«Маяковцы», отказники и диссиденты. Кто и зачем выходил на протесты в Советском Союзе

Публичность, рожденная Октябрем

Советская власть сама родилась из протестных демонстраций. Первая русская революция началась зимой 1905 года после расстрела войсками мирного шествия петроградских рабочих. В ответ на неоправданную жестокость властей Россия начала митинговать. Где-то манифестации проходили мирно, где-то переходили в вооруженные столкновения. В итоге абсолютная российская монархия сменилась парламентской, а народ получил некоторое подобие конституции — Манифест об усовершенствовании государственного порядка. В 1917-м прокатилась новая волна демонстраций, стачек и восстаний — и царский режим окончательно пал.

Придя к власти, большевики учли собственный опыт уличной политики и не стремились предоставить оппозиции какую бы то ни было политическую трибуну. Из-за разгоравшейся Гражданской войны новая власть боялась, что мирные манифестации выльются в уличные бои, но уже к концу 1920-х опасения по поводу контрреволюционного восстания сошли на нет. Представители оппозиционных партий — от анархистов до монархистов — либо сидели в тюрьме, либо уехали из страны, либо даже думать боялись о политике, чтобы не повторить судьбу первых и вторых.

Последние независимые демонстрации в СССР проводили сторонники Льва Троцкого и Григория Зиновьева, разошедшиеся во взглядах на развитие страны со сталинским большинством.

Год десятилетия революции стал пиком внутрипартийного противостояния. Юбилейные торжества в Москве и Ленинграде были отмечены «параллельными» демонстрациями. Троцкисты шли по другим маршрутам либо присоединялись к официальным шествиям со своими лозунгами. Ноябрьские демонстрации 1927 года закончились столкновениями с милицией и военными. В декабре того же года Троцкого и Зиновьева исключили из партии, и «левая оппозиция» перешла на нелегальное положение. О новых годовщинах революции «подлинные наследники Ленина» всё чаще узнавали из газет в лагерных библиотеках.

Что же символизировали демонстрации и парады, регулярно проводимые по эту сторону колючей проволоки? Горячую любовь и преданность великому Сталину. Несокрушимую мощь Красной армии. Но главное — единство советского народа. Последнее — не пустая формула советского новояза, а наиболее краткое выражение принципа, лежавшего в основе официальной оценки публичных протестов.

Читайте также

Ненавижу эту страну! Почему интеллектуалы и радикалы видели врага в своем народе и что из этого выходило

В «буржуазном мире», говорили советские идеологи, протестная демонстрация — один из инструментов влияния рабочего класса на государство, власть в котором принадлежит эксплуататорам. При социализме же, хотя государство и сохраняется (с наступлением коммунизма оно отомрет), но классовой борьбы в нем уже нет, господствовавшие классы отстранены от политической власти (частично путем физического уничтожения). Поэтому диалог между обществом и государством в СССР через институты гражданского общества, одним из которых являются мирные демонстрации, принципиально лишен смысла. Согласно Конституции СССР, рабочие и крестьяне и есть государство, и странно было бы предположить, что они могут протестовать против самих себя. Если же протестная акция случается, то ее организаторов необходимо искать среди врагов советской власти: представителей «бывших» классов-эксплуататоров или зарубежных диверсантов.

Дискуссионный клуб на открытом воздухе

Мысль о том, что демонстрантами могут двигать какие-то иные идеи, кроме свержения власти или антисоветской агитации, всерьез не рассматривалась органами госбезопасности не только при жизни Сталина, но и достаточно долго после его смерти. Однако именно в 1950-е в активную фазу жизни вступило поколение, родившееся и выросшее при советской власти и не видевшее никаких демонстраций, не считая первомайских. Воодушевленная развенчанием культа личности, верившая в то, что массовые репрессии больше не повторятся, молодежь 1950–1960-х годов не очень-то хотела свергать власть, но стремилась быть услышанной и увиденной. Однако пространство для этого необходимо было завоевать.

1956-й был богат на события, и ХХ съезд КПСС, на котором подверглась критике политика Сталина, был лишь одним из них. В самом конце года тысячи людей стояли в очередях сначала в Пушкинский музей, а потом в Эрмитаж, чтобы попасть на персональную выставку Пабло Пикассо и увидеть картины, хранившиеся в музейных запасниках или специально привезенные из-за границы.

Уже несколько десятилетий признанные классикой кубистские работы великого художника показались советским зрителям самым радикальным авангардом, который можно было представить. Одни посетители были в восторге, другие просто отказывались принимать Пикассо. Споры в музейных залах и коридорах переходили в крик. В книгах отзывов сторонники и противники модернизма упражнялись в остроумии. Самая дерзкая запись, по рассказам очевидцев, звучала так:

«Если бы я был жив, этой выставки не было бы. 
 И. Сталин».

Желающим поспорить было тесно в музеях, но другого пространства для дискуссии просто не было.

Ленинградские студенты, не сумев договориться о проведении диспута, посвященного вопросам современной живописи, ни с Эрмитажем, ни со своими вузами, решили собраться прямо на улице, точнее, на площади Искусств, в самом центре города.

14 декабря в намеченное время там собралось около двухсот человек. Проговорили несколько часов, условились встретиться вновь и разошлись. Через неделю любителей живописи встретили милиционеры, несколько грузовиков с солдатами внутренних войск и вежливые люди в штатском, настоятельно не рекомендовавшие проходить через площадь. Рассерженная молодежь отправилась в Союз художников, и там высказала живым классикам соцреализма всё, что думала о советском искусстве, зарубежной живописи, свободе творчества и свободе слова. Вскоре после выступлений на площади Искусств и в Союзе художников была задержана студентка консерватории Юлия Красовская. Через несколько дней ее отпустили из-за невозможности предъявить обвинение. Задержанного на площади студента-историка Александра Гидони арестовали, но за ним уже почти год велась слежка как за политически неблагонадежным.

Форум — на Маяковке?

В том же, 1956 году двадцатилетняя московская поэтесса Наталья Горбаневская сокрушалась об отсутствии в советском мире возможности свободной общественной дискуссии:

Мне хочется встать и выйти на форум.

Но Форум
это кинотеатр на Самотеке.

В лучшем случае жаждущим истины, рожденной в споре, предлагались унылые студенческие диспуты с заведомо готовыми ответами на вопросы или вопросами, не имеющими ответа. «Каким должен быть настоящий комсомолец?» Есть варианты?

Через два года неподалеку от кинотеатра «Форум», на площади Маяковского, был установлен памятник поэту-революционеру. Пришедшие на его открытие 28 июля читали стихи. Сначала — Маяковского, затем — признанных советских поэтов и в самом конце — свои собственные. И решили собираться регулярно. Потом параллельно с поэтическими чтениями начали обсуждать насущные политические проблемы.

Может быть интересно

Убить себя во имя рая. История религиозного суицида

Отношение властей к собраниям на Маяковке менялось. Вначале комсомол даже обрадовался молодежной самоорганизации: в газете напечатали объявление о чтениях, а на собраниях пытались верховодить поэты из официальных литобъединений. Любителей уличной поэзии становилось всё больше, уследить за всеми — всё сложнее. «Естественное» закрытие площади из-за прокладки под ней автомобильного тоннеля, прервавшее собрания более чем на год, не остановило «маяковцев». Как только дорожные работы завершились, они вернулись на площадь с еще более смелыми стихами. Признанной звездой этих выступлений стал молодой поэт Юрий Галансков. «Идите и доломайте / гнилую тюрьму государства!» — призывал он в своей поэме «Человеческий манифест». Тут поэтическое высказывание — по заветам Маяковского — продолжалось в политическом. К счастью, в начале 1960-х за стихи, даже такие радикальные, уже не сажали.

Но мириться с несанкционированными собраниями в центре Москвы власти были не намерены. В газетах завсегдатаев Маяковки теперь называют не любителями поэзии, а тунеядцами и аморальными типами. Всё чаще собравшихся у памятника «для выяснения обстоятельств» задерживают милиционеры и дружинники, а заканчивается история в 1961 году арестами Ильи Бокштейна, Эдуарда Кузнецова и Владимира Осипова: молодые люди готовились распространять листовки, требовавшие проведения в СССР политических реформ.

«Уважайте советскую конституцию!»

1960-е в Советском Союзе были временем своеобразного перезаключения договора между обществом и государством. Понимание того, что уже не запрещено, а о чем лучше даже не помышлять, происходило постепенно и, увы, многим стоило карьеры, а некоторым — жизни.

Так, уже с середины 1950-х советские рабочие периодически устраивали забастовки. Гонка за выполнением и перевыполнением плана никак не сказывалась на заработной плате. Конфликты обострялись из-за нежелания начальства идти на уступки и банального самодурства. Тогда бригады и целые цеха отказывались выходить на работу или «по-итальянски» затягивали выполнение задач. Трудовые конфликты решались просто: на предприятие приезжали представители местного партийного начальства и угрозами и уговорами заставляли рабочих вернуться к станкам. Могли снять зарвавшегося руководителя, могли выплатить премию, но в целом всё оставалось как прежде: трудовые конфликты считались недочетами на местах. Тех же, кто пытался говорить о системных недостатках советской экономики и тем более призывал к забастовке, как правило, ждал арест по статье «Антисоветская агитация и пропаганда».

Главное правило советской публичности — не говорить вслух о том, что и так всем ясно.

И уж совсем не стоило выносить обсуждение «недочетов на местах» за пределы стен завода. 2 июня 1962 года в Новочеркасске войсками была расстреляна демонстрация рабочих местного электровозостроительного завода. Всё, что они требовали, — улучшения условий труда и отмены повышения цен на продукты питания. Были убиты 22 человека, еще семеро, объявленные зачинщиками беспорядков, расстреляны позже. Новочеркасское восстание было не единственным, но наиболее массовым и организованным примером рабочего протеста: в нем участвовало около пяти тысяч человек, и, в отличие от других рабочих конфликтов, восставшие пытались начать диалог с властями, а не просто устраивали беспорядки. Власть не только не планировала вступать в переговоры, но и по окончании восстания пыталась предать его забвению.

Все официальные документы об этих событиях были засекречены и даже жертв расстрела похоронили тайно, чтобы исключить возможность создания мемориалов на их могилах.

Если бы в Советском Союзе существовал запрет на митинги, такая реакция властей была бы объяснима, но 125-я статья принятой в 1936 году при Сталине конституции в числе других гражданских прав и свобод гарантировала «свободу собраний и митингов», а также «свободу уличных шествий и демонстраций». Никакие иные документы не сужали понимание демонстраций лишь до демонстраций праздничных. Это государственное лукавство обнаружили и озвучили советские диссиденты, впервые вышедшие 5 декабря 1965 года, в День Конституции, на Пушкинскую площадь в Москве с лозунгом «Уважайте конституцию — основной закон СССР!».

Лозунг стал одним из диссидентских девизов, место и время встречи — традиционными для правозащитных митингов. Даже после того, как в 1977 году была принята новая Конституция СССР и день ее празднования перенесли на 7 октября, декабрьские демонстрации на Пушкинской не прекратились. Правозащитники стали собираться 10-го числа в Международный день прав человека, тем самым подчеркивая превосходство универсальных норм над национальным законодательством. А сама идея напоминать государству хотя бы о его собственных законах стала одной из главных для оппозиционного движения 1960–1980-х. О несоответствии нормы закона практике его применения красноречиво заявил в своем последнем слове арестованный в 1967 году за демонстрацию солидарности с политзаключенными бывший активист Маяковки Владимир Буковский:

«…для демонстраций, которые организует государство, не нужно было вносить такую статью — ведь и так ясно, что этих демонстраций никто не разгонит. Нам не нужна свобода „за“, если нет свободы „против“. <…> Передо мной лежит „Правда“ от 19 августа 1967 <…> В Мадриде происходил суд над участниками первомайской демонстрации. Их судили по новому закону, который недавно принят в Испании и предусматривает тюремное заключение для участников демонстрации от полутора до трех лет. Я констатирую трогательное единодушие между фашистским испанским и советским законодательством».

Буковского судили по новой статье Уголовного кодекса «Организация групповых действий, нарушающих общественный порядок». Придумав ее в 1966 году, советское государство как бы деполитизировало публичные акции: на площади выходят не политические активисты, а бузотеры и хулиганы, которые «мешают нам жить». Нормальным советским гражданам хватает места и времени, чтобы продемонстрировать лояльность режиму.

Несмотря на возможность ареста и сознательное непонимание смысла акций (к властям, не видевшим политического протеста в действиях диссидентов, присоединялись и усталые граждане, считавшие их или наивными романтиками или циниками, делавшими карьеры «профессиональных» антисоветчиков), демонстрация или одиночный пикет оставались для диссидентов последним шансом высказать если не политическое, то моральное несогласие с режимом. Самой известной подобной акцией стала демонстрация против вторжения войск СССР и его союзников в Чехословакию 25 августа 1968 года.

Вышедшие на Красную площадь восемь человек, безусловно не надеялись, что, увидев их, Брежнев даст приказ вывести войска из Праги и разрешит чехословацкому правительству продолжить прерванные реформы. Нет, ими двигало стремление хоть как-то заявить о своей непричастности к военному преступлению и показать свою солидарность с подавляемым народом.

Сложный комплекс политических и этических переживаний наиболее кратко был сформулирован мечтавшей когда-то о московском форуме Натальей Горбаневской. Она вышла на площадь с плакатом «За вашу и нашу свободу!». Демонстрация стоила ей нескольких лет принудительного содержания в психиатрической больнице.

Дружба народов

Менее известным лозунгом демонстрации на Красной площади было написанное на полотнище-простыне «Руки прочь от ЧССР!». Традиционно такими словами выражали поддержку государствам, которые стали жертвами агрессии стран НАТО. Теперь же агрессорами были названы СССР и его союзники. Да и сама демонстрация, длившаяся всего несколько минут, не была похожа на долгие многотысячные митинги, официально проводившиеся в поддержку Кубы, Вьетнама и других горячих точек планеты. Такие собрания проходили на предприятиях всей страны, а в Москве трудящихся еще и организованно подвозили к посольству страны-агрессора.

Читайте также

«Дедушка просит гранату в окно»: как общаются граждане и власть на демонстрациях в Европе

Несколько раз организованные протесты против разжигателей войны оборачивались битьем стекол в зарубежных посольствах. Были ли такие беспорядки организованы советскими властями, сказать сложно. С одной стороны, милиция не очень активно противостояла погромщикам, а некоторые участники таких протестов вспоминали, что за метко брошенную чернильницу можно было получить зачет автоматом (помимо рабочих, в пикетах принимали участие студенты, снимавшиеся с занятий). С другой стороны, самых агрессивных протестующих всё же задерживали, а в погроме посольства США в 1965 году главную роль вообще играли китайские студенты, стремившиеся спровоцировать дипломатический скандал. Та демонстрация была ответом на начало Вьетнамской войны, и молодые маоисты стремились показать, что подлинными союзниками Вьетнама являются они, а не пытающийся соблюсти буржуазные дипломатические приличия СССР.

Студенты-экспаты не единожды становились инициаторами протестных акций в Москве. В феврале 1961-го студенты Университета дружбы народов пикетировали посольство Бельгии: в Конго, бывшей бельгийской колонии, был похищен и зверски убит борец за независимость конголезского народа Патрис Лумумба. Африканские студенты, для которых он был одним из символов деколонизации, не без оснований подозревали власти бывшей метрополии в причастности к преступлению.

В 1963 году диаспору московских африканцев потрясла новость о гибели студента из Ганы Эдмунда Ассаре-Аддо. Хотя обстоятельства его смерти остались до конца не выясненными, у соотечественников Эдмунда были основания предполагать, что его убили. Несмотря на официально декларируемый интернационализм советского общества, чернокожие студенты чувствовали себя чужими в СССР. Ксенофобия в лучшем случае проявлялась в снисходительном отношении к приехавшим из «отсталых» государств. В худшем — дело доходило до драк.

18 декабря около полутысячи чернокожих студентов, пройдя по городу с транспарантами «Хватит убивать африканцев!» и «Мы хотим, чтобы этот ужас никогда не повторился», вышли на Красную площадь.

Хотя зарубежная пресса сообщала о стычках с милицией, никто из демонстрантов не был задержан. Более того, студентам удалось встретиться с министром высшего и среднего специального образования СССР и передать ему свои требования. Однако победой это было назвать сложно. Положение чернокожих студентов некоторых, в первую очередь столичных вузов улучшилось, но бытовой расизм никуда не делся. Официальная же позиция государства была выражена в главной советской газете «Правда» спустя два дня после демонстрации. Отрицая сам факт расовой дискриминации в СССР, автор статьи предлагал недовольным самостоятельно решать свои проблемы:

«Если наши законные порядки кому-то не нравятся, если кто-либо не желает считаться с ними, то эти лица в любой момент могут покинуть нашу страну».

Этот «широкий жест» советское правительство адресовало исключительно иностранным гражданам. Жители СССР вне зависимости от национальности не могли уехать из страны. Эмигрировать по политическим, экономическим или религиозным причинам хотели многие, но для некоторых вопрос отъезда был вопросом обретения национальной идентичности. С 1950-х за право уехать в Западную Германию боролись советские немцы, о репатриации также мечтали греки и турки. Самым заметным стало движение советских евреев за право возвращения в Израиль.

Выехать из страны для «воссоединения семьи» формально было можно, но процесс оформления необходимых документов мог затягиваться бесконечно, а научным работникам и инженерам зачастую отказывали из-за «особой важности» данных, с которыми они работают.

Попытки эмиграции, как правило, сопровождалось проблемами на службе и даже потерей работы. Антисемитизм в СССР существовал всегда, но в 1970-е годы из-за разрыва дипотношений с Израилем (в ближневосточных конфликтах СССР поддерживал арабские государства) он был закреплен на государственном уровне: для евреев ввели ограничения на получение высшего образования и занятие руководящих постов, «сионизм» официально клеймился как антисоветское учение. На пике движения за выезд «в отказе» находилось по некоторым оценкам до пятидесяти пяти тысяч человек.

Может быть интересно

Равноправки, феминистки, революционерки: каким было женское движение в Российской империи

Отказники — то есть те, кто хотел бы, но не мог выехать из-за противодействия властей — регулярно писали петиции в различные органы власти и международные организации и постоянно выходили с пикетами к советским учреждениям и зарубежным посольствам. Хотя центром отказнического движения по традиции считается Москва, наиболее массовые еврейские демонстрации проходили в регионах СССР, которые в годы войны пережили холокост. Митинги памяти, сопровождавшиеся заупокойной молитвой — кадишем, собирали тысячи людей в местах казней евреев в Бабьем Яре в Киеве и в Румбульском лесу в Риге. Поминовение погибших в 1940-х годах сопровождалось разговорами о судьбах их потомков в 1970-х. Еврейское движение за право на выезд длилось почти двадцать лет и сошло на нет после потепления отношений с Израилем и фактического разрешения эмиграции в конце 1980-х.

Казалось, тогда же решилась судьба и крымских татар, другого народа СССР, чья послевоенная история была историей борьбы за права. Обвиненные в коллаборационизме во время нацистской оккупации Крыма, в 1944 году татары были насильно депортированы в Узбекистан, Казахстан и некоторые европейские области СССР. Хотя в 1956-м они были лишены статуса спецпоселенцев, прикреплявшего их к месту ссылки, разрешения вернуться на родной полуостров они не получили.

Три десятилетия представители крымско-татарского народа боролись за право проживать в Крыму. Три десятилетия одним из основных инструментов их борьбы были протестные демонстрации. Наиболее многочисленные акции, собиравшие сотни участников, происходили ежегодно 18 мая, в день депортации, и 22 апреля, в день рождения Ленина, которого крымские татары считали своим покровителем, поскольку тот в 1921 году подписал декрет о создании Крымской Автономной Советской Социалистической Республики. Тридцать лет активисты крымско-татарского движения подвергались государственным репрессиям. Только в 1989-м Верховный совет СССР принял ряд документов, обеспечивающих возможность репатриации крымских татар.

Новая эпоха в истории крымских татар началась уже в постсоветское время, в независимой Украине. Вернувшись на родину, они могли участвовать в политической жизни Крымской Автономной Республики и выражать свои интересы в рамках работы национального представительного органа — меджлиса. Однако вскоре после того, как меджлис не признал присоединение Крыма к России, его деятельность была приостановлена, а с 2016 года он внесен в перечень экстремистских организаций.

Хотя, к счастью, в XXI веке история с депортацией вряд ли может повториться, крымские татары вновь вынуждены бороться за право национального представительства, и в этой борьбе ориентирами, а порой и соратниками для них служат активисты-правозащитники прошлого столетия.

На рубеже 1980-х и 1990-х годов последние диссидентские демонстрации становились всё менее заметны на фоне многолюдных митингов. Сейчас это кажется немыслимым, но на Манежной площади, у самых стен Кремля не раз собирался почти миллион человек. В 1985 году новый лидер СССР Михаил Горбачев начал перестройку — крупномасштабные реформы, призванные оздоровить политическую жизнь страны. Одним из ее элементов была гласность — пусть и с оговорками, но признание необходимости общественного обсуждения проблем, в том числе в ходе собраний, митингов и демонстраций. Оказалось, что за семьдесят лет проблем в стране накопилось немало и обсуждать их стремится круг людей гораздо больший, чем полуподпольная диссидентская оппозиция. Право на собрания приходилось отстаивать: достаточно сказать, что спецподразделения внутренних дел (ОМОН) появились именно в конце 1980-х. Но процесс оказался необратим, и в августе 1991 года никто не удивился тому, что попытка государственного переворота закончилась провалом: путчисты не решились применить силу против мирных демонстрантов, собравшихся у Белого дома в Москве.

Критики Горбачева часто пеняют ему: «Разрешил митинговать — развалил страну». И глядя на то, как быстро в отделявшихся от СССР республиках митинги перерастали в уличные бои, легко согласиться с этой точкой зрения. Но смотреть на уличные протесты как на причину политической нестабильности — значит перевернуть всё с ног на голову. Публичные протесты — всегда только внешнее проявление общественных проблем, которые не находят иного выхода. Если на протяжении многих лет лишать граждан реального политического представительства, закрывать глаза на национальные противоречия, не решать экономические проблемы и отворачиваться от тех, кто пытается открыто говорить об этом, то сколько бы людей ни вышло на площадь, они будут казаться опасными, а их требования — блажью или провокацией. Нежелание «идти на поводу у улицы» и вступать в диалог с протестующими, увы, как правило, оказывается не показателем силы, а свидетельством того, что какой-то важный ход уже пропущен и отыграть назад, скорее всего, не получится.