Господин блэк-метал-оформитель. Интервью с французским художником и соавтором книги про Laibach Жаном «Валнуаром» Симуленом

— Оригинальная идея устроить концерт Laibach в КНДР принадлежит тебе. Ты предложил Мортену Тровику осуществить это в 2013-м, на реализацию потребовалось два года, а теперь прошло еще шесть. Что ты чувствовал сразу после выступлений и что ты думаешь об этом сейчас?

— Если честно, это был не лучший концерт Laibach, так как они определенно были вне зоны комфорта. В конце концов, ситуация была необычной, мягко говоря. Во время самого концерта, особенно когда только поднялся занавес, эмоции были накалены до предела. Я даже чутка прослезился. Просто от того, что вот он, результат двухлетней работы, переговоров, ожиданий, разочарований и всего прочего. Но сразу после концерта мы были крайне счастливы и как следует всё отпраздновали, конечно. В двух частях. Сначала состоялся формальный прием в невероятно пафосном корейском банкетном зале с муралями. Затем уже в отеле мы пошли в бар, напились и всё обсудили. Помню, как спрашивал Луку Ямника [клавишник Laibach. — А. А.]: «Ну и каково это — войти в историю?» А он ответил, что ничего не чувствует. Общее впечатление было таким: «Окей, мы отыграли концерт». Ощущение торжественности момента пришло не сразу. Только несколько лет спустя я осознал весь масштаб произошедшего. Я до сих пор крайне счастлив, что у нас всё получилось. Но надеюсь, что это не станет ключевым событием моей жизни. Мы отмочим что-нибудь еще, куда более дурацкое и провокативное!

— Говорят, афтепати вышло зрелищным?

— Диким было, скорее, не афтепати, а вечеринка после подготовки к концерту. Мы пошли в караоке при отеле, там был пухлый песенник — в основном, конечно, с местными популярными песнями, но были и международные хиты, даже слипнотовская „People = Shit“ и Nirvana „Rape Me“. Последнюю-то я и запел перед толпой стушевавшихся корейцев. Одна из официанток хлопала в ладоши и кричала: «Лейп ми, лейп ми!» Абсолютно сюрреалистическое зрелище.

— Некоторые люди осуждали группу и Тровика за выступление. Получал ли ты какую-то критику в свой адрес?

— Осуждения было не так уж и много. Особенно по сравнению с удивлением от произошедшего. Больше всего люди спрашивали: «Черт подери, неужели это и правда произошло? Ну и ну». Серьезных претензий я не помню, так, парочка идиотских комментов в фейсбуке. Кажется, большинство людей врубились в то, что мы не выступали в поддержку режима КНДР, а привоз Laibach стал моментом взаимопонимания между КНДР и Западом, культурным саботажем, которым Laibach всегда и занимались. А не выступлением марионеток, прославляющих идеи чучхе!

— Ты шутил, что в следующий раз вы притащите в КНДР Бойда Райса. Наверное, этого уже не выйдет? Бойд стал жутким домоседом, давно уже не занимается ни искусством, ни журналистикой, очень редко выпуская музыку.

— Это были мысли вслух по поводу того, что может быть еще более двусмысленным, чем выступление Laibach в КНДР. Но Laibach-то фашистами никогда не были. С Райсом всё сложнее, в 1980-х и 1990-х он ходил по очень тонкой грани между провокацией и искренней верой в антигуманизм. Но, если честно, я не считаю Райса художником или артистом. Сам его образ делает из него исключительный образчик искусства. У него прекрасное чувство юмора, он крайне жестокий провокатор, но в то же время утонченный джентльмен. Всё это редко встречается в людях одновременно. Но да, думаю, для привоза Райса в КНДР слишком поздно. Он устал, особенно устал объяснять, чем занимался раньше. Сейчас ему больше всего нравится откисать в своей китчевой берлоге и слушать коллекцию пластинок.

— Расскажи про Академию демилитаризованной зоны, которую вы делали с Тровиком. Идея провести воркшоп западных кураторов и художников с северокорейскими коллегами во время ядерных испытаний выглядела даже более амбициозной, чем тур «Дни освобождения».

— Идея-то была амбициозной, но, в отличие от «Дней освобождения», из-за усилий корейской администрации воркшоп вышел куда более закрытым. В случае с Laibach чиновники были крайне радушными — концерт даже транслировали по национальному телевидению. А вот с Академией вышло полное фиаско, потому что северокорейский комитет по культурным связям перестал нас поддерживать. Концерт Laibach в немалой степени состоялся благодаря помощи нашего друга из комитета, господина Ю. Если вы смотрели фильм «День освобождения», у вас могло сложиться впечатление, что это такой запуганный корейский чинуша. Меж тем именно Ю приходилось разгребать всё дерьмо. Он же помогал продвигать и Академию, но из-за проблем со здоровьем не смог заниматься этим в полную силу. К сожалению, несколько лет назад он скончался.

Тогда всё упало на плечи его подчиненных, которые не были готовы к этому. Типичные северокорейские бюрократы — можете представить, насколько вредными они могут быть. Конечно, они ни черта не понимали в современном искусстве. Мне кажется, они и в корейском-то не особо разбирались. Им было просто плевать. Вишенкой на торте стала обострившаяся политическая ситуация. Между Трампом и Ким Чен Ыном всегда были разногласия, но на момент согласования Академии они достигли пика. Улицы Пхеньяна увесили пропагандистскими плакатами, призывающими бросить все силы на увеличение производительности промышленного труда и сельского хозяйства. Академию хотели заставить разрабатывать дизайн плакатов о ядерной мощи КДНР и стирании США с лица земли.

Воркшоп прошел после большого съезда Трудовой партии Кореи в мае 2016 года, на котором северокорейская номенклатура выслушивала новые директивы Ким Чен Ына. После съезда все чиновники ходили по струнке и тряслись в страхе вылететь с насиженных мест, не дай бог сделав что-то не то. Из-за этого наш проект был для них просто головной болью. Ну и да, ядерные испытания с проклятым землетрясением у эпицентра взрыва. Впрочем, пусть Академия и оказалась провалом, я всё равно вспоминаю ее с теплотой: прежде у меня не было опыта участия в столь массовой программе культурного обмена.

— Не хотите повторить с Тровиком эту затею после пандемии? Всё же Академия планировалась не как разовое мероприятие.

— Лично я вряд ли буду сотрудничать с корейцами еще раз. Отношения с КНДР сильно ухудшились, Мортен приостановил сотрудничество. Он поддерживает контакты с комитетом, но с корейской стороны сейчас делают что-либо очень неохотно. Не знаю, надеется ли сам Тровик организовывать что-то с ними. Кажется, ему это уже не очень нужно. На то, чтобы выстроить доверительные отношения с одним только корейским чиновником, ушли годы. Стоит ли такая работа свеч с преемниками господина Ю — не знаю. Объяснять людям что-либо — невероятно тяжелая работа.

— Иван Новак и Милан Фрас [фронтмены Laibach] говорили, что после корейских концертов ты — полноценный член группы. Но если я правильно помню, ты работал с художественным объединением Neue Slowenische Kunst [нем. «Новое словенское искусство»], в котором состоят и Laibach, с 2001 года. Чем тебя зацепила идея виртуального государства, которым основатели провозгласили NSK?

— В 2000-м я набрел на работы «Нового коллективизма», дизайн-отделения NSK, и просто влюбился. Сперва я не до конца понимал суть объединения, но меня восхищала эстетика. Как будто ты без ума от внешности человека, но еще не узнал его. Меня очаровала пропаганда NSK, хотя в том возрасте (мне было 20 лет) у меня еще не было интеллектуального багажа, который позволил бы оценить идеологические тонкости. Но именно это меня и зацепило — их искусство заставляло проникать в самый его механизм, пытаться понять, как оно работает.

Встречи с членами NSK, бесконечное чтение и дискуссии сделали свое дело. Но главное — я не разочаровался. Продолжая аналогию с влюбленностью: в какой-то момент ты понимаешь, что человек, в которого ты влюбился из-за внешности, не только умен, но с ними еще и интересно тусоваться. Точно так же с NSK: это не просто определенное мировоззрение, это очень веселое искусство. Главным образом я взаимодействовал с «Новым коллективизмом» и художественной группой «ИРВИН». С Laibach в 2015 году я поработал впервые.

— После «Дней освобождения» бельгийские анархо-индустриальщики Militia, с которыми ты работал, крайне возмутились произошедшим и пробовали продать свою коллекцию релизов и мерчендайза Laibach, но у них ничего не получилось. В итоге они тряслись в бессильной злобе, раздумывая, выбросить ли эту коллекцию или всё же пожертвовать Amnesty International в помощь узникам северокорейских лагерей. Как ты думаешь, почему люди «свободных взглядов» бывают такими догматиками?

— Да уж, Militia устроили тот еще скандал. Они вообще не поняли произошедшее и приняли его очень близко к сердцу. Я пробовал с ними поговорить, но они ничего и слышать не хотели, словно не пытались вникнуть в ситуацию, а только читали заголовки новостей. За четыре года до «Дней освобождения» я делал им оформление альбома Power! Production! Propaganda!, и наблюдать за их реакцией было весьма забавно: никогда не знаешь, как схлестнутся те, для кого ты трудился. Есть один старенький сборник индастриала с нойзом, Juche, слышал такой?

— Да, 2008-го года.

— Так вот они есть на нем — вместе с группами, использующими в творчестве весьма двусмысленные мотивы. Вроде Genocide Organ, насчет которых никогда не знаешь, критикуют ли они предмет своего высказывания или восхищаются им. Самая же потеха в том, что если внимательно посмотреть буклет, то можно обнаружить, что часть коллективов вполне всерьез призывала отменить демократию и чествовать тоталитаризм. Ну и посреди всего этого были Militia. Эй, чуваки, вы сами участвовали в том проекте! А они начали отпираться, мол, сборник был порицанием тоталитарного маскарада и ничем иным.

Вот что получается, когда встречаешься с людьми, которые существуют только на тяге радикальных идеологий. Революция — решение далеко не всех проблем. Хотя некоторых, конечно, вполне! Но люди почему-то не хотят, чтобы их радикализм был не только упертым, но и внимательным к мелочам. Радикалы никогда не желают разбираться в чем-то дотошно. Господи, ты только послушай меня. Говорю, как какой-то демократ.

— Кажется, Militia просто позавидовали Laibach. Ведь именно последние, работая с идеологическим искусством, показывают всю наносную суть идеологии. А не Militia, которые слишком прямолинейно давят на этот тезис.

— Ну, они наверняка несколько фрустрированы тем, что у них меньше слушателей.

— Судя по манифесту твоей студии Metastazis, ты хорошо знаешь цену себе и предпочитаешь выстраивать связи на основе схожих взглядов. Твоя рабочая этика не провоцирует конфликты?

— Нет, манифест прекрасно срезает тех, кто не согласен с ним, а потому и не приходит ко мне. Вообще люди всегда вас уважают и почти не спорят с вами до тех пор, пока вы не становитесь профессионалом, вынужденным поддерживать кучу рабочих коммуникаций. Манифест я сделал именно потому, что устал от этих бесконечных обсуждений. У меня нет проблем с тем, чтобы выяснить желание заказчика во всех подробностях. Если проект интересен — я обязательно найду для этого время. Но мне не нравится, когда моим временем пытаются распоряжаться другие. Манифест пресекает подобные манипуляции.

— Когда я смотрел твои работы для конвента NSK, то подумал, что они прекрасно сочетаются. У NSK ретроавангардный метод: применение модернистских художественных техник к проблемам сегодняшнего дня. Ту же смесь модернистских и современных техник я нахожу и у тебя, в том числе в оформлении металлических и индустриальных пластинок. Взять хотя бы технику, которой ты прославился: сплошная заливка краской по деревянным и металлическим рамам. Очень напоминает ар-деко. Как ты пришел к этому?

— Мне всегда было неинтересно повторять что-то. Вот почему я никогда не хотел рисовать кровь, черепа и прочие жанровые стереотипы, давным-давно утратившие смысл. Мне всегда хотелось, чтобы элементы дизайна не просто служили иллюстрацией, а рассказывали какую-то историю, провоцировали слушателя на диалог, удивляли. Поэтому я начал внедрять в оформление металлических записей вещи, нехарактерные для сцены. Многие из этих элементов происходили из прикладного искусства XX века. Сейчас, признаюсь, я от этого устал: сделал слишком много подобных работ, они начали превращаться в карикатуру на то, чем я занимался изначально. Но это всего лишь одна из возможных техник.

Метал всё еще говорит о «вечных темах», даже если новыми словами: о смерти, о разнообразной, но отчетливой тревоге, о том, какие страхи нас по-настоящему объединяют. Для выражения этих тем можно применять и новый язык, и необычные графические решения. Сейчас, к примеру, меня вдохновляет архитектура и промышленный дизайн. То есть вещи, от которых нам не скрыться — как и от того, что берется осмыслить метал. Я очень люблю почтовые марки и банкноты, очарован их узорами.

— У вас с Хрейдмарром, фронтменом французской симфоблэк-группы Anorexia Nervosa, была индастриал-метал-группа The CNK. Ее лейтмотив созвучен Laibach: отражение тоталитарного ядра любой массовой идеи.

— Главное отличие между CNK и Laibach в том, что за Laibach стоит весьма серьезный и продуманный концепт. Идея ретроавангарда многообразна, чем и выделяется в современной культуре. CNK же была группой (причем весьма плохой, если говорить о музыке), которая просто наряжалась в униформу и заигрывала с фетишем воинственности. У CNK не было никаких концептуальных идей, кроме «ага, это может задеть людей, давайте это сделаем, возможно, с нами даже девчонки захотят зависнуть». Если смотреть на группу благожелательно, можно сказать, что ребята просто хотели повеселиться. Но если подойти к этому чуть более критично, становится видно, что несколько идиотов играют с опасными символами в самой кретинской манере. Притворяясь, что всё это сатира, которую не нужно понимать буквально, на самом деле Хрейдмарр прятал человеконенавистническую идеологию под неудачной попыткой щегольнуть униформой и тоталитарной эстетикой.

— Я вспоминаю твое оформление для третьего альбома Peste Noire. И даже не пародию на картину Делакруа на обложке, а буклет. Словно держишь в руках пропагандистскую брошюру, вместо политических лозунгов наполненную скабрезностями. Это ты решил поместить под диск фото Луи-Фердинанда Селина и подпись «(Посвящается) нашей матушке»? Или это идея лидера группы Фамина?

— Да, фото попросил поместить Фамин. Но нашел его я. Не покривлю душой, если скажу, что Селин — мой любимый писатель. Это был первый раз, когда я работал с Peste Noire, но сейчас я прекратил сотрудничество с ними. В 2011 году это еще было возможно. Тогда Фамин был забавным типом: таких во Франции мы называем «анархистом справа». Человек весьма неординарного мышления, сочетавший любовь ко всякой дряни с весьма нездоровыми идеями и анархистским подходом, запутывавший всех и каждого. Из-за этого работать с Peste Noire было интересно. Ну и музыка у них была великолепной. Потом, к сожалению, Фамин стал конченым политиканом, а мне не хотелось во всё это впутываться.

— Ты делал оформление для группы Glaciation, в которой было много участников, успевших поконфликтовать с Фамином. Кому принадлежала идея обложки с нашивкой на спине?

— Кое-что от твоего внимания ускользнуло. Glaciation, вообще-то, были моей группой.

— Вот как!

— Первая ипишка «1994» — целиком мой проект. Музыку я не писал, но я выбирал музыкантов, сочинял тексты и придумывал концепцию. И был вокалистом. Потом я покинул группу из-за разногласий с участниками, меня заменили Хрейдмарром. Концепцию и тексты второго альбома, Sur Les Falaises De Marbre, придумал уже он. Затем и он ушел из Glaciation, но запатентовал название группы и набрал новых музыкантов, так что теперь это совершенно другая история.

Кстати, для оформления «1994» всё должны были пришивать к моей спине! Но тогда я только-только расстался с девушкой и был абсолютно не в том духе, чтобы согласиться на такую пытку. Так что мы выбрали младшего члена группы и оторвались на нем как следует. Это одна из немногих работ, которой я до сих пор доволен. В том числе потому, что это была весьма личная история.

— Мне особенно нравится, как на нашивке выглядит фронтмен шведской блэк-метал-группы Dissection Йон Нодтвейдт. Все замечают на патче Варга, молодого Фенриза, Демоназа из Immortal и даже Сатира за черепом, но почему-то не его.

— Выступление Dissection было первым блэк-метал-концертом, который я посетил. Вместе с Gorgoroth и Satyricon в 1996-м. Нодтвейдт тогда подписал мне билеты, а второй раз я встретил его уже после того, как он вышел из тюрьмы. В 2006-м, кажется, незадолго до смерти. Можешь представить, как меня впечатлил тот первый концерт: моя личная история весьма сильно связана с Dissection. Так что мне жутко хотелось, чтобы и его лицо было на патче среди прочих.

— Изображений крови, черепов и всякой даркухи ты избегаешь. Вместе с тем при оформлении ты работаешь с настоящей кровью, костями и пеплом.

— С такими материалами мне нравится работать по одной причине: они привносят дополнительное измерение. Делают оформление не таким прямолинейным. Оно становится более ощутимым. В изображении говорит не только образ, но и то, как этот образ создается. В каком-то смысле применение этих материалов было не совсем осознанным решением. И мне не хочется, чтобы оно превращалось в прием. Работа с таким материалом требует особого случая и подходящей идеи. Вот уже несколько лет я жду, когда подвернется случай использовать в печати измельченный метеорит. У меня даже есть подходящий. Внеземной материал — только представь! Надо будет только найти способ превратить его в пыль, чтобы добавить в краску. Но, повторюсь, это должно быть исключительное стечение обстоятельств. Хороший материал требует хорошей истории. А то все будут гадать, как скоро я начну делать принты с мочой или спермой.

— В фильме Bleu Blanc Satan ты говоришь о ностальгии по временам, когда блэк-метал был «искусством низкого разрешения» и в музыке, и в оформлении. Однако сам ты почти не используешь низкое разрешение, да и сборник кассетной блэк-метал-графики Analogue Black Terror ты назвал «гробом для монохромной эпохи». Ты выпустил ее, чтобы убить собственную ностальгию?

— Не убить, но что-то всё же с ней сделать. С тем периодом, когда я слушал блэкуху с кассет, у меня связано множество ощущений и воспоминаний. Но я совсем не хочу к нему возвращаться. Только по-настоящему глубокие эмоции рождают отличную работу. С Analogue Black Terror всё несколько вышло из-под контроля. Я работал с диким количеством документов, часть которых до этого даже не держал в руках. В какой-то момент ностальгия исчезла и появилась цель выпустить увесистый том с кучей материалов. Так что я заглянул в глаза ностальгии, а потом пошел своим путем дальше. Благодаря этой книге я свел счеты с уймой вещей.

Иногда мне хочется поработать с чем-то лоуфайным самому. Но у меня не получается! Работы всё время выходят комплексными, сложносочиненными. Еще многие клиенты думают, что минималистичный, монохромный дизайн им не пойдет.

— Но у тебя же есть черно-белая работа, альбом Harbringer группы Mutilation Rites.

— Да, но она тоже не лоуфайная. Кроме того, лоуфайный дизайн — это же не просто отксеренный лист. Это отвратительное понимание визуальной композиции и типографики. 95% таких работ оказываются невероятным дерьмом и только оставшиеся несколько процентов шедевральными. Как правило, их делает тот, кто ничего не знает о дизайне и типографике, но по каким-то магическим причинам создает что-то потрясающее. К такой наивности мне уже не вернуться. Если и попытаюсь, это будет искусственным.

— Тем не менее кто-то делает это намеренно, и у них получается. Вот, смотри: кассета проекта «Леший» с местного лейбла Horrible Room. У этого лейбла, кстати, недавно тоже случилась забавная история. Они решили переиздать французскую блэк-метал-группу Seigneur Voland, выложили на Bandcamp, и администрация удалила якобы нацистскую группу с платформы вместе со всем лейблом.

— Смешно! Seigneur Voland — романтическая же группа, особенно по сравнению с тем, что ее участники заиграли потом.

— Лейбл, впрочем, всё еще существует, просто решил уйти чуть глубже в подполье. Немного таинственности никому не повредит, ты так не считаешь?

— В былые годы это не было сознательным решением. Иногда у музыкантов не было выбора. В 1990-е информацию было трудно достать. Моя ностальгия — она именно по этому. По необходимому злу. По трудностям, из-за которых тебя могут не заметить. Но ведь куча групп хотела, чтобы их заметили! Да вообще всё было труднее. А что сложно сделать в блэк-метале сегодня? Оставаться таинственным сейчас — сложная стратегия, но излишне подчеркнутая. Раньше даже групповое фото трудно было сделать. Купить пленку, отсканировать фотографию, не говоря уже о позировании и прочем. Всё это было проблемой.

Кроме того, большинство групп делают идиоты. Давайте не будем притворяться, что это не так. Даже если не идиоты, то невыросшие дети, которым особо нечего сказать. Но благодаря густому туману таинственности всё можно было спрятать. Не было стыдных онлайн-интервью, не было мучительных загрузок фото. Только пара строчек на демо — ноль информации и дерьмово отксеренный вкладыш. А ты? Ты сам создавал вокруг этого какой-то контекст, выдумывал, что могло быть вокруг того или иного проекта. Блэк-метал был не хуже литературы. Тебе приходилось интерпретировать вещи самому. Вот это-то я и люблю. В определенный момент это просто исчезло.

— Как-то раз ты сказал, что ненавидишь рисовать. До лени, до паралича. Но ты два года изучал 3D-графику и клипмейкинг. Я бы не сказал, что это признак ленивого человека.

— Мне и правда не нравится рисовать. Я именно про рисование. А не про типографию, компьютерную графику или другие способы излить всё на лист. Когда я еще учился в колледже, у меня был товарищ, сходивший с ума по академическому рисунку с натуры. И он постоянно говорил, когда ходил на эти занятия: «Боже, я так вдохновлен, словно заново учусь грамматике». Но на грамматике-то ремесло не кончается! Невозможно постоянно учить грамматику. А рисунок — это грамматика визуальных искусств. Вряд ли грамматикой можно кого-то поразить. 3D-графикой я загорелся в том числе и потому, что мне нечего было делать целыми неделями во время пандемии. Это чертовски весело. А рисование — скука.

— Что насчет фотографии? Не помню, чтобы ты был к ней сильно привязан. Последнее, что вспомню, не считая начала 2010-х годов, — фото для обложки литовской блэкгейз-группы Au Dessus.

— Я обожал фотографию в студенчестве и первые пять лет после окончания колледжа. Интересный проводник. Но это всего лишь способ получить образ, который невозможно нарисовать или спроектировать. Я быстро понял, что это дорого, тратит кучу энергии, а рынок этот чудовищно перенасыщен. Тысячи неустроенных фотографов! Поэтому я потерял мотивацию заниматься ей полноценно. Для обложки же Au Dessus я попросил у своей сестры разрешения сфотографировать ее дочь, мою племянницу. И вышло здорово! Теперь же я хочу поработать с 3D-сканированием. Сложная и интригующая техника. Но я всё еще думаю над тем, как сделать ее по-настоящему магической.

— То же фото племянницы появляется еще и в работе для биеннале NSK?

— Это, кстати, оригинальный снимок. Поскольку NSK поощряет переработку, я подумал, что снимок грешно было бы использовать всего один раз. Деконтекстуализация, а то и самоплагиат, позволяет находить необычное в том, что может приесться. Ты переводишь образ в мотив.

— Тебя часто спрашивают о любимых работах. А какие ты терпеть не можешь?

— Список будет бесконечным. Как я уже говорил, я люблю очень мало своих работ. И чем старше становлюсь, тем меньше люблю. Тем хуже всё становится! 50% процентов работ просто выводят меня из себя. Еще 30% мне просто не слишком нравятся. И только где-то 10% меня по-настоящему удовлетворяют. Я стараюсь полюбить все свои работы, но мне правда нравится так мало! В конце концов, все вещи устаревают. В моем случае зачастую как раз те, которыми раньше я был доволен. В случае каждой работы я получил то, чего хотел, но получение чего-то не всегда равняется удовлетворению. Я держу на полках всё, что сделал. Но исключительно в порядке документации. С удовольствием бы всё это выбросил, но периодически мне нравится оглядывать всё и думать: «Боже. Вот это я нагромоздил. Ну и ну. Когда я вообще всё это успел».

— Твоя девушка, Валерия Саксеева, живет и работает в Санкт-Петербурге. Это она свела тебя с питерской блэк-группой Blackdeath или они сами на тебя вышли?

— Из-за пандемии Валерия застряла со мной в Париже на два года, так что увы! Но с музыкой Blackldeath я знаком еще с 90-х. Гитарист Blackdeath Эбисслукер добавил меня на фейсбуке, но пока мы с ним еще не встретились вживую.

— Следишь за русскими блэк-метал-художниками? Ты дважды работал с Форкасом для Behemoth.

— Еще мы вместе работали над вторым альбомом группы Begerith, которая сдирала у Behemoth всё что могла, в том числе идею задействовать нас обоих для оформления — меня для дизайна, а Дениса для иллюстрации. Я за ним не особо слежу, но испытываю безмерное уважение. Денис — чертовски любопытный персонаж. У него выдающиеся работы, в них удивительно возбуждающе всё: как посыл, так и манера исполнения.

— Откуда взялся твой никнейм?

— В 90-х мне требовался никнейм, потому что у всех был псевдоним! Ну такой, с претензией. Вся блэк-метал-сцена была сборищем пятнадцатилетних задротов-ролевиков. Так что сначала я назвал себя Мортасонж — «Мертвый сон», «Сон о смерти», «Смертельный сон», можно было вертеть это сочетание из двух слов как угодно. Но позже я решил придумать погоняло, которое звучало бы как привычное французское имя, но с эстетичным оттенком. Так появился Валнуар. «Черная долина», если буквально. Много лет спустя друзья, живущие в Альпах, указали мне на занимательный факт. Валнуар — это полный антипод Монблана, «Белой горы». Было забавно услышать, как псевдоним, который много значил для меня в отрочестве, а после превратился просто в удобную подпись, обрел и другие значения.