Карательная благотворительность: как были устроены работные дома в викторианской Англии и в России XIX века

«Бастилии для бедных»: работные дома в викторианской Англии

Работные дома существовали в Англии задолго до XIX века: первое упоминание слова workhouse в Оксфордском словаре датируется 1652 годом, а сами учреждения появились еще раньше. Но «расцвет» их пришелся именно на XIX век. Главным образом этому способствовал принятый в 1834 году новый Закон о бедных, который отменял пособия для неимущих — как в денежной форме, так и в «натуральном» выражении. Раньше поддержка бедных была обязанностью прихода, к которому они относились, теперь же вся социальная помощь шла исключительно через работные дома — учреждения, где бедные могли получить кров и еду в обмен на труд. В каждом приходе или объединении приходов (если они небольшие) в обязательном порядке должен был открыться собственный работный дом: в общей сложности в Англии и Уэльсе их оказалось 15 000. И если когда-то работные дома создавались именно для трудоспособных взрослых, то теперь в них попадали вообще все бедняки: пожилые люди, дети-сироты, незамужние матери, от которых отказались семьи, инвалиды, а зачастую и душевнобольные.

Принятию Закона о бедных предшествовала долгая общественная дискуссия — многие считали его бесчеловечным. Но после наполеоновских войн Англия переживала экономический кризис, стремительно росла безработица и, как следствие, бедность. Страна оказалась в замкнутом круге: денег на социальную помощь было всё меньше, а людей, которым эта помощь требовалась, — всё больше. Закон о бедных позволял значительно снизить и эти расходы, и налоговое бремя, поэтому его охотно приняли, несмотря на сопротивление «гуманистов».

Также сыграло роль царившее тогда в обществе представление о бедных: считалось, что они сами виноваты в своей бедности, несут полную ответственность за свое положение и при желании могли бы его изменить — и просто не хотят этого делать, поскольку они лентяи и тунеядцы. А раз так, зачем нам, честным труженикам, их жалеть и поддерживать?

Впоследствии одно только слово workhouse наводило на бедняков ужас и многие не без оснований считали, что лучше утопиться в Темзе, чем оказаться в его стенах. Работные дома вполне сознательно создавались похожими на тюрьмы: они должны были быть такими, чтобы люди были готовы на всё, лишь бы не оказаться там.

«Положение получателя помощи по закону о бедных, — вполне откровенно писали создатели Закона о бедных, — не может быть таким же приемлемым, как положение независимого работника, принадлежащего к самому низшему классу. Речь идет о том, чтобы поставить класс бедняков в то положение, в котором он должен находиться, т.е. ниже независимого работника. Каждая копейка, потраченная на то, чтобы сделать положение бедняков более достойным, чем положение независимых работников, — это праздная и вредная щедрость».

Преподобный Дж.Т. Бехер в своем труде «Система борьбы с пауперизмом» (на который в XIX веке предлагали равняться всем работным домам) высказался еще откровеннее:

«Преимущества, обеспечиваемые работным домом, заключаются не в том, что он позволяет содержать бедняков, а в том, что он помогает предотвращать их попадание туда (…). Когда бедняки прихода выражают недовольство, мы предлагаем им отправиться в работный дом, и после этого жалобы стихают».

Формально большинство обитателей работных домов приходили в них сами. Но на деле работные дома пользовались настолько чудовищной репутацией, что люди «сдавались» туда только в крайних случаях: когда им было нечего есть и негде жить, а всё имущество было уже продано. Недаром вход в работный дом в Бирмингеме в народе прозвали «Аркой слез», а про Андоверский работный дом ходила такая дурная слава, что некоторые бедняки предпочитали совершить мелкое правонарушение и сесть в тюрьму, где условия были получше. «Выписаться» из работного дома формально тоже можно было в любой момент, но, поскольку в работном доме у человека не было никаких шансов накопить средства на дальнейшую жизнь, многие оставались там годами, иногда — пожизненно.

В работный дом порой попадали целыми семьями: если туда отправлялся глава семейства, вместе с ним автоматически забирали остальных домочадцев (и выписаться из работного дома тоже можно было только вместе). Буквально с порога семьи разделяли. Всех новичков делили на семь категорий:

1. Пожилые или немощные мужчины.
2. Трудоспособные мужчины и юноши старше 13 лет.
3. Мальчики и подростки в возрасте от 7 до 13 лет.
4. Пожилые или немощные женщины.
5. Трудоспособные женщины и девушки старше 16 лет.
6. Девочки и девушки в возрасте от 7 до 16 лет.
7. Дети до 7 лет.

Каждая из категорий содержалась в собственном отделении, полностью изолированным от остальных: даже гуляли они каждый в собственном прогулочном дворе. Попытки даже просто поговорить друг с другом наказывались. Правда, во многих работных домах была общая для всех отделений столовая, но даже там администрация старалась сделать всё, чтобы пресечь возможности общения (например, устанавливала такие графики приема пищи, чтобы мужчины, женщины и дети оказывались в столовой в разное время, или ставила в центре зала перегородки).

Особенно старались препятствовать встречам супругов: чтобы они, не дай бог, не «размножались». В некоторых работных домах делались послабления для матерей с маленькими детьми: кое-где самым младшим разрешалось проживать в женских палатах с матерями (но такая щедрость встречалась далеко не везде), а в других работных домах матерям позволяли иногда видеться с детьми.

Семь упомянутых категорий были обязательны для всех работных домов, но некоторые учреждения в дополнение к ним придумывали собственные. Так, в работном доме Уондсворт и Клэпхэм предусматривались специальные отделения для обладателей «хорошего» и «плохого» характеров.

Работные дома не зря постоянно сравнивали с тюрьмой (в народе их так и называли: «бастилии для бедных»): во многом они были устроены по ее образу и подобию. Даже внешне здания работных домов чаще всего напоминали тюремные: суровые дома без всяких архитектурных излишеств, трехметровые стены, отделяющие территорию работного дома от внешнего мира, окна, расположенные так высоко от пола, чтобы в них почти нельзя было ничего увидеть, многоместные казарменные спальни с узкими койками.

Жизнь была подчинена жесткому, почти тюремному, распорядку, разработанному для всех работных домов Комиссией по делам бедных (эта комиссия курировала функционирование работных домов по всей Англии). Подъем по звонку в 6:00 утра (зимой — в 7:00), перекличка, завтрак, работа с 7:00 до 18:00 с часовым перерывом на обед и ужин, отбой в 20:00 (зимой — в 19:00); после отбоя весь свет должен быть погашен. Пищу принимали одновременно, по звонку; выносить с собой еду из столовой запрещалось. Ежедневно перед завтраком и после ужина — общая молитва (и никто не имел права выйти из-за стола до ее окончания), а по воскресеньям — богослужения. Банный день — раз в неделю.

Всем поступающим в работные дома выдавали комплект одежды, а их собственную, как и всё остальное личное имущество, забирали на хранение — всё это можно было получить назад только при выходе из работного дома. В некоторых работных домах форму шили в собственных мастерских, но чаще одежда закупалась: дешевая, из самых грубых материалов, с акцентом на износостойкость, а не на комфорт или приятный внешний вид. В некоторых работных домах вводили специальные «отличительные знаки» для разных категорий. Например, в Бристоле бывших проституток одевали в желтые платья, а незамужних беременных женщин (они были очень частыми обитательницами работных домов: семьи от них отказывались, и им было некуда пойти) — в красные. Правда, позже власти осудили такую практику стигматизации, но в некоторых работных домах она продолжала использоваться более завуалированно (к примеру, форма одежды незамужних матерей незначительно, но заметно для посвященных, отличалась от остальной униформы).

Каждый житель работного дома подчинялся множеству правил и запретов: их вывешивали на стенах в видных местах и, сверх того, еженедельно зачитывали вслух, чтобы у неграмотных не было оправданий. Строго запрещалось: пить алкоголь или находиться в работном доме пьяным; играть в карты или любые другие азартные игры; курить и иметь при себе курительные принадлежности (даже спички); шуметь после отбоя; читать или иметь при себе «неподобающую» литературу. Провинностями считались также отказ от работы, симуляция болезни, попытки проникнуть в чужое отделение, попытки несанкционированно покинуть работный дом, любое неповиновение руководству и всё, что могло быть расценено как нарушение порядка.

Для провинившихся была предусмотрена сложная система наказаний: за самые легкие «грехи» могли оставить без обеда или урезать рацион вдвое, за более тяжелые — оставить на сутки на хлебе и воде или посадить в карцер.

Работные дома существенно отличались друг от друга по размеру: в самых маленьких содержалось всего около 50 человек, в крупных — несколько тысяч. Но независимо от размера каждый работный дом был полностью самодостаточным и, по крайней мере в проекте, самоокупаемым хозяйством. В нем были не только столовые и спальни, но также ясли и школа (но если детей было слишком много, их водили в городские школы), лазарет, собственная пекарня, разнообразные мастерские, зачастую (особенно если речь о сельской местности) — сад и огород, где выращивались продукты для общего стола, а кое-где — даже свинарники. Собственно, большинство обитателей работного дома как раз были заняты обеспечением этого хозяйства. Женщины убирали, стирали, готовили, шили, работали в огороде; мужчины работали в мастерских, котельных, поддерживали в порядке здание работного дома и т. д. Но иногда обитателей работных домов использовали как наемных рабочих: например, отправляли на сельхозработы, на дробление камней, колку дров. Детей и подростков часто отправляли подмастерьями и помощниками: девочек, например, к швеям, мальчиков — к торговцам, столярам и т. д. Для них это был почти единственный способ получить специальность и выбраться из работного дома.

Конечно, такое положение дел вызывало в обществе возмущение: многие литераторы (в особенности Диккенс), журналисты и общественные деятели требовали закрыть эти ужасные заведения. Их стараниями к концу XIX века положение дел в работных домах несколько улучшилось. Зачастую улучшения происходили после громких газетных скандалов и судебных процессов, связанных с нарушениями. На рубеже веков многие журналисты даже специально проникали в работные дома под видом бедняков, чтобы увидеть их быт собственными глазами.

Система работных домов просуществовала в Англии до 1930 года, но слово workhouse пугало лондонских бедняков еще долго. Дженифер Уорт, в середине XX века работавшая медсестрой в неблагополучных районах Лондона и позже написавшая об этом популярную трилогию «Вызовите акушерку», вспоминала, что даже в ее детстве (а она родилась в 1935 году) упоминание работного дома наводило ужас:

«Когда я была ребенком, мне указывали на местный работный дом, сопровождая жест испуганным приглушенным шепотом. Даже пустое здание, казалось, вызывало страх и ненависть. Люди не ходили по дороге, на которой он стоял, или по крайней мере шли по другой стороне улицы, отвернувшись».

Россия: от добровольно-принудительных работных домов к добровольным Домам трудолюбия

В России работные дома появились при Екатерине II. Сначала она инициировала создание «рабочего дома» в Москве, а в 1775 году в Учреждении о губерниях уже предписывалось устроить такие заведения и в регионах, чтобы «работой доставить прокормление неимущим». Отправляли в такие дома принудительно: сначала бродяг и просящих подаяние нищих (просить милостыню при Екатерине было запрещено), а потом — и тех, кого поймали на мелкой краже или грабеже. Получается, что екатерининские работные дома были учреждениями скорее пенитенциарными, чем благотворительными. Показательно, что на базе первого московского работного дома, который позже объединили со смирительным домом для «буйных ленивцев», впоследствии возникла тюрьма «Матросская тишина». Как бы то ни было, широкого распространения работные дома тогда не получили.

В России система работных домов не получила широкого распространения и в XIX веке, хотя отдельные прецеденты были. Так, в 1837 году в Москве открылся Юсупов работный дом в Большом Харитоньевском переулке. Здание когда-то принадлежало семейству Юсуповых, поэтому обстановка здесь была довольно причудливой: ряды коек соседствовали с роскошными изразцовыми печами, колоннами и статуями.

Это учреждение уже было «благотворительно-пенитенциарным»: в нем содержались и те, кто пришел добровольно, и те, кого отправили на принудительные работы. Все новички проходили полугодовой испытательный срок, по итогам которого их делили на две категории: «хорошего поведения» и «ненадежного поведения». Первым давали более легкую работу и даже платили за нее, хотя и мало; вторых отправляли на самые тяжелые работы, приставляли к ним караул и запрещали самовольно выходить из дома.

Юсупов работный дом постепенно приходил в упадок: заказов не было, за работу не платили, призреваемые отказывались трудиться. Поэтому вскоре заведение превратилось в «приют, где в праздности проводили время нищие, задержанные полицией на улицах Москвы». Добровольцев было всё меньше, большую часть призреваемых приводила полиция.

В конце XIX века идея дать бедным кров и питание в обмен на труд была реализована в новой форме — в виде Домов трудолюбия. Один из первых Домов трудолюбия открыли в 1882 году в Кронштадте Иоанн Кронштадтский и барон Отто Буксгевден; позже эта практика распространилась на всю страну.

Устроен кронштадтский Дом трудолюбия был так. В здании работало несколько мастерских: например, по щипанию пеньки (такая работа не требовала физической силы и специальной подготовки). Желающие приходили в мастерскую в 6:00, надевали казенную рабочую одежду и трудились под наблюдением вахтера. В 18:00 вахтер принимал работу и выдавал зарплату: по 2 копейки за фунт сухой пеньки. В среднем удавалось заработать 12–14 копеек в день. Их можно было потратить здесь же: на ночлег (в Доме трудолюбия он стоил 3 копейки — дешевле, чем в частных ночлежках, а условия в нем были лучше) или на питание в народной столовой.

Были попытки организовать мастерские, требующие более высокой квалификации: швейные, сапожные, переплетные, мастерские по плетению мебели и корзин из прутьев и производству картузов. Но оказалось, что продукция, которую производили в Доме Трудолюбия, абсолютно неконкурентоспособна и что мастерские приносят только убытки. Поэтому позже их переформатировали в учебные мастерские: приглашали опытного мастера, под началом которого дети и подростки осваивали новую профессию, а сам мастер получал бесплатную мастерскую и мог использовать труд учеников.

После Кронштадтского Дома трудолюбия похожие заведения стали появляться во всех крупных городах: к 1895 году их было уже 52, к 1904-му — 174. Но устроены они были по-разному. Так, Евангелический дом трудолюбия в Петербурге был больше похож на викторианские образцы: люди здесь и работали, и жили; зарплату им не платили — пища и кров считались достаточной платой за работу; призреваемые придерживались режима, входить и выходить из дома в любое время было запрещено. Но большинство домов трудолюбия все-таки были «открытыми» и представляли собой комплексные учреждения: помимо собственно мастерских и мест для ночлега, здесь были ясли (особенно в женских Домах — чтобы было где оставить детей, пока матери работают), школы и народные училища, иногда — курсы обучения разным специальностям.

Что касается финансов, то бюджет домов трудолюбия складывался из нескольких параметров: добровольных пожертвований, иногда государственных дотаций, платы за городские работы, выручки от продажи произведенной продукции и т. д. В любом случае, добиться самоокупаемости так и не удалось: практически все дома трудолюбия в основном содержались либо на средства частных благотворителей, либо на государственные деньги. Да и проблемы нищеты и безработицы ни работные дома, ни Дома трудолюбия не решили: число нищих в Российской империи только увеличивалось и к началу XX века достигло, по некоторым оценкам, 5 и более миллионов человек.