Содержание:
Один в поле воин: как Дмитрий Васильев создал российскую независимую электронную сцену
«Пишут, что трагически ушел из жизни Дмитрий Васильев. Вроде бы утонул в Севастополе» — так сообщили о случившемся в электронном журнале «Стигмата», одном из немногих ресурсов, осветивших печальное событие. Васильев погиб 7 сентября 2018 года в возрасте 42 лет. Общественность узнала об этом прежде всего из постов музыкантов. «У нас ведь как принято: начинают ценить, когда чего-то уже нет», — говорит друг Дмитрия, музыкант Евгений Вороновский. Журнал «Нож» собрал общую картину жизни главного пропагандиста независимой электронной музыки.
Who is Дмитрий Васильев?
Штефан Кнаппе (слева), Дмитрий Васильев (в центре)
Имя серого кардинала независимой индустриальной сцены могло пройти мимо вас, даже если вы заядлый фанат Merzbow или Kraftwerk. Однако среди музыкантов этого поля вы не найдете того, кто не называл бы Васильева главным российским культуртрегером андеграундной сцены. Первооткрыватель и пропагандист, автор подкастов IEM и энциклопедии итальянской электронной музыки, создатель независимой электронной сцены в России — одни только официальные заслуги Васильева перед отечественной сценой составляют длинный список. Застенчивый и скрытный, он всегда был в тени культурных процессов, которые сам же и создавал. Мы внезапно потеряли его этой осенью и до сих пор будто не можем этого осознать.
Monochrome vision. In memoriam of Dmitry Vasilyev — выставка, посвященная памяти Дмитрия Васильева. Электромузей в Ростокино
Российские музыковеды с неохотой берутся за популярные жанры — даже специалистов в области джаза у нас считаные единицы. Об экспериментальной музыке и говорить не приходится: изредка выходящие исследования всегда становятся событием, а каждый популяризатор — лучом света в темном царстве. Таким был Дмитрий Васильев — человек, который заложил фундаментальные основы для развития независимой электронной музыки в России. «Он никогда не выставлялся», — говорит его мать Зинаида Дмитриевна. «Новость о его смерти не попала ни на один мало-мальски крупный сайт о современной культуре», — сокрушается Эдуард Лукоянов в рецензии на энциклопедию Васильева. Евгений Вороновский добавляет: «В России пишут об итальянцах, а в Италии — о русских». Так существует независимая электронная сцена, таинственная и андеграундная даже по способу своего присутствия в культурном поле.
Электроника и без того самое ветвистое направление современной музыки, а экспериментальная сцена и вовсе terra incognita, где зерна от плевел порой не отличить даже профессиональному музыканту. Поэтому потеря единственного пропагандиста независимой сцены не просто печальное событие, но и веха в культурной истории России. Кто заменит Васильева на его посту исследователя и популяризатора? Когда найдется преемник его дела, достаточно квалифицированный и такой же активный? В сетях существуют небольшие специализированные сообщества, но сможет ли кто-нибудь из них продержаться больше десяти лет, не скатившись в попсу?
Индастриал, нойз, эмбиент, электроакустическая музыка — вот неполный список стилей, представленных в подкастах Independent electronic music. В каждом из них дается подробная информация об исполнителе, характеристика его творчества, информация о лейбле и, конечно, сама музыка. За свою недолгую жизнь Васильев создал почти три сотни таких образовательных лекций. В эпоху ютуб-каналов обо всем на свете сложно понять значение этих подкастов — но попробуйте найти такие же качественные передачи об андеграунде, и вы увидите, что нет ничего даже приближающегося к уровню IEM. Вселенная кутюрной электроники, рассказанная в сдержанной, академической манере, — такой проект сам по себе претендует на статус произведения искусства.
Энциклопедия и CD-бокс Viva Italia, фото с мемориальной выставки (Электромузей в Ростокино)
Он не только открывал русской аудитории маргинальные электронные проекты, но и написал культовую энциклопедию об итальянской экспериментальной сцене последних 60 лет. Viva Italia вышла тиражом 700 экземпляров и уже стала библиографической редкостью. Издание содержит четырехдисковое приложение с музыкой более чем полусотни итальянских исполнителей.
Но почему именно Италия? Тут стоит подробнее остановиться на членстве Васильева в жюри международного конкурса Prix Russolo и на персонаже, имя которого носит сам конкурс.
Дмитрий Васильев на могиле Луиджи Руссоло
Академические корни электронного андеграунда
В сознании среднестатистического любителя электроники это направление плохо увязывается с академической сценой. Однако связь поколений и преемственность стилей здесь прослеживается даже лучше, чем между классическими явлениями разного порядка. Минимализм в музыке диаметрально противоположен додекафонии, хотя оба эти направления возникли в XX веке. Но когда мы говорим об итальянских футуристах, то оказывается, что их манифесты до сих пор составляют идеологическую основу всей индустриальной и андеграундной сцены. Именно поэтому Италия оказалась под пристальным вниманием Васильева: здесь великая красота старых мастеров влита в новые формы. В этой стране всегда было хорошо со вкусом, и поколения новых музыкантов, открытых Васильевым, это подтверждают. С кого же всё началось?
Луиджи Руссоло — значительная фигура итальянского футуризма. Как и многие его соратники, Руссоло не ограничивал себя одним направлением. Музыка, изобразительные искусства, поэзия — всё подвергалось тотальному пересмотру. Один за другим появлялись манифесты нового искусства, и важнейшей отправной точкой для новой музыки стало письмо Руссоло к композитору-футуристу Франческо Балилла Прателле, которое позднее войдет в историю как манифест «Искусство шумов».
Фрагмент Canzone rumorista Луиджи Руссоло
Подводя теоретическую базу под свою идею, Руссоло заглядывает в начало человеческой истории, философствует, цитирует Маринетти и выводит шесть семейств шумов футуристического оркестра. Десятилетия академических экспериментов в этой области составили базу для жанров индастриал, эмбиент и нойз.
Россия, раздираемая революцией, не осталась в стороне. Композитор Арсений Авраамов по завету великого футуриста попытался создать «Симфонию гудков», в которой должны были звучать паровозные, автомобильные и фабричные гудки. Вдохновением для Авраамова стал инструмент Руссоло, который он назвал шумогенератором (Intonarumori). К подобным приемам впоследствии прибегнут Шостакович и другие российские композиторы. Если в XIX — начале XX века были сильны культурные связи российских композиторов с Францией, то в XX веке появляется ощутимый интерес к открытиям другой культурной столицы. Влияние итальянских композиторов на российскую академическую сцену прослеживается вплоть до творчества Альфреда Шнитке и Фараджа Караева. Этот кросс-культурный интерес сохраняется до сих пор и давно вышел за пределы академической среды.
Intonarumori на обложке альбома Musica Futurista. The Art Of Noises (1909–1935)
Однако первые шумовые оркестры подвергались критике и проигрывали в сравнении с джазовыми. Во всяком случае, так считал первый российский джазист Валентин Парнах. В 1922 году в Московском журнале «Зрелища» Парнах разместил заметку под названием «Джаз банд — не „шумовой оркестр“…».
Источник
Идеи футуристов развивались в русле конкретной музыки у следующих поколений композиторов, например у Эдгара Вареза, Пьера Анри и Джона Кейджа.
Неудивительно, что на родине Руссоло появляются наиболее интересные фигуры, продолжающие традиции работы с шумами. Луиджи Ноно, Лучано Берио, а затем Сальваторе Шаррино и Пьерлуиджи Биллоне — все эти композиторы, создавшие свои звуковые вселенные, не избежали влияния великого футуриста. Если американцы исступленно бьют в бубны, как Эдгар Варез, или исследуют предельные возможности магнитофонной пленки, как Кейдж и Лусье, то итальянцы продолжают работать с шумами в изящной академической манере, насыщая свои партитуры шепотом в буквальном смысле этого слова. Именно поэтому Васильев исследует эту сцену, дотошно собирая в одну общую картину как академических персонажей, так и самых андеграундных свободных художников. Lyke Wake, Маурицио Пустьяназ (Gerstein), Джанкарло Тониутти и десятки других исполнителей стали известны российским слушателям благодаря Васильеву. Некоторые из фигурантов энциклопедии были впервые представлены именно в книге Viva Italia, поэтому ее значение приобретает международный масштаб.
Lyke Wake. Let The Suffering Grow Inside
Gerstein. La Pomata Delle Femmine
Giancarlo Toniutti. La Mutazione
Дмитрий Васильев не только рассказывал о сложных культурных явлениях, невидимых за слоями коммерческой поп-индустрии. Он создал легендарный лейбл Monochrome vision, посвященный независимой электронной музыке XX века, и был главным российским организатором концертов в этой нише.
Но что это был за человек и почему мы до сих пор знаем о нем так мало? «Скромный ботан» — так описывает Зинаида Дмитриевна своего сына. Он был таким же изысканным и таинственным, как и музыка, которой он посвятил жизнь. Специально для журнала «Нож» музыкант и близкий друг Дмитрия Евгений Вороновский [Cisfinitum] взял интервью у матери Васильева.
Скромный ботан и самый лучший сын
Метро «Коломенская», улица Затонная: всю свою жизнь Дмитрий прожил в этой квартире со своей матерью Зинаидой Дмитриевной Васильевой.
Е. В.: Расскажите о семье. Что сформировало Дмитрия в ранней юности?
З. Д.: Дима рос в неполной семье, но любимой. Не залюбленный, но любимый сын, внук и племянник. Еще совсем маленький, до года, он проявил интерес к музыке: подползал к старенькому приемнику, крутил настройку и, когда появлялась музыка, которая его устраивала, садился и слушал, пока она не кончалась. Потом пришлось этот приемник переставить для него на пол, боялись, что он может на ребенка упасть. Можно сказать, что интерес к музыке проявился у него в грудничковом возрасте. Потом, он очень любил книжки. Первое слово, которое он сказал с просьбой, было «паяйяй» — это значит «почитай». Он приносил книжку и говорил мне: «Паяйяй!» — и отказать ему было невозможно. Ему тогда было всего год-полтора, я перечитала ему всю детскую литературу, помню, что очень любил «Дядю Степу» Михалкова. Он не только слушал, но и запоминал: в год и два месяца он впервые сам прочитал стихи и спел песенку. Ну а дальше — больше, когда он уже сам начинал читать, книжка скрашивала ему завтраки, обеды и ужины. Он очень неохотно ел и, когда звучала команда «за стол», первое, что он делал, — искал, какую книжку положит перед собой. Так он прочитал трехтомник Джека Лондона, «Золотого теленка» и «Двенадцать стульев», читал сказки — у нас их было много: русские, немецкие, бирманские, самые экзотические.
— Я помню удивительную историю о том, как Дима, еще не умея разговаривать, побывал в церкви и после рассказывал об этом в символической форме. Вы говорили, что его интересовали бытовые звуки и шумы. Расскажите об этом.
— Он был крещен в два месяца. Крестины проходили на дому, поскольку это было небезопасно — сообщали на работу, а я тогда работала в министерстве на солидной должности. Я считала, что это ответственность бабушки, она была в этом смысле грамотная. И однажды я звоню домой — никого нет, звоню через час — то же самое, я перепугалась страшно! И вот они появились.
— Почему нет дома?
— Мы заблудились, — отвечают две бабушки — мама и ее родная сестра.
— Вы однажды рассказывали, что вам КГБ даже ставило какие-то чипы в телефоны?
— Нет, это случайно. Я работала в министерстве внешней торговли и была проведена через особый отдел, давала подписку о неразглашении. Ну, такое время было, что говорить.
— Просто чтобы уточнить, какой информационный фон присутствовал в это время. Хорошо, вернемся к церкви.
— Да-да. «Мы заблудились!» — Бабушки мне, как партизаны, не выдали тайны. А вечером я пошла укладывать сынишку спать, а он мне говорит: «Мама, ба-бам, баам-бам, ааа!» Что это такое? Я пожимаю плечами, не понимаю. Он сердится: «Мама! Бам-бам, баам-бам, ааа!» Несколько раз он мне продемонстрировал то, что его очень взволновало, и я догадалась, что это была церковь.
— Звук колоколов и хоровое пение на клиросе.
— Да, я поняла, что звук колоколов и пение настолько его заинтересовали, что он решил об этом рассказать, не зная еще слов.
— А что касается шумовых звуков?
— Ну, он мог сидеть пить чай, ложкой производить какие-то звуки и вслушиваться в них. «Дима, веди себя за столом как положено!» Он переставал. Через какое-то время это повторялось. Он мог сидеть на диване и потихонечку барабанить пальцами по металлической тарелке (она висела как украшение) и балдеть. Я возмущалась, не понимаю этого. Он говорит: «Это музыка! Мам, а ты не слышишь музыку?» Я говорю: «Музыка — это мелодия, ритм». А он: «Музыка может быть разная. Но и ритм и мелодия состоят из этих звуков. Просто они иначе подобраны! А ты эту музыку не слышишь».
— Он не записывал звуки?
— Нет, при мне, по крайней мере, нет. Я не знаю, чтобы он их записывал.
— Вы показывали мне ноты, и для нас стало большим сюрпризом, что Дмитрий писал музыкальные произведения. Расскажите, пожалуйста, об этом периоде.
— В школе его любимым предметом было сольфеджио. Он не столько любил слушать песни, сколько ему было интересно играть с мелодией: из одной тональности в другую, что-то переставлять, импровизировать. Учился он в детской музыкальной школе № 56 Пролетарского района. С 1982 по 1989 год он учился там на полном курсе фортепиано: по специальности он получил четыре, по сольфеджио четыре, по музыкальной литературе четыре, по хору отлично, пять. Четверки у него получились случайно: до пятого класса он был отличником, но потом почему-то пропал интерес. Стали появляться замечания в тетрадях…
— Это в каком возрасте примерно?
— Это пятый класс, значит, 10–11 лет.
Дима Васильев (первый слева), Рома Дормидошин (третий слева)
— А вот на этой видеокассете, где он поет «Прекрасное далеко», это 1986 год? Это за три года до окончания музыкальной школы?
— Да. Он ведь учился в немецкой спецшколе, там много уроков, причем с первого класса. А после восьмого класса те, кто учился на четыре и пять, получали право на факультатив английского. Он учил английский уже в школе, потому что у него были хорошие отметки. Поэтому нагрузка у него была большая, и к музыкальной школе он начал относиться с прохладцей. А еще он в то время начал увлекаться микросхемами, электроникой, ходил в городской Дом пионеров на Ленинском проспекте.
— Паял?
— Сначала их основной работой было выпаивать микросхемы. Видимо, их куда-то сдавали и получали деньги, я думаю, на это кружок и существовал.
— Мы вернемся к этому периоду, посмотрев чуть вперед: насколько я помню, высшее образование он получил в области информатики, то есть по образованию он был программистом.
— Программист, факультет кибернетики.
— Вы посоветовали ему факультет кибернетики, потому что музыка…
— …может не прокормить семью. Да, был такой разговор. Его друг ушел в Гнесинское училище после восьмого класса, это был Рома Дормидошин.
Слева Рома Дормидошин, в середине Дима Васильев
Он очень хорошо закончил школу и был переведен в высшее учебное заведение. Дима с ним продолжал дружить, даже ходил к нему на детские концерты. Однажды он показал Роминому преподавателю аудиокассету, которую он как бы составил… из разных…
— Своих произведений?
— Своих, чужих, я этого не знаю, потому что я была далеко.
— А вы были в Эфиопии в это время.
— Я была в Эфиопии, да, два года работала по контракту. Он послушал и сказал: «Если ты хочешь поступать в Гнесинку, в высшее учебное заведение, эта кассета может быть засчитана как экзамен по специальности. Тебе придется сдать другие предметы, и ты будешь принят. Я с удовольствием возьму тебя к себе на композицию». Дима мне написал об этом, но я ему ответила так: «Музыка — это хорошо, я знаю, что ты давно ей интересуешься, можно и профессионально ей заниматься, но нужна еще мужская профессия, потому что музыка может тебя не прокормить. Для этого нужны связи». Он не умел расталкивать людей и прорываться вперед, он всегда ждал, когда его заметят, а этого можно ждать всю жизнь. Поэтому я ему сказала: «Я не решаю твой вопрос, я тебе советую».
Он поступил в Московский институт радио и электроники на подготовительные курсы. Он подчинялся Министерству обороны и готовил для него кадры. У него был факультет кибернетики, а специальность — «Автоматические системы управления в авиации».
— В каком году он окончил вуз?
— В 1998-м. Окончил он с красным дипломом, у него из пятидесяти восьми отметок только одна четверка. При внешнем виде нерешительного ботана он очень многим интересовался и был очень ответственным. В институте был такой случай: староста забыл оплатить проездные билеты и ребята месяц ездили по полной стоимости. Что сделал Дима? Он сказал: «Всё, я занимаюсь этим вопросом сам». И до конца учебы в институте он занимался покупкой этих билетов. То есть, если он видел, что кто-то не справляется, он не ругал, не костерил, а брал это на себя. Он умел брать на себя решение проблем.
— Это исключительное качество. Здесь хотелось бы уточнить: многие интересуются обстоятельствами его личной жизни, которая покрыта определенной тайной. Поэтому я вынужден спросить: была ли у него когда-нибудь любовь, привязанность к какому-то человеку? Были ли у него дети?
— Он не посвящал меня в свою личную жизнь, я мало что знала о его отношениях с девушками. Знаю, что в группе была девочка, которая приходила к нам в гости. Однажды в ее доме случился взрыв газа, пострадала мама и сама девочка, и Дима постоянно ходил к ней, покупал продукты, приносил лекции. Они могли по часу разговаривать по телефону. Эта дружба продолжалась даже после окончания института. Что касается детей… Он однажды написал в своем журнале: «У меня было очень счастливое детство». Для меня это было открытием. По-видимому, этим объясняется то, что он не мог проходить мимо ущербных детей, которым счастье не светило. Поэтому два раза он пытался помочь таким детям. Однажды он шел с концерта и проходил мимо ребят. Один подошел к Диме: «Дай прикурить!» Ну, Дима не курит. «А тогда что-нибудь поесть или выпить?» И Дима взял его с собой, вымыл, накормил, отдал какую-то свою куртку.
— Кажется, он научил его читать?
— Да, выяснилось, что он не умеет ни читать, ни писать, ни считать — ничего! И он ни разу не был в поликлинике! Мальчишке было 10–11 лет.
— Я помню, что они даже приходили ко мне в гости с этим мальчиком. Он нанял учительницу, которая быстро обучала чтению, она за месяц научила его читать. Такое неочевидное свойство было у Димы.
— Причем он платил ей в валюте, она только такую оплату принимала. Он прошел с ним программу начальной школы дома за три месяца, а потом отправил его в школу, в тот класс, который соответствовал его возрасту. Как-то, когда его спросили, почему бы ему не обзавестись семьей, он ответил: «Я не хочу, чтобы меня отвлекали». Было очевидно, что он стремится воспитывать, что ему нужно передавать кому-то знания, но он считал, что собственный ребенок будет слишком сильно отвлекать его. И еще он видел, какого труда стоит воспитание. Я ему говорила: «Димочка, это ущербный человек, понимаешь? Его надо исправлять. А твой родной ребенок будет учиться от рождения, это совершенно разные вещи! Работа с такими детьми тебя не научит быть отцом!» Он видел результат плохого отношения к этим детям и очень серьезно относился к семье. И поскольку он много времени уделял музыке, то понимал, что этот интерес перевесит.
— Ну и, как видно, эти дети, которых он воспитывал, они не оказались с нами рядом в трудную минуту.
— Ну, это было давно, они не читают фейсбук, не знают об этом.
— Вернемся в 1992 год, когда Дима поступил в институт радиоэлектроники. В этом же году в Севастополе состоялась первая Димина лекция о независимой электронной музыке. Расскажите, пожалуйста, почему он всегда туда ездил и как прошло это выступление?
— В Севастополе жил лучший школьный друг его отца. Дима воспитывался без отца, но Саша, узнав, что у друга есть ребенок, считал себя ответственным за нас. И поэтому, как только у нас появилась возможность куда-то поехать, он пригласил нас к себе в гости. Диме тогда было два с половиной года. У Саши была семья: жена Тамара Николаевна, старший сын кончал восьмой класс и младший — Игорек. Этот город — ну совершенно не Москва, он его потряс. Ему очень понравились троллейбусы, он смотрел на эти переключения у водителя и балдел.
— То есть частично это его малая родина — он ездил туда отдыхать с детства.
— Да-да, с детства. Семья принимала нас очень хорошо. А из Саши он вил веревки, тот штурман был, приходил с работы уставший — а Дима с него не слезал. Предыдущая остановка перед домом называлась «Техническая библиотека», Диме стало интересно — он сходил туда и стал читателем этой библиотеки. Ребята удивлялись: «Тебе что, в Москве библиотек не хватает?» (Смеется.)
— Он ездил туда и в студенческие годы?
— Да, после первого курса в 1993 году он уже занимался аудиокассетами, познакомился с Тимуром…
— Тимур Омар — это Cold Lands Distribution, основной дистрибьютор и пропагандист экспериментальной электронной музыки в России, начиная с девяностых. Они оба стояли у истоков подобных жанров. У Тимура была своя точка в ДК Горбунова, и там можно было купить самую интересную и необычную музыку, а Дима его консультировал, верно?
— Да, он много читал в интернете об этой музыке, был в курсе новинок и какой это интерес вызывает на Западе.
— Он читал на русском или на английском?
— На английском, конечно.
— Наверное, выписывал англоязычный журнал The Wire?
— Ну, настолько глубоко я не вникала. Но он рекомендовал Тимуру, что ему заказать, и тот никогда не попадал в сложную ситуацию. У Димы тоже была коммерческая жилка: он договаривался так, что первую понравившуюся аудиокассету имел право переписывать себе. И в 1993 году он набил рюкзак десятью такими кассетами, которые у Тимура переписал, напечатал объявление: «Такого-то числа на такой-то площади, третья лавочка от памятника Нахимову, предположим, состоится лекция о независимой электронной музыке с демонстрацией кассет». Это объявление он расклеил на столбах в Севастополе и в означенное время с табличкой «Здесь проходит лекция» сел на лавочку с магнитофоном. Толпа его окружила, по-моему, даже кто-то с телевидения был. И лекция прошла успешно, кассеты раскупили в одну минуту, он был окрылен этим успехом. С тех пор он ездил в Севастополь каждый год.
— И читал такие лекции?
— Нет, уже не читал, к тому времени он уже начал сотрудничать с местным телевидением и радио. Останавливался он тогда всё так же в этой семье. Александр к этому времени умер, осталась только его семья.
— Передо мной также образец его рассказа о тонизаторе «Подарок» — замечательный рассказ о странном приборе, который он получил от таксиста. Написано в жанре научной фантастики, здесь указано, что ему четырнадцать лет. По-видимому, это предвосхищает его издательскую деятельность?
Фотокопии страниц рассказа «Подарок»
— Да, он очень многим увлекался, и его увлечения начинались от печки и до космоса. Если его что-то заинтересовало, он изучал это с момента возникновения, находил все источники. Сначала он увлекся астрономией — нашел учебник на помойке. Он не знал, что это такое, учебник был без обложки. Он выписывал оттуда самое интересное, я ему это печатала, и он делал из этого маленькие книжечки — две-три странички с картинками.
— Сколько ему было лет?
— Это четвертый, пятый класс.
— Уже начал издавать просветительские книжки.
— Да, и носил их в класс. Ребята с удовольствием это читали! Однажды я пришла на родительское собрание, и выходит девочка, любопытная такая мордашка, смотрит на меня и спрашивает: «А вы кто?» — «А я Димина мама». — «Ой, Дима! Он такой фантазер! Он нам приносит такие книжечки маленькие, и мы все зачитываемся!»
— Это 1985 год примерно?
— Да.
— А какие еще дисциплины его интересовали?
— География! И вдруг однажды он приносит тройку по географии. А он очень ей интересовался, покупал в «Союзпечати» специальные выпуски, изучал флаги, гербы… Я ему говорю: «Дим, ну как же по географии тройка? У тебя же география любимый предмет!» — «Мам, ты неправильно говоришь. Предмет у меня любимый — немецкий. А география — моя любимая наука». И вот, наука у него была любимая, а предмет нелюбимый. Поэтому единственная тройка в его аттестате — по географии.
— Неудивительно! У меня была тройка по английскому, хотя я всегда говорил виртуозно. Это зависит от учителя, может, что-то не сложилось с ним. Значит, издательскую деятельность он начал еще в школе, лекторскую и просветительскую — в 1993 году, а в 1995-м уже вышел первый номер журнала «Независимая электронная музыка». Насколько я помню, к тому времени он уже сформировал собственный каталог, который можно было за умеренную плату скопировать. Сам по себе каталог напоминал энциклопедию, мы даже учили его наизусть — чтобы знать имена и кто в какой стилистике играет. Много было людей, которые к нему обращались? Приходили ли они к нему?
Обложки кассет, перерисованные Васильевым от руки
Рукописная книга Васильева
— К нему никто не приходил, он вообще домой никого не приглашал. Встречался только на улице. Если он знакомился с кем-то в институте, кто любил эту музыку, то обязательно этому человеку давал каталог.
— Как мне, например. А кто не учился в институте, тому не давал?
— Он пытался охватить студенческую молодежь, не рабочую. Рабочую молодежь интересовали другие предметы, а студентов сподвигнуть на изучение этой музыки было возможно.
— Этот каталог в девяностых сыграл роль чуть ли не большую, чем даже поздние публикации Monochrome vision и Viva Italia, абсолютно фундаментальные основы он заложил для возникновения подобного искусства в России. Это нигде не было описано, негде это было взять — этот каталог был уникальным, ни с чем не сопоставимым для студенческой молодежи, к которой я тогда относился. Это был источник такой информации, которую невозможно было ниоткуда почерпнуть, кроме как из англоязычных изданий, которые не каждому приходило в голову выписывать.
— Ну, он не выписывал, он сидел в компьютере.
— В 1995 году? Уже тогда?
— Конечно! Уже в 1992 году, когда я вернулась из Эфиопии, привезла ему синтезатор довольно дорогой.
— Какой марки?
— Casio, большой. Он был в восторге от него! У мальчика с двенадцатого этажа в другом подъезде был маленький синтезатор, и они устраивали с ним, как это тогда называлось, сейшены. Был еще мальчик из класса, игравший в детском оркестре, который объездил весь мир, Колосков его фамилия. Еще был племянник их классного руководителя, он играл на скрипке, и они у нас дома все вместе устраивали эти сейшены, где были синтезаторы, труба и скрипка.
— В 1998 году Дима уже был соорганизатором концерта японских артистов, японского нойза. Сохранились ли у вас какие-то особенные воспоминания об этом периоде? Может быть, к вам приходили какие-то музыканты?
— Какие-то музыканты приходили, это точно, но я жила на даче, квартира была в его полном распоряжении. Поэтому кто к нему приезжал, я не знаю, я разрешала ему принимать гостей, иногда помогала убрать, приготовить белье. Помню, что был один музыкант, не помню, из какой страны, он записывал шумы, производимые в земле.
— Филлипс Самартис.
— У него была какая-то чувствительная аппаратура, он говорил, что в разных странах шумы земли разные. Они собирались приехать к нам на дачу, чтобы записывать эти шумы, но у меня тогда была не очень благоустроенная дача, и мне не хотелось иностранца принимать в таком бардаке, мы тогда только начали строительство. Поэтому они отвезли этого музыканта к своему приятелю, у которого дача в районе Звездного.
— Так или иначе, с его подачи здесь побывало бесчисленное количество европейских музыкантов, я думаю, несколько десятков точно. Вы наверняка со многими знакомы?
— Я с ними знакома визуально, памяти у меня никакой.
— Хорошо, я так думаю, о поздних годах вы, наверное, мало что знаете? Я подозреваю, он уже всё самостоятельно делал.
— Да, я годилась только на что? Раскладывала все его номера журналов по стопочкам, собирала и сшивала. Чисто техническая работа, не рассматривала ничего, просто собирала комплекты.
«Независимая электронная музыка»
— И со сборником Viva Italia вы ему помогали.
— Да, но моя помощь была чисто техническая.
— Тем не менее получается, что в этом проекте независимой электронной музыки и в проекте Monochrome vision у Дмитрия Васильева есть неочевидный ассистент — это вы. Человек, который помогал ему систематизировать и собирать все эти материалы. Вам за это, конечно, поклон от нас.
— Я могу сказать примерно так: если в большом журнале он находил малейший смазанный текст или ушедшую строку — весь тираж заворачивался. Он был очень неудобный издатель.
— Перфекционист!
— Эти компакт-диски нужно было брать осторожно, чтобы не оставить никаких следов. Если где-то замин, всё уходило в брак. Вот так он относился к работе. У него еще была черта — не выставляться, всегда уходить в тень. Не быть на видных местах. Тем не менее стержень у него был железный, и сдвинуть его в какую-то сторону было практически невозможно. Но внешнее впечатление — ботан, как сейчас говорят. Например, в столовой ему всегда не хватало стула. Он по росту был первый почти всегда.
— Рост у него был метр девяносто шесть — почти два метра.
— Да, на линейке он стоял третьим как минимум. Но входил везде последним. Ребята, знаете, выскакивают, толкаются, каждый лезет вперед… Он всех пропускал и потом входил сам. Когда он пошел в первый класс (мы тогда снимали дачу, на которой росли астры, и я привезла оттуда большой букет этих астр), по росту он был первым, а пошел, как обычно, последним и попал не в свой класс. Учительница ему говорит: «Бери свои вещи, я тебя отведу в первый „б“». Он собрал вещи, подошел к столу, нашел свой букет и пошел с ним в первый «б» класс. Когда он мне это рассказал, я обалдела. (Смеется.) Ребенку шесть лет! У него была хорошая память на всё, не только слух, но и память. Однажды он провожал меня на электричку, и я говорю: «О, идет электричка». — «Мама, это не электричка, это поезд». Подходит — действительно поезд. Я спрашиваю: «Как ты увидел, что это поезд?» А он говорит: «На поезде токоприемник есть только в первых двух вагонах, а на электричке — в каждом вагоне».
— Да, точно, локомотив. Сколько ему было лет?
— Дошкольник!
— Да, это всё, конечно, свидетельствует о врожденном высоком интеллектуальном уровне. Невероятно. А кем, кстати, был его отец?
— Отец окончил Московский экономический институт, работал экономистом на оборонном заводе.
— Валентин Васильев?
— Нет. Сейчас уже можно сказать — Валентин Михайлович Кириченко. Да, он был его отцом. Мы пять лет жили в гражданском браке, брак грозил быть бездетным, потому что у меня не получалось родить. Поэтому я не настаивала на регистрации этого брака, не хотела, чтобы у него не было детей. Четвертая попытка увенчалась успехом. И вы знаете, он не похож на отца. Когда он родился, то был похож, но фигура, строение тела… Отец был очень темноволосый, с синими глазами.
— Он был малоросс?
— Да. И хорошо, что Дима это не усвоил. Даже по выговору отца можно было сказать, что он украинец.
— То есть он был не москвич?
— Он не москвич, он окончил школу в Бахчисарае.
— Снова Крым.
— Да. Мама его жила в Бахчисарае, мы с ней были хорошо знакомы. Я Диме показывала дом, где тогда еще жила его бабушка, предлагала ему зайти, ему было тогда десять лет. Он сказал: «Нет. У меня есть бабушка, и она в Москве».
— А вы москвичка?
— Я москвичка, хотя родилась в Вязьме, в командировке.
— Тут речь скорее о ментальности, о складе… Значит, Валентин Михайлович Кириченко жил в Крыму, по видимому, и у Дмитрия Валентиновича с Крымом была связь через отца.
— Да. И что интересно, его старший брат — брат отца, — утонул! В Черном море.
— А друг Валентина, Александр, он продолжал жить в Крыму, в Севастополе, то есть они были друзья по Крыму? Теперь картинка сложилась.
— Да. Нас там всегда хорошо принимали. Мы когда в первый раз приехали, Сашина жена была на дежурстве (она работала медсестрой), и мы пошли гулять по Графской пристани. Идем мы по площади, и вдруг останавливается машина скорой помощи, выбегает женщина в белом халате, хватает моего ребенка, прижимает к себе и кружится! «Какой же ты ангел!» Он был хорошенький до изнеможения. Я смотрю, у меня вот такие глаза, Саша увидел, что я перепугалась, и говорит: «Не волнуйся, это моя сумасшедшая жена». Поэтому у нас отношения были ну самые теплые.
— Спасибо вам за этот разговор!
Cisfinitum и monochrome vision: экскурсия по мемориальной выставке
Евгений Вороновский на выставке Monochrome vision / In Memoriam of Dmitry Vasilyev, Электромузей в Ростокино
Евгений Вороновский был одним из ближайших друзей Васильева. Неудивительно, что именно он стал куратором выставки, посвященной памяти «музыкального энтузиаста», как называл себя сам Дмитрий. Две небольшие комнаты Электромузея в Ростокино выполнены в такой же монохромной и неброской манере, каким был и лейбл, и сам герой выставки. Большая часть экспонатов — собственность Евгения, видеоинсталляции также собраны им самим из архивных фотографий с концертов и встреч. Мы попросили Евгения рассказать о выставке и героях фото.
Dmitry Vasilyev (1975–2018)
Это слайд-шоу посвящено путешествию Дмитрия по Италии. У него было с собой порядка семидесяти книг, не меньше. Представьте себе, как он возил их с собой! Здесь как раз изображены персоналии его книги — он встречался с каждым фигурантом. Очень странная ситуация, про многих музыкантов именно Дима написал впервые. Он выступал с лекциями, ездил в культурные центры, рассказывал о них.
А в Италии они написали про наш, российский андеграунд. Это такая странная кросс-культурная тенденция: свои не пишут, мы пишем про итальянцев, а они — про нас. Почему это происходит, я не понимаю. В общем, мы друг друга с итальянцами заметили. А Дима — он какой-то медиатор столкновения наших культур, связующее звено. И я даже не скажу «был», потому что он уже состоялся, эта ризома разрастается.
Это Джон Дункан (в середине), мы едем сейчас интервьюировать его. Он некрофил, очень известен этим. Крутой чувак, извращенец полный..
Он был страстным грибником! Как Джон Кейдж. У Кейджа есть знаменитый mushroom talk, он ездил в какой-то лагерь, познакомился там с микологами и так он увлекся микологией, что потом, в семидесятых, получил от них какую-то награду.
Удивительнейшим образом у Димы, помимо вот этой культуртрегерской деятельности, был глубокий интерес к микологии. Он находил грибы в декабре, под снегом, знал, какие грибы можно искать уже в апреле. Более того, когда он ездил в Европу, то первым делом спрашивал: где тут у вас грибы растут? Там эта культура не очень распространена, это какое-то фриковство считается. И вот эти люди ехали куда-то на природу, и там он их учил искать, а потом готовить грибы. Он был гуру не только собирания, но и грибной кулинарии. В этом есть уникальная параллель с Кейджем — я не знаю второго такого примера, чтобы человек занимался концептуальным искусством, саунд-артом и в то же время настолько же глубоко был сведущ в грибах. Можете себе такое представить? Невозможно об этом говорить в рамках институции, как-то странно: «А вы знаете, а вот он еще, там, грибы…» Но это очень важно.
Мы с Даней Зинченко еще летом задумали фильм, основанный на моих рассказах. Я был связан с южинским кружком, с Мамлеевым. И в то же время начинал заниматься андеграундной шумовой музыкой, еще в начале девяностых. Я Дане об этом много рассказывал, и мы решили снять фильм. Однажды он мне звонит и говорит: «Давай сакралочку отснимем». Какую сакралочку? У меня рядом только Коломенское. А в Коломенском ведь этот камень доисторический, кварцевый мегалит, ну и поехали. И тут я говорю: «Васильев, он товарищ активный, давай его позовем». И пишу ему на фейсбуке: «Дим, завтра в восемь утра мы кино снимаем, давай с тобой интервью сделаем». Он пишет: «Да, конечно, я в 11 утра улетаю в Севастополь, поэтому давай в 8 встретимся, всё отснимем». Потом выяснилось, что на этих мегалитах он ни разу не был! Живя через дорогу и интересуясь японским нойзом, он не знал, что у него через дорогу находится место силы! И вот, я помню, мы для фильма оделись в черное, у меня тут вольфсангель, на стиле, кроссовки «Адидас», и этот тоже идет в черном, такая шпала… Жалко, конечно, мы этого не сняли, только в моей памяти осталось: овраг, ручей, восемь утра, заря, идут такие два черных масона.
Последнее интервью с Дмитрием Васильевым
Он все-таки успел посмотреть эти священные места. Там наверху яблоневый сад, поле и скамеечка. Когда приезжают европейские андеграундщики, мы их туда водим. Интервью тоже сняли там. Никто даже не готовился, я задаю дурацкие вопросы и говорю даже больше, наверное, чем Дима. У меня была задача отснять материал, потом вырезать забавные кусочки и вставить в фильм. Поэтому я говорю ерунду, чтобы создать комическую ситуацию. Это рабочий материал, мы не собирались его публиковать от начала до конца. Нам просто нужно было задать ему какие-то провокационные вопросы, чтобы происходил какой-то абсурд. Потому что это никому не интересно: «Я издал книгу, то-сё…» Мы же думали, он еще лет семьдесят будет ходить с этой книгой и всем про нее рассказывать… Кто знал! Через неделю!..
Этим дубам 600–700 лет, возможно, на территории Москвы это древнейшие живые существа. Почему они важны? «С чего начинается родина?» — это я его не просто так спросил. У тебя тут дубы, кварцевые мегалиты, ты перейди через дорогу, пойми, где твоя родина! Не «Россия», не Путин твоя родина, вот эти дубы! Это важно, на мой взгляд. Знаете, был такой журнал в свое время, «Мулета» — это одно из первых диссидентских изданий. Делал его, в частности, Игорь Ильич Дудинский, Кедров тоже участвовал, молодой Лимонов туда писал. И вот что интересно: этот наш советский диссидентский самиздат тоже начался с этих дубов. Дудинский голый на этом дубе сидел, есть такая фотография в этом журнале. Поэтому нам было важно провести эту неочевидную рекурсию. Хотя бы чтобы мы сами понимали: существует самиздат, существует эзотерический московский андеграунд, и они связаны с одними и теми же местами. Мы пошли туда, он опять достал эту свою книгу… Но самые ценные кадры, это когда он даже не знает, что нас снимают: мы идем, говорим глупости какие-то… Вот это чудо, мы его там настоящего сняли. В некотором смысле эта прогулка к дубам была разновидностью мистического посвящения.
Мой диск они тут не прикрепили, Cisfinitum, хотя это самый коммерчески успешный диск его лейбла. Это был второй диск, который он выпустил, и раскупили две тысячи экземпляров. Там Мамлеев участвовал, синтезатор АНС, отсылки к Головину в названии, в общем, собрал всю эту тарковщину — серьезная была вещь. И потом то, что он продал эти две тысячи экземпляров, позволило ему продолжить эту серию.
В конце девяностых у него была студия, где он копировал музыку. У него можно было заказать то, чего нигде не было. Он брал кассеты и руками перерисовывал обложки, а с другой стороны умудрялся маленькую рецензию написать на эту музыку, объяснить, что это такой электронный андеграунд. Вся эта музыка у него была в виде каталога, и мы старались выучить все названия и весь его переслушать. Вкупе с Термен-центром это основа моего образования в области экспериментальной музыки. Васильев и Термен-центр давали энциклопедическое понимание в области саунд-арта и экспериментальной музыки. Больше вам знать про эту музыку просто невозможно.
Саунд-инсталляция Евгения Вороновского
А это моя саунд-инсталляция: тут всё сделано очень примитивно, я не стал заморачиваться с многоканальным звуком, потому что мы имеем дело с mp3, выкачанным с сайта. Тем не менее сделать это было непросто, 50 маленьких фрагментов.
Мы располагаем pdf-файлом Viva Italia, поскольку мы помогали делать эту книгу, и этот портрет сделан из фотографий всех фигурантов этой книги.
Это Андрей Смирнов. Я привел Диму в Термен-центр и познакомил их.
Это Маурицио Бьянки (в середине) — классик итальянской электронной музыки. Он очень мало с кем фотографируется. Может быть, это вообще одна из двух его фотографий.
Вот эта страшная фотография, мне прислал ее Саша Штадльмайер. Как Саша додумался это снять? Две минуты прошло, и его прибило к берегу.
Viva Italia russian tour (автор видео: Глеб Ардабьев)
In memoriam: наставник и друг
На сайте musicmachine.com в память о Васильеве уже высказались такие музыканты, как Алексей Борисов, Паоло Л. Бандера, Кристоф Петчанац, Саша Штадльмайер, Ричардас Норвила. Журнал «Нож» взял несколько комментариев у друзей и знакомых Дмитрия Васильева.
Кирилл Стариков (КЦ «Дом»):
Человек он был абсолютно идейный и некоммерческий, что большая редкость. Очень многие говорят о том, что они некоммерческие, но на самом деле это либо психи, либо они лукавят. Конечно, он знал, как вести дела, чтобы не уйти в минус, но им двигало только стремление развиваться и продвигать то, во что он верит. В нашей тусовке он был абсолютным подвижником, таких больше нет. Человек, который всю жизнь потратил, чтобы написать такую книгу и сделать такой проект, — это что-то особое. Аналогов мне как-то не припоминается.
Удивительный был у человека характер: он умел всё делать без конфликтов и выяснения отношений. Такое ощущение, что он их чувствовал за два шага и каким-то образом от них уходил. Я занимаюсь этой деятельностью всю жизнь, лет тридцать, тусовка у нас маленькая, замкнутая, мы все друг друга знаем и, конечно, успели поругаться, помириться, опять поругаться и помириться. А вот он никогда ни с кем не ругался — это было удивительно и не похоже на всех остальных.
Череда смертей среди околоиндустриального люда в последние пару лет достаточно заметна, и он никак не вписывается в эту череду, потому что остальные, скажем так, вели нездоровый образ жизни. Дима же был совершенно не такой. Наверное, это было кармически предопределено. Я узнал об этом, будучи в Берлине, и это известие потрясло меня на несколько дней, я верить не мог. Не то чтобы мы были очень уж близки, хотя Дима часто делал у нас концерты, часто приезжал со своим товаром. Недели за две до этого мы общались в фейсбуке о том, пошли ли наконец грибы. Он же был большим грибником, всегда знал, где как с грибами, стоит ехать или нет. Вот как раз на поминках кушали его соленые грибы.
Сейчас я занимаюсь реализацией его огромного наследия, подавляющая часть сборов идет его маме, Зинаиде Дмитриевне Васильевой.
Роман Дормидошин, композитор:
Мы дружили с первого класса до тех пор, пока я не ушел в музыкальное училище, восемь лет. Он открыл мне электронную музыку классе в пятом: Жан-Мишель Жарр, Вангелис и Клаус Шульц — с этого началось его увлечение. Еще у него был синтезатор — это была мечта! Мечта любого, кто учился в музыкальной школе. Его мама работала во Внешторге и была в дипломатических поездках, оттуда она и привезла ему синтезатор: самая обычная «Ямаха» с маленькими клавишами. Мы всё время после школы к нему заходили, три друга — я, Дима и Женя. Его дом находился ближе всех к школе, соответственно, наша дорога до дома всегда проходила через его дом. У него очень добрая мама, всегда нас тепло встречала. Мы проводили у него часа по два, он ставил нам новую музыку, что-то рассказывал о ней, играли на синтезаторе… Еще помню, что он хотел сделать радиопередачу. Это было очень по-детски, конечно, но мы писали сценарий, план и записывали на маленький магнитофон со всякими музыкальными вставками и примерами, всё это было об электронной музыке. Три передачи мы таким образом записали.
Если бы не он, я не знаю, как бы сложилась моя творческая карьера, сейчас у меня всё связано с синтезаторами, с компьютерами, я всё это использую в киномузыке. Он вливал это в меня постоянно, я переслушивал всего Жан-Мишеля Жарра, Клауса Шульца — это были мои первые слуховые опыты. Ближе к восьмому классу появились имена посерьезнее, мне это уже было сложновато воспринимать. В музыкальной школе всё было очень академично, такой музыки нигде не было, я не знаю, где он ее доставал. Он горел этим бесконечно, что-то нам всегда рассказывал, человек был увлечен делом своей жизни с самого детства.
Иван Напреенко (лейбл NEN Records, проекты «Кругом16», «Оцепеневшие», Sal Solaris и др.):
Мы никогда не были близкими друзьями, но приятельствовали. На момент, когда Дима запустил свой лейбл Monochrome vision (начало нулевых), я писал много рецензий на музыку, и он стал выдавать мне свои релизы на обзоры. Некоторые из них оказали на меня формирующее влияние — например, альбом «Бездна» московского проекта Cisfinitum. Собственно, Димин журнал IEM, а потом подкасты сформировали, воспитали (в эпоху до ВК и торрент-трекеров) не только мой вкус к весьма специфической экспериментальной электронике, но и вкус обширного пласта людей. И в каком-то смысле, можно сказать, что мой вкус — это Димин вкус, и я слышу музыку его ушами, гляжу на нее сквозь его очки. Но кроме невероятно важной просветительской деятельности надо упомянуть еще кое-что.
Димина фигура — долговязая, чуть угловатая, в непременных гигантских очках — маячила все эти годы на десятках «индустриальных» концертов, за неизменным столиком с дисками, кассетами, винилом. Он держался всегда очень прямо, и лицо его выражало собранность и внимание. Я всегда старался подойти и поздороваться, перекинуться хотя бы парой незначащих слов и только сейчас начинаю понимать почему. Васильев притягивал, как притягивают люди, которые знают, что идут по своему пути и путь их верен, как притягивают люди, которые несут свет.
Без таких людей в мире, определенно, становится темнее и холоднее.
Vox Vasilyev
Многие будут скучать по Дмитрию Васильеву, но его голос будет жить в веках, и не только в треках подкаста. Существует три композиции, в которых голос Васильева используется как музыкальная единица. Альбом Франса Де Ваарда Le Poeme D’une Vie Bien Remplie содержит два трека, в котором Дмитрий читает стихи Маяковского. А композиция Monochrome Евгения Вороновского представляет собой изящный шумовой ландшафт с вкраплениями названий лейблов и музыкантов — творческая вселенная IEM, умещенная в один трек.
Cisfinitum. Monochrome
Frans de Waard. Untitled (Le Poeme D’Une Vie Bien Remplie)
Афиши мероприятий, организованных Дмитрием Васильевым
В течение 12 лет, с 2006 по 2018 год, Дмитрий Васильев организовал более сотни мероприятий. Здесь вы можете ознакомиться с полным списком.
