, что ее не существует.

Вот и большевики, не успев прийти к власти, невольно сами стали трендсеттерами. Первым их вкладом в моду стали знаменитые «комиссарские» кожаные куртки. Собственно, их придумали не большевики, более того, они были сшиты задолго до революции: это была униформа автомотовойск, которую присылали союзники в годы Первой мировой войны. Но после того как в кожанки облачились комиссары и чекисты, они из обычного предмета гардероба превратились в символ эпохи, в знак принадлежности к «элитам».

«Дай мне свою куртку — она лучше любого мандата», — говорит герой «Как закалялась сталь» и нисколько не преувеличивает: в 1918 году в Москве даже был введен учет всех кожаных курток и запрет на их продажу, потому что аферисты с их помощью выдавали себя за комиссаров.

В первые послереволюционные годы кожанки — предел мечтаний. Их носят и мужчины, и женщины; последние эффектно сочетают их с красными платками. Правда, уже к середине 1920-х кожанки выходят из моды: настала более сытая и спокойная жизнь, и тяготы военного коммунизма, с которыми ассоциировались эти куртки, хотелось поскорей забыть. (Наталия Лебина, автор книги «Мужчина и женщина: тело, мода, культура. СССР — оттепель», приводит такую историю: в 1925 году бывший член Государственной думы, ярый монархист В. Шульгин тайно приехал в Ленинград. Он специально купил кожанку, чтобы не выделяться из советской толпы, но добился обратного эффекта: все пассажиры трамвая, в который он сел, поглядывали на «чекиста» с тревогой.)

Как рассказывает Джурджи Бартлетт в своей монографии Fashion East, большевики быстро поняли, что одежда — важнейший инструмент для воспитания «нового человека». Уже в начале 1918 года, в разгар Гражданской войны, в Советской Республике объявляют конкурс на создание формы красноармейцев (кстати, среди участников были Васнецов и Кустодиев). А годом позже при Наркомпросе открывается мастерская «Современный костюм» — творческая экспериментальная лаборатория для разработки одежды, соответствующей новому укладу жизни.

У истоков мастерской стояла Надежда Ламанова — женщина с удивительной биографией. Она много лет считалась одним из самых востребованных модельеров Москвы, была официальным поставщиком Императорского двора, сотрудничала с МХТ, обшивала элиту. После революции ее, уже почти 60-летнюю, арестовали, но вскоре выпустили по личному ходатайству Горького: его гражданская жена Мария Андреева была постоянной клиенткой Ламановой. И Надежда Петровна мгновенно встроилась в новую реальность: создавала костюмы для фильмов Эйзенштейна и Александрова, работала в театре Вахтангова, а ее «экспортные» коллекции в русском стиле получали Гран-при на Всемирной выставке в Париже.

Но главное — эта женщина, раньше создававшая штучные наряды для членов царской фамилии, теперь с головой погрузилась в разработку массовой «одежды нового человека»: удобной, функциональной, лаконичной, без лишних декоративных элементов и прочих «мещанских пережитков». Параллельно, впрочем, по-прежнему шила по индивидуальным заказам роскошные платья для новой элиты — советской.

Над проектами «одежды нового человека» работали и молодые модельеры-авангардисты. В середине 1920-х активно обсуждается идея создания прозодежды (этот неологизм был сокращением от словосочетания «производственная одежда», но обозначал гораздо более широкое понятие, чем рабочая одежда в ее привычном понимании).

Требовалось создать унифицированную форму одежды для каждой профессии (рабочего, инженера-конструктора, хирурга, пилота и т. д.), для каждого вида спорта и досуга.

Квинтэссенцией такой унификации был «нормаль-костюм», придуманный Владимиром Татлиным: универсальный комплект одежды, пригодный для любых видов деятельности, который можно носить круглый год (для осени и зимы были предусмотрены сменяемые подкладки) и который был чуть ли не вечным (наиболее подверженные износу части костюма были съемными и легко менялись).

Одна беда — все эти проекты существовали в полном отрыве от реальности. Пока модельеры в экспериментальных студиях придумывали функциональную и современную одежду для массового производства, само это производство находилось в состоянии коллапса, а подавляющее большинство советских людей кроили себе одежду из старых занавесок.

К тому же с расцветом НЭПа стало очевидно, что «новый советский человек» не очень-то хотел отказываться от мещанских пережитков. После долгих лет разрухи и дефицита на граждан вдруг обрушилось изобилие: заграничные наряды, дорогие ткани, меха, украшения, французские журналы мод оказались в свободном доступе — и люди с жадностью на них накинулись. Правда, покупать такие товары имели возможность очень немногие — разве что нэпманы и «новая элита». Остальные выкручивались, как Эллочка-людоедка в «12 стульях»: перешивали, перекрашивали, мастерили предметы роскоши из подручных материалов, копили, отказывая себе во всём, но уж точно не собирались вместо этого облачаться в унифицированную одежду массового производства.

Еще один удивительный феномен того времени — агиттекстиль. Это была попытка использовать одежду как прямое средство пропаганды.

Во второй половине 1920-х годов в промышленных масштабах выпускали ткани, на которых вместо традиционных узоров красовались серпы и молоты, тракторы и комбайны, колосья и шестеренки, фабрики и стройки, паровозы и подъемные краны.

Идеологи авангарда верили, что личность формируется во взаимодействии с материальным миром, а значит, надевая такую одежду, человек будет проникаться советской идеологией и нести ее в массы. Пройдет всего несколько лет, и разгромная статья «Правды» с заголовком «Спереди трактор, сзади комбайн» навсегда похоронит идею агиттекстиля. Но это будет уже в 1930-е.

Тридцатые: «выглядеть не нигилисткой, а женщиной»

Следующее десятилетие ознаменовалось откатом к традиционализму. НЭП закончился, авангард разгромили, эпоха свободы и экспериментов осталась в прошлом. Наступали новые, консервативные, времена — и они требовали нового отношения к моде.

Презрение к моде как к мещанскому пережитку осталось в 1920-х, пишет историк Наталия Лебина в книге «Советская повседневность: нормы и аномалии». В 1930-е годы, наоборот, всячески подчеркивается, что советский человек имеет полное право выглядеть красиво и аккуратно. Одежда призвана демонстрировать: тяжелые времена позади, благосостояние растет, жить стало лучше, жить стало веселей. Это особенно заметно по кинематографу тех времен: главная героиня, которая переезжает из деревни в город, получает образование и делает успешную карьеру, постепенно меняя деревенские ситцевые блузки на красивые платья; герой, который сначала был хулиганом, а потом под влиянием коллектива взялся за ум, к концу фильма переодевается в костюм и галстук. Смена гардероба становится показателем социального и культурного роста героев. (Впрочем, до определенного предела: если героиня уж слишком расфуфырена, то непременно окажется злодейкой, — это негласное правило действовало в советском кинематографе, пожалуй, до самого «Служебного романа».)

«Комсомольская правда», в 1920-х высмеивавшая модников, в 1933-м открыла рубрику «Мы хотим хорошо одеваться!» — и там никто уже не иронизировал над тем, что один из читателей самым счастливым днем своей жизни назвал «покупку бостонового костюма за 180 рублей».

И уж тем более никто не порицал стахановку Марусю Макарову, которая всю свою девятикратно выросшую зарплату (стахановцы, вопреки мифу, перевыполняли план не только из энтузиазма) намерена была потратить на «молочного цвета туфли за 180 рублей, крепдешиновое платье за 200 рублей, пальто за 700 рублей».

Стремление хорошо жить и красиво одеваться больше не порицается — даже наоборот. Так выразил эту мысль докладчик на комсомольской конференции завода «Красный путиловец» в 1934 году: «Приходит на вечер комсомолка в крепдешиновом платье и над ней смеются. В каком уставе записано, что комсомолка не может явиться в крепдешиновом платье?! Надо нам следить, чтобы комсомолец ходил опрятно и чисто одетым, следил бы за собой. От прежнего типа комсомольца пора отвыкать!»

Интерес к одежде поощряется: выпускаются модные журналы (впервые не с рисунками, а с фотографиями манекенщиц), в «Работнице» выходят приложения с выкройками и схемами вышивок. В 1934 году в Москве начинает работать Дом моделей на Сретенке; вскоре дома моделей появляются и в других городах. В 1937-м открывается Институт косметики и гигиены Главпарфюмерпрома — первая в стране косметологическая клиника.

«Женщина всегда должна тщательно следить за собой, за своим лицом и телом, за ногтями, за волосами, — писала по этому случаю Полина Жемчужина, в те годы начальница Главного управления парфюмерно-косметической промышленности. — Всегда можно урвать несколько минут. В ближайшее время в Москве мы открываем первый в Союзе Институт красоты. Работа в институте будет поставлена по новейшей американской системе: оборудуются кабинеты электропроцедур, массажей и пр. Культура располагает широкими возможностями для того, чтобы оградить женщину от преждевременного увядания, помочь ей быть свежей, молодой и красивой. Все секреты модных европейских салонов, за огромные деньги открывающиеся для буржуазных дам, мы сделаем доступными советской женщине».

Эта цитата хорошо иллюстрирует тот откат к традиционным гендерным ролям, который произошел в 1930-е: женщина вновь обязана быть женственной. Старый член партии большевиков З. Н. Немцова вспоминала, что в середине 1930-х женщинам, приглашенным на торжественные вечера в Кремле, прямо давались указания являться «не нигилистками в строгих английских костюмах с кофточкой и галстуком, с короткой стрижкой, а выглядеть женщинами и чтобы наряд соответствовал».

К сожалению, реальность сильно отличалась от того счастливого изобилия, которое рисовала пресса. В стране по-прежнему был дефицит одежды и обуви (до 1935 года и то и другое всё еще покупалось по карточкам), а достать качественное белье и чулки было практически невозможно. Наряды из модных журналов до производства не доходили, а если и доходили, то из-за отсутствия качественных тканей, красителей и оборудования массовая одежда выглядела гораздо хуже, чем мечталось модельерам.

Французский писатель Луи-Фердинанд Селин после визита в Ленинград в 1936 году заметил: «Воистину нужно быть гением, чтобы суметь здесь одеться… Их ткани — это настоящая пакля, даже нитки не держатся».

Примерно о том же писал и Лион Фейхтвангер в книге «Москва 1937»: по его воспоминаниям, даже в Москве одежда горожан «кажется довольно неприглядной», а желающий быть хорошо одетым «должен затратить на это много труда, и всё же цели своей он никогда не достигнет».

Разумеется, элит это не касалось. Социальное расслоение в 1930-е годы обозначилось еще сильнее: пока фабрики штамповали посредственную одежду для масс, советская элита одевалась в ведомственных ателье или у дорогих портних.

Военные и послевоенные годы: мода как способ выжить

В годы войны вся швейная промышленность, конечно, обслуживала нужды фронта. Гражданское население обходилось своими силами: донашивали старое, перешивали и переделывали, пускали на одежду любой клочок ткани. Но при этом вплоть до 1943 года в СССР продолжали выходить модные журналы. Причем на их страницах войны как будто не существовало: изящные, женственные, легкомысленные платья…

«Модные журналы в военное время издавались скорее для поддержания боевого духа, — объясняет историк моды Мэган Виртанен в своей лекции о моде военного времени. — Это прекрасный психологический способ сохранить личность, ниточка, связывающая с нормальной жизнью. Напоминание, что эта нормальная жизнь — с помадами, платьями, духами „Красная Москва“ — всё-таки бывает. Да, сейчас ее нет. Но люди рассматривали эти журналы и верили в то, что она бывает и что она обязательно наступит снова.

Примерно по этим же причинам ленинградская парфюмерная фабрика „Северное сияние“ даже в блокаду не перестала производить духи (фирменных флаконов не было, духи разливали в аптечные пузырьки).

И именно поэтому Левитан в блокадном городе призывал по радио: „Женщины, красьте губы!“ Потому что, если в нечеловеческих условиях у тебя хватает сил достать помаду и провести ею по губам, у тебя хватит сил выжить».

В 1944 году ситуация с одеждой становится чуть лучше. Сначала в СССР начинает приходить гуманитарная помощь из США — посылки с одеждой, собранные рядовыми американцами. А потом наступила эпоха «трофейного шика». Трофейные наряды и трофейные фильмы полностью перевернули представления советских женщин о красоте и моде. Никогда они еще не видели таких тканей, расцветок, фасонов, качества, таких подчеркнуто чувственных образов.

Выпуск модных журналов возобновился сразу после войны. Еще раньше открылся Московский дом моделей, и в 1945 году там впервые в советской истории начали проводить открытые показы мод для населения — с комментариями искусствоведов о модных трендах. Открываются дома моделей в областных центрах и столицах республик. И всё же еще несколько лет в советской моде не происходит никакого развития: в то время как на Западе уже стал популярным предельно женственный стиль new look, наши дизайнеры по-прежнему предлагали устаревшие модели начала 1940-х — пальто и пиджаки с огромными милитари-плечами.

Так происходило не только потому, что легкая промышленность в СССР восстанавливалась медленнее, чем на Западе, объясняет Мэган Виртанен: в этом была и психологическая подоплека.

В начале 1940-х милитари-модели с огромными плечами были популярны во всём мире: женщину таким образом как бы призывали стать по-мужски сильной, вынести тяготы войны на своих плечах.

После войны американские мужчины вернулись домой, а женщины, все эти годы проработавшие на «мужских» позициях и привыкшие к независимости и собственным деньгам, не горели желанием снова вернуться на кухни. Поэтому и понадобилась новая мода, пропагандирующая образ хрупкой «женщины-цветка», — чтобы вернуть всё как было.

В СССР ситуация была принципиально иной: миллионы мужчин погибли на фронте, так что советским женщинам еще предстояло восстанавливать страну. Именно поэтому new look появился здесь только в середине 1950-х, с десятилетним опозданием.

Послевоенные годы интересны и возникновением первой молодежной «альтернативной» моды, вступающей в противоречие с общепринятой, — иногда она была намеренно эпатажной. В первую очередь это, конечно, стиляги, но, как пишет Наталия Лебина в книге «Мужчина и женщина: тело, мода культура», стиляги были лишь одним из направлений протестной культуры 1940–1950-х. Другой ветвью была одежда с налетом криминальной романтики: черное, желательно двубортное драповое пальто; белый шелковый шарф; серая буклированная кепка; в разрезе воротника рубашки — тельняшка; широкие брюки, почти клеш, заправленные в сапоги.

Оттепель, застой и перестройка: как идеология проиграла моде

С наступлением оттепели железный занавес начинает понемногу приоткрываться. В 1957 году в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов — 34 тыс. участников из 130 стран мира! Это нашествие ярких, модно одетых, веселых молодых людей становится для их сверстников в СССР настоящим культурным шоком.

Модные журналы теперь публикуют модели зарубежных дизайнеров (в основном из стран соцлагеря, но иногда и «настоящую» заграницу). Модельеры из социалистических стран регулярно приезжают в СССР с показами, а в 1959 году происходит совсем уж небывалое: Москву посещают представители модного дома Christian Dior. Афиши гласили: «Французские моды. Христиан Диор»; 14 показов в течение пяти дней шли в битком набитом ДК «Крылья советов», а в перерывах модели в нарядах от Christian Dior гуляли по Москве. Это зрелище восхищало и угнетало советских модниц: еще пять минут назад они были уверены, что одеты стильно, и вдруг осознали, насколько их наряды устарели и как бесконечно отстала советская мода.

Тут даже чиновники впервые признали, что следует не противопоставлять советскую моду западной, а по возможности брать с нее пример. Так, в Ленинграде Исполком Ленгорсовета, утверждая в 1962 году положение о Художественном совете при Управлении швейной промышленности, рекомендовал оценивать новые модели «не только с точки зрения использования их в условиях советской действительности, но и с учетом развития международной моды».

В это время высокая мода в СССР постепенно начинает принимать западные черты: показы становятся модными светскими мероприятиями; манекенщицы считаются секс-символами; про коллекции Вячеслава Зайцева пишут зарубежные СМИ, называя его «красным Диором», а советские знаменитости выстраиваются в очередь, чтобы заказать у него наряд.

Но модные дома и промышленное производство существуют будто в разных мирах. Сложилась парадоксальная ситуация: в домах моделей работали талантливые дизайнеры, которые возили свои коллекции на международные конкурсы, создавали новую моду, но эта мода никогда не запускалась в производство, не тиражировалась и не выходила на улицы. На открытых показах демонстрировали отличные коллекции, а фабрики производили нечто совершенно другое, унылое и устаревшее. Модные журналы писали о новых ярких трендах, а на прилавках были одни и те же «немаркие» мешковатые костюмы из дешевой ткани и с плохой фурнитурой. Фабрики устарели: оборудование нужно было менять, шить на нем более или менее сложные изделия было невозможно. К тому же советская легкая промышленность была неповоротливой: если уж модель ставилась на поток, то производилась годами, а с таким подходом о моде и разнообразии не может быть и речи. Показательная история приключилась с плащами-болонья: в начале 1960-х о них грезили все советские модники, но производство в СССР наладили только в самом конце 1960-х, когда болонья уже вышла из моды.

Всё это создало идеальные условия для спекулянтов и фарцовщиков. Массовые масштабы фарцовка приобрела после того самого фестиваля молодежи и студентов. Ей занимались все, кто только имел доступ к заграничной одежде: моряки и стюардессы, артисты и спортсмены, таксисты и даже партийные чиновники. Особо предприимчивые строили целые криминальные империи. Даже страх уголовного наказания никого не останавливал: спрос был огромен.

За фирменные джинсы в брежневские времена на черном рынке выкладывали 120–200 рублей — среднюю зарплату советского инженера. (Помимо фарцовки, кстати, существовал и теневой бизнес по изготовлению самопала: умельцы шили подделки известных западных марок и клепали на них фирменные этикетки.)

Тем временем разрыв между производством и потребностями покупателей становился всё опаснее для советской экономики. Раньше, пишет социолог моды Юкка Гронов, этот разрыв не грозил государству особыми финансовыми потерями: дефицит любой, даже самой необходимой одежды был так велик, а люди так бедны, что они вынуждены были покупать ту немодную и невзрачную одежду, которую штамповали советские фабрики, — надо же было что-то носить.

Однако к началу 1970-х уровень жизни (и гардероб) советских граждан вырос настолько, что новые вещи стали покупать просто из стремления хорошо одеваться, а не потому, что старые пришли в негодность. Теперь при выборе одежды фактор моды выходил на первый план, а вещи, которые выпускали советские фабрики, были отчаянно немодными, и люди всё реже их покупали. Государство впервые столкнулось с проблемой затоваривания. В 1971 году уже и газета «Правда» признавала, что «законам моды подчиняется товарооборот, исчисляемый десятками миллиардов рублей, а поэтому мода требует серьезного к себе отношения».

Но неповоротливое советское производство не могло разорвать порочный круг и продолжало штамповать ненужные вещи. Государство отчаянно пыталось «приспособить» моду к плановой экономике, но «бессмысленные и ветреные капризы моды» менялись слишком быстро для пятилетних планов.

Правда, накануне Олимпиады государство, чтобы не ударить в грязь лицом перед иностранными гостями, закупило на Западе несколько современных производственных линий и даже начало выпускать кроссовки по лицензии Adidas, но это была капля в море.

К 1988 году, по подсчетам экспертов, 87% товаров отечественной легкой промышленности в магазинах и на складах были неходовыми, а их производство при этом не останавливалось. И даже то, что в план последней советской пятилетки вписали задачу «утроить производство особо модных вещей», уже мало что могло изменить. Убытки от затоваривания исчислялись миллиардами, и, как считает Юкка Гронов, отказ приспособить производство к требованиям моды стал одним из «могильщиков» советской экономики.

Разумеется, это не главная причина ее краха — у советской экономики были проблемы и посерьезнее. Интересно другое: как ни пыталась идеология все эти годы контролировать моду, в конце концов именно мода начала диктовать правила игры.

Читайте также

Тест: Герберт Уэллс или Илья Варламов? Угадайте, кто говорил такое про Россию

Размужичье, супарни и бородули: какими были русские транссексуалы, геи и полиаморы в 1920-х